И это очень опасно.

Потому что то, чего я хочу… и то, что на самом деле хорошо для меня… это две противоположные вещи.

Каждый удар моего сердца я ощущаю, как сжатие кулака.

― Мы не будем ничего с этим делать… это было бы катастрофой.

― Правда? ― мягко говорит Салливан. ― Почему?

― Потому что все это не по-настоящему. Мы не встречаемся. И если мы займемся сексом…

― То, что? ― Он снова стоит очень близко, наши тела почти соприкасаются. Он протягивает руку, кончики пальцев касаются изгиба моего бедра. ― Что ужасного произойдет, если мы займемся сексом?

Ничего.

Все.

― Мне будет больно.

Я говорю это тихо, чуть громче шепота. Но Салливан отдергивает руку.

― Ты права, ― говорит он. ― Я был жадным.

Даже это слово… жадность… ощущаются как укус на моем затылке. Мои колени слабеют и дрожат.

Я не могу заняться сексом с Салливаном Ривасом, как бы сильно мне не хотелось. Потому что я знаю себя. Я не сторонник случайных связей ― за всю мою жизнь у меня был секс только с четырьмя парнями, и с каждым из них у меня были отношения.

Я никогда не отделяла секс от эмоций, и сейчас не время пытаться, потому что я уже и так полностью потеряла контроль из-за Салливана. Когда он рядом, меня бросает то в жар, то в холод, словно у меня климакс. Я говорю то, что не должна говорить. Он убеждает меня сделать то, что я никогда не стала бы делать.

Салливан, наверное, занимался сексом с миллионом женщин. Наверное, он относится к этому как к жевательной резинке.

Он бы не придал никакого значения нашему сексу, это ничего бы не изменило.

Но для меня это будет означать падение последних осколков моей брони. А моя защита от Салливана и так слаба – она из мокрого картона, из лапши для спагетти.

Я должна защитить себя.

Поэтому я скрещиваю руки на груди и говорю:

― Мы не можем заниматься сексом. ― Я говорю это для нас обоих.

Салливан вздыхает. Он снова берет нож и прижимает его к кожице свежего помидора.

― Это правда… мы не должны заниматься сексом.

Это то, что я только что сказала, и все равно испытываю разочарование.

Я бегу обратно к хибачи, чтобы снова окунуться в дым.

Прекрати это, идиотка. Ты ставишь себя в неловкое положение.

Это влечение к Салливану никуда не денется. Более того, все становится только хуже.

Я никогда не испытывала таких чувств к Тренту, а ведь мы встречались больше года.

Трент мне нравился. Секс был достойным. Но я никогда не зацикливалась на нем. Я никогда не бросала на него взгляды, не вдыхала медленно и неглубоко его запах, не падала в обморок каждый раз, когда он проводил пальцами по своим волосам…

Это какая-то магия.

Уровень притяжения, который, на самом деле, вызывает беспокойство.

Даже сейчас я не могу перестать наблюдать за Салливаном через кухонное окно. Я не могу оторвать взгляд от него, нарезающего наш салат.

Что это? Почему все мое тело ноет от одной только формы его плеч? Что такого особенного в пропорциях этого мужчины, в том, как он стоит, как наклоняет голову, линии его челюсти, что зовет меня, шепчет: только этот и никто другой…

Уже сейчас его движения стали более плавными, нож лежит в руке как надо. Он быстро учится.

Его рукава закатаны до локтя. Каждое движение посылает зыбь по его рукам, по венам и мышцам, по гладкой смуглой коже…

Капелька пота скатывается между моих грудей и падает на гриль.

Салливан поднимает взгляд, и наши глаза встречаются через окно. Он не сердится на мои слова – улыбается так, будто я их вообще не произносила, правая сторона его рта чуть выше, чем левая.

Его кривая улыбка – единственный его недостаток.

Конечно, это вовсе не недостаток.

Именно это делает его улыбку такой, какая она есть, ― моей любимой.

Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, как все нормальные люди, я отворачиваюсь, словно меня поймали с поличным.

Моей любимой?

Нет, нет, нет, нет, нет.

Салливан не может быть твоим любимым ни в чем.

Потому что он не останется с тобой. И ты не сможешь пережить еще одну потерю.

Вот оно. Ясно как день. Я не хотела этого говорить, но придется.

Ты в полном дерьме, Тео, и ты не выдержишь еще один удар. Хоть раз в жизни защити себя…

Я украдкой бросаю взгляд на Салливана.

Он слегка хмурится, проверяя на морковке свою новую технику нарезки. Когда он сосредотачивается, кончик его языка касается центра нижней губы.

Запах подгоревших перцев напоминает мне о том, чем я вообще-то должна тут заниматься.

― Черт! ― Я начинаю переворачивать шампуры так быстро, как только могу.

Дверь домика у бассейна открывается. Отец Салливана выходит в угасающие сумерки, моргая так, будто сейчас полдень и светит солнце.

Он выглядит немного лучше, чем вчера, в том смысле, что его волосы не такие грязные, а глаза меньше налиты кровью. Но его одежда все еще выглядит так, будто ее подняли с пола, а щетина уже на пути к полноценной бороде.

Пока он шагает через двор, я подумываю о том, чтобы сбежать обратно на кухню. Замереть на месте ― это скорее реакция оленя в свете фар, чем настоящая храбрость.

― Тео, верно? ― говорит он, когда подходит ко мне.

― Д-да…

Он не улыбается, ни капельки. Выражение его бледно-голубых глаз пугает. Я жду, что он снова накричит на меня.

Вместо этого его рот делает судорожное движение, что-то вроде болезненной гримасы, и он ворчит:

― Прости за тот день.

Я понимаю, чего ему стоило это сказать.

Он как я… печальная, открытая книга. Которую никто не хочет читать.

― Это была моя вина. ― Я скажу что угодно, лишь бы его лицо стало менее мрачным. ― Я не должна была вас будить.

― Я съел сэндвич. ― Он заставляет себя сказать это. ― После того, как ты ушла. — Затем, еще более неохотно: ― Это был лучший BLT, который я когда-либо ел.

― Правда? ― От облегчения мне кажется, что я сейчас просто упаду. ― Я рада, что вам понравилось.

Я действительно рада. Еда ― это магия, она питает тело и душу. Вот почему одиночество кажется таким тягостным.

Салливан ухмыляется, выходя через заднюю дверь.

― Почувствовал запах жарящихся стейков и решил, что тебе стоит извиниться?

Его отец хмыкает:

― Я собирался извиниться в любом случае. — Затем признает: ― Стейки просто приблизили этот момент.

Он смотрит, как я мажу их маслом.

Салливан гораздо больше похож на свою маму, чем на отца, если говорить о цвете кожи. У нее были темные миндалевидные глаза, волосы цвета вороного крыла и смуглая кожа, а у его отца ― лохматые волосы серфера, которые можно встретить только у мужчин, родившихся и выросших в Калифорнии, и невыносимые голубые глаза.

Но когда он смотрит на меня, то выглядит точно так же, как его сын.

Этот взгляд пронзает меня насквозь. Когда каждый из них складывает руки на груди и прислоняется к ближайшему дереву, такое впечатление, что у Салливана появился еще один близнец.

― Тео останется с нами на неделю, ― напоминает Салливан отцу.

― Я помню. ― Сомнительно. ― Кстати, я Меррик. — Он отталкивается от ствола дерева и делает шаг вперед, чтобы пожать мне руку.

― Приятно познакомиться, Меррик. ― Я сжимаю его ладонь, шершавую и мозолистую. ― Формально.

Мне немного неловко называть его Мерриком, но «мистер Ривас» звучало бы еще хуже.

Тем более что отец Салливана не выглядит старым. Он печальный и изможденный, но, должно быть, дети у него появились рано ― сомневаюсь, что ему вообще есть пятьдесят.

― Так вы двое…? ― Меррик оставляет вопрос открытым.

― Мы просто друзья, ― спокойно отвечает Салливан.

Я бросаю на него взгляд ― у меня сложилось впечатление, что мы притворяемся парой для всех, просто для надежности.

Салливан отвечает на мой взгляд небольшой улыбкой, которая означает… понятия не имею, что. Наверное, мы поговорим об этом позже?

― Ладно, ― говорит Меррик, как будто не верит нам.

А может, ему все равно. Его взгляд скользит в сторону дома. Он смотрит на окна восточного крыла, где у него была спальня с женой. Вдруг я понимаю, что через окно виден портрет Стеллы Ривас, и она как будто смотрит на нас.

― Где ты хочешь поесть? ― спрашивает меня Салливан, пока я перекладываю стейки с гриля на тарелку с помощью щипцов.

Меррик спускается с крыльца, как будто собирается вернуться в домик у бассейна.

Недолго думая, я говорю:

― Я надеялась, что мы сможем поесть здесь ― погода просто великолепная.

Я киваю в сторону старого стола для пикника с рассохшимися сиденьями.

Салливан бросает на него сомневающийся взгляд. Он зарос сорняками.

Но Меррик делает шаг вперед и начинает обрывать лианы, обвивающие его ножки.

― Я принесу свечи, ― говорит Салливан и бежит в дом. Через минуту он появляется с пестрым набором полурасплавленных огарков и быстро зажигает их, пока солнце опускается за линию горизонта.

Я несу тарелки к столу, ананасовые дольки красиво подрумянены в глазури из коричневого сахара, шампуры с овощами повернуты так, что слегка обугленная сторона не видна.

Салливан триумфально ставит на стол свой салат.

― Это я приготовил, ― сообщает он отцу.

― Спасибо, что предупредил, ― ворчит отец. ― Теперь я могу его не есть.

― Тео контролировала.

― Насколько тщательно?

― Достаточно, чтобы быть уверенной, что в нем нет его пальцев. ― Я улыбаюсь Салливану, накладывая себе большую порцию салата в знак доверия.

Салливан и его отец полностью игнорируют салат и набрасываются на то, что я приготовила.

Я смеюсь.

― Вы даже не собираетесь его попробовать?

― Если у меня останется место после всего остального. ― У Салливана рот набит стейком.

― Салли хищник, ― замечает Меррик. ― Первые десять лет своей жизни он не ел ничего зеленого.

Салли.

Мне это нравится. Это ему подходит.

Или, по крайней мере, этой его части.

Салливан улыбается отцу.

― Надеюсь, с тех пор я немного повзрослел.

― Да? ― Меррик смотрит на кусочки перца, которые Салливан снял с шампура и отложил в сторону.

― Перец не в счет. Но смотри… ― Салливан выхватывает из салата кусочек огурца и бросает его в рот. ― Впечатлен?

Я фыркаю.

― Показушник.