Глава 9. Ссора

Утром в воскресенье пришла мама, и мы вышли втроем с паном Юзеком. На берегу Вислы было много гуляющих. И хотя прятаться под зонтиком уже не было необходимости, мама, как и в прошлый раз, взяла пана Юзека под руку для маскировки, а я взял маму под руку с другой стороны. Мы выглядели совсем как женщина с младшим братом и сыном, которые вышли на прогулку в весенний день. И все бы прошло как нельзя лучше, если бы мы не встретили Антона.

Весна была повсюду. Я сорвал зеленый листок и спрятал в карман. Правда, мы в старших классах уже не играли в «вашу зелень», но я всегда был готов сыграть с ребятами помладше. Не знаю, то ли пан Юзек увидел, как я срываю зеленый листок, то ли просто вспомнил весенние дни собственного детства, но он вдруг спросил маму:

— Ваша зелень?!

И она, ясное дело, проиграла. У нее в руках не было ничего зеленого, кроме сумочки с одной стороны и рукава его плаща с другой. Это ее развеселило. Она начала в шутку спорить с ним, что в счет идет также предмет, покрашенный в зеленый цвет, потому что хотела объявить «зеленью» эту свою сумочку, но пан Юзек сказал, что засчитывается только что-то живое, из растений, а не мертвый предмет. Я не стал вмешиваться, хотя у нас засчитывалось все зеленое, даже крашеная вещь.

Мама сдалась.

— А раз так, — сказал пан Юзек, — то вы сейчас дадите мне в залог одну вашу туфлю и получите ее обратно только после того, как мы немного посидим на скамейке.

Мама, конечно, согласилась и сняла туфлю.

Когда мы были детьми, от проигравшего требовали сделать какие-нибудь странные или даже стыдные вещи — например, спеть или подпрыгнуть посреди урока, а то и поцеловать незнакомую девочку. А Вацек и Янек посылали меня, когда я проигрывал, украсть конфету в лавке около школы. Там было очень трудно украсть, потому что хозяева следили за детьми в оба глаза и не пускали в лавку больше трех школьников сразу.

Мы сидели на скамейке и смотрели на Вислу и на плоты на ней, и пан Юзек говорил о конце войны. А потом он заговорил о конце всех войн.

— Однажды прибудут на Землю враги с другой звезды, — сказал он, — например, с Марса, и тогда вдруг все люди почувствуют себя детьми одной планеты и Земля превратится в их общую родину.

— После Первой мировой войны мы были так уверены, что это последняя война, — сказала мама. — Кто бы мог подумать…

Он называл маму «пани Анеля», а не «пани Скорупа».

— Только существа с Марса могут нас объединить? Вы говорите серьезно?

— Нет, — сказал пан Юзек, — это кончится еще до того. Должно кончиться. И тогда на уроках истории будут рассказывать о нашем времени как о чем-то странном, чего просто невозможно понять. Одно только бессмысленное кровопролитие и страдания…

— Помоги нам Бог, — вздохнула мама.

И вдруг он стал читать на память стихи — стихи о весне и мире. И я увидел, что у мамы в глазах стоят слезы. Я подумал, что она, наверно, вспоминает моего отца. Потому что Антон стихов наизусть не знал.

Сегодня я думаю, что значительная часть ненависти Антона к коммунистам и евреям и вообще ко всему, что связано с книгами, шла от ревности к моему отцу. Правда, отец давно уже умер, но Антон, как видно, чувствовал, что в мамином сердце он все еще жив. А он очень ее любил. И я, который так упрямо не хотел, чтобы он меня усыновил, только подливал масла в огонь.

Мы поднялись со скамейки. Мама снова взяла пана Юзека под руку, а я пошел рядом с ней с другой стороны — и тут мы встретили Антона. Что он здесь делал? Почему не пошел домой, как мы рассчитывали? Понятия не имею. Но он увидел нас и остановился как вкопанный. Я видел, как его лицо бледнеет и становится страшным. Я видел, как сжимаются его огромные кулаки. Мама тоже по-настоящему испугалась. Только пан Юзек не понял, что происходит. Я шепнул ему. Мама бросила нас, подбежала к Антону и быстро сказала ему что-то на ухо. Антон смерил пана Юзека взглядом и ничего не сказал. Мама взяла было его под руку, но он оттолкнул ее. Потом, однако, она все- таки взяла его под руку, и вот так — мы с паном Юзеком впереди, мама с Антоном позади — мы пошли на Желязну к дяде Владиславу.

Мы с паном Юзеком вошли во двор, пересекли его и поднялись по деревянным ступеням в квартиру дяди, не опасаясь привратника и его жены, потому что они были компаньонами дяди в деле укрывания евреев, а также в других делах вроде махинаций с иностранной валютой. Я завел пана Юзека через кухонную дверь, и тетя Ирена отвела его прямо в маленькую комнатку, где ему предстояло жить, а меня отправила домой.

Но я боялся возвращаться. Я дошел до Театральной площади, но бабушки там не было. Я очень испугался и поспешил к ним на Мостовую. Но оказалось, что я беспокоился напрасно. Под влиянием пана Юзека бабушка перешла на новый распорядок дня и теперь решила не идти на площадь после полудня. Она заварила мне чай, и мы сидели и разговаривали. Конечно, зашла речь и об Антоне. Я рассказал ей, что он нас увидел. Она ничего на это не сказала. Только несколько раз покачала головой, как будто заранее знала, что теперь произойдет.

— Что он сделает, бабушка?

Она не хотела гадать.

— А что будет с мамой?

Бабушка не знала, что ответить. А может быть, знала, но не хотела говорить.

В конце концов я пошел домой. Пошел с тяжелым сердцем. Насколько я помню, впервые с тех пор, как мы начали жить с Антоном, я боялся, что он будет бить маму. Я думаю, это то, что бабушка собиралась сказать и не сказала. О себе я на самом деле не беспокоился. Все равно все произошло по моей вине. Если он ударит маму, думал я, я просто убью его. Возьму нож и пырну его ночью.

Уже на лестнице я услышал крики, а ведь они вернулись домой не меньше чем за два часа до меня.

— У всех женщин голова работает одинаково! — кричал он.

А мама кричала:

— Тебя съедает ревность, вот и все!

А Антон в ответ:

— Представь себе, на свете есть вещи поважнее этого!

— Что же именно?

— Доверие, уважаемая пани, то, что называется доверием!

Я уже подошел к двери и тут услышал, как мама тихо говорит ему:

— Я знаю тебя не со вчерашнего дня и знаю, что ты понимаешь, что Мариан должен был искупить свою вину.

Она рассказала ему!

Они не заметили, как я вошел. Антон держал маму за руки и сильно тряс ее. Я не знал, значит ли это, что он ее бьет. Не знал, достаточно ли этого, чтобы я его убил, или он должен действительно поднять на нее руку. И я не понимал, бил ли он маму до моего прихода. У нее на лице не было никаких признаков. Чтобы соседи не слышали их ссоры, они закрыли все окна в нашей квартире, но, похоже, это не очень помогло. Антон был бледный как стена, а мама красная, с растрепанными волосами.

— Немедленно оставь ее! — закричал я.

Тут они увидели меня. И мама сказала:

— Не вмешивайся. Это не твое дело.

Подумать только — она еще защищала его!

Я никогда не видел маму в таком состоянии. Антон отпустил ее, схватил меня и отвесил мне ту еще затрещину. У меня искры посыпались из глаз.

Мама закричала:

— Кто говорит о доверии?! Как ты посмел поднять на него руку?!

Антон огрызнулся:

— Он уже мужчина, и отныне я буду его воспитывать, а не ты!

И повернувшись ко мне, сказал:

— Ты не будешь ставить под угрозу всю семью, понял? И если ты еще раз заведешься с каким-нибудь евреем, уж я тебе покажу!

— Ты мне не отец! — крикнул я.

Антон бросил на меня мрачный взгляд и процедил:

— Твое счастье, что твоего отца нет здесь…

И вышел из комнаты.

Езус Мария, она и это рассказала ему! То, что он сказал сейчас, он сказал не просто так. Я посмотрел на маму. И она кивнула.

— Прости, Мариан, я рассказала ему, что ты знаешь о своем отце. Я должна была. Иначе…

Что иначе?! Этого она мне так никогда и не сказала, хотя я продолжал допытываться многие годы после этого.

Но тогда это меня просто убило. Его пощечина — и предательство мамы.

— Я ухожу из дома, — сказал я.

— Куда? Куда ты пойдешь?

— Пойду жить к бабушке и дедушке. И не вздумайте ступить на порог их дома, пока он не извинится.

Я пошел в свою комнату и сложил несколько самых нужных вещей в свой старый школьный ранец. Мама пошла следом за мной и стала меня уговаривать. Она сказала, что Антон очень рассердился и, по существу, справедливо. Мы должны были с самого начала все рассказать ему.

— Он не позволил бы нам помочь пану Юзеку, — сказал я. — Он сказал бы, что это слишком опасно.

Мама не ответила. Она знала, что я прав.

— Не уходи, Мариан, не делай глупостей. Ты же знаешь, что Антон не извинится. Тем более немедленно.

— Это не только из-за пощечины, — сказал я.

— Я знаю. Но у меня не было выхода.

Сейчас, когда он знал и когда мы оба знали, я не мог вынести его присутствия. Я вышел, хлопнув дверью.

По правде сказать, мне хотелось плакать.