Глава 39. "Демократическое" церковное управление раззадорило людей

Было замечено, что каждые полтысячелетия история совершает резкие повороты - это резкая непредсказуемость духа.¹ Бог и история движутся неисповедимыми путями. Одним из таких полутысячелетних поворотов стала Реформация западной церкви. Великие повороты созидательного разрушения зависят не от институтов, которые регулярно служат тормозом прогресса - еще один хронический недостаток неоинституционалистского теоретизирования, - а от индивидуальных душ, приходящих в движение в согласии с новой волей Бога в мире. Здесь я стою; я не могу поступить иначе (слова первого редактора собрания сочинений Лютера), не потому, что я своеволен или горд, и уж тем более не потому, что я следую рутине существующего института или существующей догме, но потому, что церковь испортилась, и, чтобы повиноваться Богу, я должен попытаться очистить ее. Да будет воля Твоя, как на земле, так и на небе.

Риторика Реформации критиковала существующие религиозные институты и создавала новые, такие как радикальный анабаптизм и позднее квакерство, которые давали мужчинам и даже женщинам, таким как Маргарет Фелл, право голоса, которого лишали старые структуры. В итоге теократы - от Кальвина и Нокса до Кромвеля и Мильтона, Ришелье и Боссюэ, - выигравшие множество сражений, проиграли войну. В Англии в конце XVII в. в ответ на действия таких жестких людей кембриджские платоники и другие утверждали широкоцерковное англиканство. Через столетие она последовала за арминианством регентов Голландской республики, точно так же, как англичане 1690-х годов после столетнего упорного сопротивления решили перенять голландские экономические институты.

Всплеск протестантизма после 1517 г. действительно имел отношение ко всем этим хорошим, свежим разговорам о правах человека (а в Голландии - даже о некоторых правах женщин). Правда, сегодня антиклерикалы задыхаются, принимая религиозные взгляды за нечто иное, как за идиотское суеверие, которое, видите ли, наука отменила. Но невозможно понять XVI-XVII века - да и большинство европейских стран более позднего времени - без признания того, что речь идет о серьезных христианах.

Священство всех верующих, а за ним и индивидуализм авраамических религий в целом имели значение для зарождения странного представления о том, что пахарь имеет право говорить о государственных делах столько же, сколько и князь. Однако Мартин Лютер, потрясенный крестьянским восстанием на юге Германии в 1624-1625 годах, не был похож на радикала в политике и желал, чтобы пахари оставались при своих плугах: "Мирское царство не может стоять, если в нем нет неравенства людей, так что одни - господа, другие - подданные"²."Напротив, смелыми в политике и экономике стали не магистерская Реформация Лютера (от magister - господин) в Германии и Скандинавии, а также среди высокоцерковных англикан, а так называемая радикальная Реформация, начиная от некоторых кальвинистов и заканчивая всеми анабаптистами и квакерами, затем даже англиканами в виде методизма, и, наконец, либеральным протестантизмом и даже либеральным католицизмом, поддерживающими простых людей. Во время первой волны радикальной Реформации в Нидерландах простые люди - комбайнеры, пекари, сапожники и другие люди, не имеющие высокого положения в обществе, - ставили под сомнение, является ли причащающаяся пища телом Христа, в еретической шутке предполагали, что если Богородица святая, то и осел, на котором она едет, святой, и сравнивали ту же Царицу Небесную с местной сумасшедшей.³

После того как промышленная революция и Великое обогащение создали огромное количество легко внедряемых улучшений, таких как электричество и антибиотики, необходимость в специфически европейской модели религиозной веры отпала, как это видно из активного внедрения в последнее время проверенных торговлей улучшений в нехристианских и даже неавраамических странах, таких как Китай и Индия. Однако в XVI-XVII веках в Европе Реформация, как представляется, укрепила экономическое благосостояние на основе духовного индивидуализма, характерного для иудаизма и ислама, а также для некоторых разновидностей буддизма, индуизма и зороастризма. Иными словами, получилось так, что более полное достоинство и свобода экономических субъектов выросли из некоторых версий более полного достоинства и свободы религиозных субъектов. До 1517 года сама идея "религиозного актора" среди простых людей была чужда Церкви власти. Религия была предназначена для церковников и нескольких монахинь, а не для членов управляемой паствы. Северно-европоцентристское замечание Гегеля, сделанное им в 1822 году, до сих пор кажется примерно верным: "В этом суть Реформации: человек по самой своей природе предназначен быть свободным"⁴.

Гегель имел в виду, что люди коллективно предназначены Богом или Мировым Духом или, во всяком случае, закономерными случайностями европейской "четверки" быть свободными, а не индивидуально предопределенными. Вдохновляющей причиной экономических перемен была, по Веберу, не тревога по поводу такого предопределенного выбора. То, что заставляло людей дерзать в практике неистового совершенствования - не просто оборонительная экономия или упорный труд - было скорее участие простых людей в религиозных собраниях со слабым или отсутствующим управлением сверху. Радикальная Реформация, в отличие от более иерархичной Реформации Лютера, Цвингли или Генриха VIII, стала, иными словами, родильным домом для давно рождающейся демократической теории. В частности, радикальное протестантское управление общинами давало право на статус любому члену общины - так, например, управление по сопротивлению епископам короля у немецких пиетистов и английских методистов; управление по старейшинам у шотландских пресвитериан и моравских хуттеритов; управление по месту жительства у анабаптистов (ныне меннонитов), индепендентов (ныне конгрегационалистов) и баптистов (ныне баптистов); а через некоторое время - управление без конкретного лица, скажем, у квакеров или, наконец, у сект Нового времени. Например, методистский богослов Стэнли Хауэрвас (р. 1940), долгое время работавший профессором в Нотр-Даме, а теперь в Дьюке, называет себя "высокоцерковным меннонитом", а свою церковь - "католической по евхаристии" (то есть по мессе), но "экклезиологией свободной церкви" (экклезиология, от греческого "призывать", относится к управлению церковью; "свободная" в "свободной церкви" означает "свободная от иерархии").Джон Уэсли (1703-1791 гг.), который всю свою долгую жизнь призывал англикан к святости, а после смерти создал отдельную и неконформистскую методистскую церковь, подчеркивал (как и другие представители радикальной части Реформации) консенсус внутри общины, недипломированных проповедников, независимость от вмешательства государства, а иногда даже пацифизм и сопротивление налогам перед лицом гордых проектов государства. Все это сводится к яростному священству всех верующих.⁶

Однако и со стороны римско-католической церкви средневековая теория естественных прав, особенно среди монахов, таких как доминиканец Фома Аквинский и францисканец Уильям Оккам, обосновывала право даже на восстание против безбожной церкви власти или сотрудничающих с ней королей. Квентин Скиннер утверждает, что французские, голландские и английские теоретики политики начала XVII века были во многом обязаны схоластической традиции, в частности, ее позднему расцвету у испанских иезуитов Франсиско Суареса (1548-1617), противника теорий божественного права, и Хуана де Мариана (1536-1624), еще одного пионера либертарианства.Янсенизм XVII века во Франции, также причислявший к своим последователям Паскаля, писал французский историк этого движения, "в силу своего фундаментального индивидуализма... угрожал власти. ...угрожало авторитету государства, задуманному Людовиком XIV"⁸ В 1820-х годах реакционный журнал Le Mémorial Catholique (основанный священником и впоследствии революционным интеллектуалом Робером де Ламенне) неодобрительно описывал янсенизм как состоящий "в основном в предоставлении каждой отдельной церкви... и каждому отдельному человеку права устанавливать пределы духовного суверенитета в вопросах веры, морали и дисциплины"⁹ Боже правый. Это был радикальный протестантизм в римском обличье. Дело, однако, в том, что янсенизм, хотя и сохранился как приятное воспоминание в мыслях некоторых французов, например Токвиля, был в конце концов раздавлен папой и королем, получив смертельный удар уже в 1713 году. Политические последствия священства всех верующих долгое время были ограничены северной, протестантской Европой, а в радикальной форме - даже ее подразделениями.

Каким бы ни был их фактический долг перед схоластами, протестанты XVI в. бросили вызов монархиям и аристократиям пап и епископов, взяв за образец христианскую церковь первого и второго веков. Как Церковь веры неоднократно выступала против Церкви власти, но в ходе радикальной Реформации, наконец, добилась успеха - они хотели опустить двенадцать, а иногда и четырнадцать сотен лет церковной истории. Социолог Малкольм Х. Маккиннон, оспаривая путь, по которому Макс Вебер связал протестантизм с "капитализмом", отмечает, что "пуританский идеализм был больше озабочен экклезиологией, чем сотериологией [доктрины спасения, на которой акцентировал внимание Вебер], был озабочен "очищением" церковного управления. . . . Пуританская революция 1640-х годов... [таким образом] создала политические предпосылки современного капитализма."¹⁰ "Суть реформы, - отмечает Чарльз Тейлор, - состояла в том, чтобы создать Церковь, в которой каждый должен проявлять такую же степень личной преданности и самоотдачи, которая до сих пор была характерна для посвященной [клерикальной] элиты. . . . Чтобы осуществить эту реформу, необходимо было определить образ жизни, открытый для всех"¹¹.