Глава 1

Дверь была точно такой же, какой я запомнила её в детстве. Лакированное покрытие чуть сильнее износилось из-за погоды, на передних ступенях стало больше мха, но это был тот же знакомый тёмно-синий цвет с латунной ручкой и едва читаемой табличкой с именем.

Я сделала вдох и подняла руку, чтобы постучать. Я едва успела дотронуться до двери, как она распахнулась, и показалось морщинистое лицо моего дяди.

— Увидел тебя ещё с улицы, — хмыкнул он. — Заходи, что ли.

Не было тёплых объятий, беглого поцелуя в щёку или рукопожатия. Он просто развернулся и шаркающими шагами удалился в дом, позволяя мне последовать за ним. Я пожала плечами и зашла следом.

Он двигался медленнее, чем раньше, и его плечи сгорбились ещё сильнее, но его ледяное приветствие вызвало почти ностальгию. Понимание, что ничего не изменилось, по-своему успокаивало. Я неделями собиралась выбраться в эту поездку, но работа вечно откладывала мои планы. Когда у меня наконец-то выдалось свободное утро, я первым делом отправилась в путь, выехав пораньше, чтобы избежать худших утренних пробок. Я не позвонила, чтобы предупредить. Возможно, это было ошибкой.

Мой дядя устроился в том же потёртом кресле, что всегда стояло в углу гостиной рядом с книжным шкафом, битком набитым биографиями и трактатами по мировой политике. Всё было таким же, начиная с пыльного искусственного растения в углу и заканчивая маленьким перекидным календарем на маленьком столике у стены. Я посмотрела на дату, начертанную яркими красными буквами: вторник, 22 июня. Сложно было поверить, что уже наступило лето.

Мой дядя громко шмыгнул носом. Он не предложил мне чашку чая или стакан воды, но я и не ожидала.

— Получил от тебя открытку на день рождения, — сказал он.

Я кивнула.

— Не за что, — его признание открытки было способом сказать «спасибо».

Он снова шмыгнул и скрестил ноги.

— Как жизнь в полиции? — поинтересовался он. — Арестовывала каких-нибудь преступников в последнее время?

— Нескольких. И отвечая на твой первый вопрос, я получаю удовольствие от работы.

Выражение его лица не изменилось.

— Хорошо, — затем: — Я так понимаю, ты здесь, потому что у тебя какие-то проблемы. Залетела?

Мне тридцать лет, я едва ли подросток. Если бы я правда неожиданно забеременела, я не только смогла бы позаботиться обо всём сама, но и он был бы последним, к кому я обратилась бы за поддержкой. Мой дядя был не плохим мужчиной. Он взял меня к себе и проследил, чтобы я была одета, накормлена и имела безопасное жильё. Тот факт, что он никогда не приходил смотреть школьные пьесы и не читал мне сказки на ночь — не его вина. Он не просил, чтобы на него свалился ребёнок, и я определённо не затаила на него обиды. Я получала предостаточно тепла и ласки от родителей моих школьных друзей и от различных соседей.

Уилфред Беллами по-своему сделал всё возможное, а потом, когда мне исполнилось восемнадцать, отправил меня восвояси, довольный выполненным долгом. Я поддерживала с ним связь, но лишь посредством редких рождественских открыток и ещё более редких визитов. Мы не близки и никогда не сблизимся… но с этим я давно смирилась.

Я слабо улыбнулась.

— Нет, — сказала я. — Я не залетела.

— Хорошо, — повторил он, пригвоздив меня взглядом глаз-бусинок. — Тогда зачем ты здесь?

Мы находились в двух часах езды от Лондона, в маленькой деревеньке на окраине Брайтона. Я никак не могла проезжать мимо и просто заскочить поздороваться. Он это знал, я это знала. Это одна из черт, которые мне нравились в этом ворчливом старике — он не тратил время впустую на попытки соблюсти приличия. Ему нравилось, когда люди переходили прямо к делу, вместо того чтобы бить баклуши, тратить время на формальности и вежливости. К сожалению, в данном случае проще сказать, чем сделать. Существовали вещи, о которых я не желала говорить вслух, по крайней мере, моему дяде, но у меня всё равно было много вопросов, ответить на которые мог только он.

— Я здесь из-за моих родителей, — тихо сказала я.

— Они мертвы.

Я наградила его долгим раздражённым взглядом.

— Я хочу знать о них больше. Я мало что помню.

— Тебе было пять, когда они умерли. Ты должна что-то помнить.

Не такие вещи, которые способны помочь. Я помнила тёплую, залитую солнцем кухню и усыпанный мукой стол, когда мы с мамой вместе пекли. Я помню, как бегала по саду и играла в прятки с папой. Были и проблески других воспоминаний — семейные ужины, лепка снеговика, вечер вместе перед ревущим камином. Я знала, что меня любили. Чего я не помню, так это каких-либо упоминаний сверхъестественного или того факта, что я могла умирать снова и снова, а потом воскресать в огне. Я не помнила, чтобы кто-то говорил мне, что я принадлежу к роду фениксов. Нет, поправила я себя, не к роду фениксов. Я единственный феникс. «Инфернальные Чары», книга, на которую я наткнулась в ходе расследования, утверждала, что он всегда лишь один. И сейчас это я.

— Они имели какое-либо отношение к сверхам? — спросила я.

Мой дядя впервые выглядел удивлённым.

— Вампиры? — гаркнул он. — Оборотни? Такие… люди?

Я кивнула.

— Твои родители жили в Кенте. Мы говорим об английском захолустье с садами. А не о причудах центрального Лондона.

— Я знаю, — настаивала я. — Но…

— Я бы удивился, если кто-то из них когда-либо видел сверхъестественное существо своими глазами. Но я не был с ними близок, ты знаешь. Марк, твой отец, был на четырнадцать лет младше меня. Мы выросли не вместе. Я уехал из дома, когда ему было два года. Он был сопливым карапузом с пристрастием к пластиковым грузовикам. Я не проводил с ним много времени, даже когда он подрос. Что касается твоей матери, — он задумчиво поджал губы. — Ну, её я встречал всего два или три раза. Припоминаю, что ей нравилось рисовать. У неё были каштановые волосы, — он показал на меня пальцем. — Такого же цвета, как у тебя.

Обе эти детали не помогали делу, но все мои бабушки и дедушки умерли, а у моей матери не было братьев и сестёр. Единственным человеком в мире, кто мог рассказать мне о моих родителях, был дядя, сидящий передо мной. Я не собиралась сдаваться.

— У тебя осталось что-то, что принадлежало им? — спросила я. — Личные дневники? Записные книжки? Вообще какие угодно вещи?

Он нахмурил лоб.

— Почему ты поднимаешь эту тему сейчас? Они мертвы четверть века. Какое это имеет значение?

Я не ответила на его вопрос.

— У тебя осталось что-то от них? — повторила я.

Он вздохнул и воздел глаза к потолку.

— Может, есть одна коробка, — сказал он наконец. — На чердаке.

Я вскочила на ноги.

— Супер. Пойду поищу.

Мой дядя не пошевелился.

— Там много вещей. Я понятия не имею, где она, даже если она до сих пор там. Я определённо не хочу, чтобы ты рылась в моих вещах.

Он не упрощал мне задачу.

— Я буду осторожна.

Он покачал головой.

— Я поищу её и отправлю тебе всё, что удастся найти. Я приватный человек, Эмма. Мне не нравится, когда кто-то нарушает мою рутину или наводит беспорядок у меня дома.

Я это прекрасно знала. Я подумывала поспорить, но не хотела злить его настолько, чтобы он полностью отгородился.

— Ладно, — сказала я наконец. — Я ценю твои усилия.

Он переплёл свои пальцы и наградил меня мрачным взглядом.

— В чём на самом деле проблема? Он же не выходит, нет?

Я знала, о ком он говорит — Сэмюэл Бесвик, мужчина, который вломился в дом моей семьи, убил моих родителей и оставил меня одну с их трупами. Преступление было обнаружено лишь тогда, когда мои вопли встревожили соседей, хотя я блаженно ничего не помню о том событии. Менее 24-х часов спустя Бесвика арестовали за двойное убийство, и с тех пор он торчит в тюрьме. Он никогда не объяснял, почему совершил такой ужасный поступок, и никогда не признавал вину. Но он — причина, по которой я изначально захотела работать в полиции.

— Нет, — тихо сказала я. — Он не выходит.

В глазах моего дяди что-то блеснуло. Бывали случаи, когда мне казалось, что он презирал Бесвика намного сильнее, чем я сама.

— Рад это слышать, — он встал. — Я найду для тебя эту коробку.

У меня сложилось отчётливое впечатление, что меня отпускают.

— Спасибо, — я помедлила. — Как ты? — спросила я. — Нормально держишься?

— Кое-что побаливает. Ничего серьёзного, — он сморщился. — Худшее в старении — не моё здоровье, а то, как все со мной обращаются. Меня уже не воспринимают как настоящего человека. У меня больше нет индивидуального характера. Они воспринимают меня как старика, с которым нужно говорить очень громким снисходительным тоном, — он скривил губы. — Раньше я считался важным человеком. Раньше меня уважали. Теперь меня считают просто стариком, — он показал на дверь. — Я провожу.

Я открыла рот, желая сказать больше, но он уже направился ко мне и подгонял к выходу. Я знала, что ему меньше всего нужно моё сочувствие. Он воспринимал это как жалость, а этого мы оба не желали.

— Нет необходимости возвращаться, — сказал он мне. — Я отправлю все находки почтой.

Перевод: прекрати донимать меня и вторгаться в мою жизнь отшельника. Я вздохнула. Да. Некоторые вещи никогда не менялись.

Затем дядя удивил меня. Он протянул руку и крепко сжал мою ладонь. Я взглянула ему в глаза, но не могла прочесть это выражение.

— Ворошить прошлое — это не всегда хорошо, Эмма. Иногда лучше оставить всё как есть и двигаться дальше. То, что случилось с твоими родителями — это трагедия. То, что случилось с тобой — ещё хуже, и я знаю, что был для тебя не лучшим опекуном. Но ты не можешь изменить то, что уже случилось.

Я сглотнула.

— Я не пытаюсь это изменить, — тихо сказала я. — Лишь пытаюсь понять.

Он удерживал мой взгляд, затем кивнул.

— Хорошо, — он отпустил меня. — Они бы тобой гордились, знаешь.

Непрошеные слёзы навернулись на мои глаза, и я яростно заморгала.

— Спасибо.

Мой дядя пожал плечами.

— Я лишь говорю правду, — затем он тычками выдворил меня за порог и закрыл дверь.