ГЛАВА 11

Тео

Следующий день ― воскресенье, поэтому я ожидаю, что Салливан проспит, но к восьми утра он уже на кухне в одном из своих элегантных темных костюмов.

― Куда ты идешь? ― спрашиваю я, протирая глаза от сна.

― Я ― не офисный работник с фиксированным графиком, ― отвечает он, отхлебывая кофе и добавляя вторую пустую кружку к той, что уже стоит в раковине. ― У меня есть другие сделки.

― Я думала, ты сказал, что все вложил в эту?

― Да… но мне нужно оплачивать счета.

Полагаю, один из этих счетов ― закладная на этот большой, пустой особняк ― или, по крайней мере, налоги на недвижимость, которые сами по себе должны быть разорительными. У меня складывается впечатление, что Салливан живет здесь по необходимости, а не потому, что ему нравится это место.

Он машет мне рукой, что больше похоже на приветствие, а не прощание, и торопливо выходит за дверь.

― Устраивайся поудобнее… ешь, что хочешь, делай, что хочешь. В десять приедет доставка продуктов.

Когда он уходит, в доме воцаряется почти невыносимая тишина.

Все это огромное пустое пространство пугает. Здесь, наверное, двадцать комнат, которые предназначались для друзей и семьи, для вечеринок, которые так и не состоялись…

Я начинаю исследовать дом, потому что не хочу чувствовать себя посторонней. Я хочу знать, где что находится и ориентироваться.

Вскоре я понимаю, что дом по форме напоминает гигантскую птицу: два длинных крыла простираются на восток и на запад, а ее тело ― это большое центральное пространство, включающее в себя вход, кухню, гостиную и официальную столовую.

Сначала я осматриваю восточное крыло и нахожу спальню Риза ― беспорядочную и захламленную, заваленную сумасшедшим количеством вещей, хотя, судя по всему, он живет здесь только эпизодически.

Рядом находится музыкальная комната, полная всевозможных инструментов, включая целую стену электрогитар. Некоторые из них подписаны, но все выглядят потрепанными и долго используемыми, особенно барабанная установка в углу. Есть пианино, саксофон и даже автоарфа, на которой меня когда-то учила играть мама.

Затем тренажерный зал, которым тоже активно пользуются, судя по запаху пота и пятнам на зеркалах.

А дальше, дальше… главная спальня.

Я поняла, что сам Салливан не живет здесь. Его спальня ― обычная комната, как и моя.

Главная спальня, наверное, в три раза больше остальных комнат, она красивая, почти королевская, с большими эркерами, выходящими на то, что когда-то, должно быть, было впечатляющим розовым садом.

Но почти сразу после того, как я открываю двойные двери, я закрываю их снова, даже не заходя в отделанную мрамором ванную или гардеробную, которая больше, чем вся моя квартира.

Я не вхожу, потому что вижу несколько сверкающих платьев, все еще висящих в шкафу. А рядом ― огромный портрет женщины в свадебном платье, ее тонкое лицо так до боли знакомо, что я слегка задыхаюсь, когда мои глаза встречаются с ее глазами, и быстро закрываю двери в смущении.

Мать Салливана, Стелла Ривас. Я видела ее фотографии раньше, как и все. Она была очень знаменита двадцать лет назад. Темноволосая и темноглазая, как ее сыновья, элегантная, как Одри Хепберн, но с налетом шарма, как у Эммы Стоун.

Это была ее комната. А второй человек, который должен жить здесь… очевидно, остается в домике у бассейна и даже не заходит внутрь.

В голове промелькнула картинка, которую я видела в каком-то давнем журнале ― мать Салливана стоит на красной ковровой дорожке, одетая в ослепительное, украшенное драгоценными камнями платье…

Я пытаюсь вспомнить мужчину рядом с ней, высокого, широкоплечего, с песочными волосами, улыбающегося, обнимающего ее за талию…

Я не могу вспомнить его лицо, но помню, как прекрасно они дополняли друг друга, молодые, здоровые, счастливые и сияющие, как звезды.

Я знала Салливана, когда его семья была на пике популярности, известности, успеха, парила в небе…

И я знала, когда с ними случилась эта трагедия…

Но я никогда не видела последствий их падения.

Вот они, окружают меня… темный и молчаливый дом. Крайняя запущенность имущества. Изоляция оставшихся членов семьи…

Они не в порядке и не были в порядке с тех пор.

Я видела глаза Салливана вчера вечером на кухне, когда мы говорили о наших матерях. Его лицо было зеркальным отражением того, что я чувствую каждый раз, когда думаю о своей маме.

Салливан такой великолепный и пугающий, что мне и в голову не приходило, что он может чувствовать боль, печаль или безнадежность, как обычный человек. Он казался таким неприкасаемым.

Но теперь я понимаю, что он так же уязвим, как и я.

От этой мысли немного кружится голова.

Салливан не казался мне опасным, когда я думала, что он просто придурок, использующий меня в своих интересах. Я могла обижаться на него, сопротивляться ему или строить планы против него.

Сейчас все гораздо сложнее.

Я крадусь по западному крылу к его спальне в конце коридора.

Я сомневаюсь, протягивая руку к дверной ручке.

Осматривать комнату Салливана кажется гораздо более бесцеремонным, чем исследовать остальные части дома. Он сказал, что я могу делать все, что захочу, но я не уверена, что он имел в виду именно это…

С другой стороны, тяга заглянуть в его личное пространство почти непреодолима. Я иногда вижу проблески настоящего Салливана, но он осторожен и скрытен. Я должна знать, кто он на самом деле, если хочу доверять ему… не так ли?

Убедив себя, я открываю дверь его спальни и заглядываю внутрь.

Запах Салливана окутывает меня. Это как открыть флакон духов, но это запах его кожи, его пота, его дыхания, его простыней… Я улавливала его и раньше, когда мы танцевали, когда целовались, когда я садилась в его машину, но теперь я вхожу в его комнату и пропитываюсь им, делая полные, глубокие вдохи, от которых кружится голова.

В отличие от спальни брата, в спальне Салливана царит порядок. Его кровать убрана, подушки взбиты, а покрывало заправлено. На тумбочке лежат несколько книг, сложенных стопкой. Если я хочу что-то узнать, мне придется не просто осмотреться.

Я подхожу к кровати и изучаю корешки книг. События «Черного лебедя», биография Стива Джобса и «Атомные привычки»…

Я пролистываю последнюю, отмечая, что почти на каждой странице Салливан выделил отрывки разноцветными маркерами.

― Ботаник… ― шепчу я, улыбаясь про себя, когда закрываю книгу и кладу ее на место.

Я бы не назвала Салливана любителем подчеркивания. Но, тем не менее, он неплохо учился для человека, который делал вид, что ему наплевать.

Стоять так близко к кровати ― все равно что стоять рядом с самим Салливаном. Я могу сказать, какую подушку он использует чаще всего, потому что она более плоская.

Импульсивно я откидываю покрывало и проскальзываю на его простыни. Я опускаю голову на его самую используемую подушку и натягиваю одеяло на голову.

Черт возьми, как же здесь опьяняюще пахнет.

Голова кружится, как будто я надышалась краской.

Запах Салливана ― дикий, теплый и восхитительный. Он вызывает в памяти карусель образов: глубокие темные глаза, медленное движение его волос, когда он откидывает их назад, его сильные предплечья, когда он подворачивает рукава, блеск его зубов, когда он улыбается мне…

Мои бедра сжимаются под одеялом.

На мне футболка большого размера и свободные шорты.

Легко просунуть руку под пояс этих шорт и опустить ее вниз, туда, где все нагрелось и пульсирует…

Это неправильно во многих смыслах, я это осознаю.

Я не должна была приходить в комнату Салливана. Я не должна лежать в его постели.

Но теперь, когда я здесь, его запах на подушке ― это чистая эйфория. Я могу вдыхать его снова и снова, и никто не узнает.

И кому будет плохо, если я слегка прикоснусь к себе?

Я не голая, не пачкаю его простыни…

Я просто слегка надавливаю пальцами в том месте, где это ощущается лучше всего, в то время как моя киска сжимается, а бедра слегка покачиваются…

Я вообще почти не двигаюсь, в основном просто лежу здесь.

В конце концов, Салливан сказал, что я могу делать все, что захочу…

Я вдыхаю и выдыхаю, закрыв глаза, вспоминая, как его губы касаются моих волос, как его дыхание щекочет мне ухо…

Держи, красавица…

Он просто передавал мне соль, но от этого все мое тело воспламенилось.

Прошло много времени с тех пор, как кто-то называл меня ласково, касался моей руки или приглашал на танец…

Что плохого, если я притворюсь, что все по-настоящему, хотя бы на мгновение?

Мои губы приоткрываются, когда я вспоминаю два наших поцелуя. В первый раз я едва успела ощутить тепло и мягкость его губ, как все закончилось. Во второй раз, когда он наклонил голову ко мне, я напряглась, беспомощно замирая от предвкушения. И даже тогда меня снова поразило, что чьи-то губы могут прижаться к моим менее чем на секунду и украсть все мое дыхание.

Это был целомудренный поцелуй.

Я представляю себе то, чего на самом деле никогда не было: его рот открывается, его язык касается моих губ… и я стону, лаская себя, мои пальцы влажные и скользкие…

Я думаю о том, как его взгляд прошелся по моему телу, когда я сказала, что он не знает моего размера.

Я уверен, что знаю…

А потом я вспоминаю его вспышку раздражения от того, что рука Ангуса коснулась моей…

Оргазм удивляет меня, расцветая в животе, словно цветок, мои легкие полны запаха Салливана.

Я не хотела заходить так далеко, но так легко кончила.

Как только это начинается, остановиться уже невозможно. Наслаждение заливает мое тело. Я впитываю его до последней капли, пока оно не улетучивается…

Смущаясь, я выскальзываю из кровати и поспешно поправляю постель, тело все еще горячее, голова легкая и плывет.

Ух ты. Давно такого не испытывала…

Что ж, это хорошо. Теперь будет легче выбросить его из головы. Я могу успокоиться и перестать вести себя как влюбленный подросток.