Рыночная экспансия предполагала низкотарифную международную торговлю для Японии, которая зависела от импорта оборудования из США, сырья из Британской империи, нефти из США и голландской Ост-Индии. Взамен Япония экспортировала текстильные изделия. Однако депрессия, а затем и глобальный протекционизм нанесли по этому вопросу серьезный удар. Японцы стали опасаться "окружения ABCD" со стороны Америки, Великобритании, Китая и Голландии. Экспорт в Маньчжурию и Северный Китай стремительно рос, что подкрепляло аргументы в пользу прямого империализма там. "Ресурсный империализм" Тайваня и Кореи мог быть распространен на Маньчжурию и Северный Китай, которые рассматривались как "спасательные круги" для Японии, позволяющие избежать "удушения" со стороны либеральных империй. Полезные ископаемые можно было лучше обеспечить, оккупировав территории, на которых они залегали, чем на неопределенных рынках. Таким образом, по внутренним и внешним причинам сдвиг в сторону либерализма и неформального империализма в 1920-е годы был обращен вспять в 1930-е годы, когда государственная бюрократия была милитаризована.

Министерство армии и Министерство иностранных дел вели войну за Маньчжурию с 1906 года. С 1926 г. Чан Кайши возрождал гоминьдановские позиции в Китае, подстрекаемый националистами, которые стремились восстановить власть Китая над бывшими цинскими территориями в Маньчжурии и Северном Китае. Японские поселенцы и бизнесмены почувствовали угрозу и попросили усилить защиту. Иностранная служба сопротивлялась и была осуждена как, симпатизирующая больше китайцам, чем своим гражданам. Провокации японских и китайских националистов дестабилизировали правительства обеих стран.

Оглядываясь назад, можно предположить, что эскалация японского военного империализма в 1930-е годы была неумолимой, но это не так. Имели место долгосрочные факторы, но более существенную роль сыграло то, что японские солдаты взяли внешнюю политику в свои руки, игнорируя политику, выработанную в Токио. В 1928 г. японские солдаты убили китайского военачальника, правившего Маньчжурией. Генеральный штаб отказался осудить этот поступок, но в либеральный период он был расценен как ошибка и привел к падению консервативного правительства, не сумевшего его остановить. Более важными были инциденты 1931, 1935 и 1937 годов, представлявшие собой четвертую волну эскалации, которая совпала с правым сдвигом в Японии. Квантунская полевая армия привлекала молодых амбициозных офицеров, стремившихся к активным действиям. В сентябре 1931 г. они инсценировали диверсию на главной железнодорожной магистрали и убедили армию (вопреки воле правительства и собственного командующего) атаковать более крупные армии местных китайских военачальников. В последующих сражениях они одержали победу и захватили Маньчжурию. Исивара был старшим штабным офицером, участвовавшим в этом, хотя высокопоставленные военные и придворные деятели были соучастниками. Исивара рассматривал маньчжурское вторжение как короткую, решительную войну, позволяющую накопить ресурсы для последующей "тотальной войны". Он правильно рассудил, что другие державы не станут вмешиваться. Советский Союз находился в середине пятилетнего плана, а Запад был озабочен депрессией.

Маньчжурское вторжение возмутило некоторых в Токио, в том числе и императора Хирохито. Либеральные министры правительства Минсэйто выступили против, но вынуждены были смириться, поскольку акция была успешной. Затем последовала серия неудач в противостоянии с вооруженными силами. Последнее правительство, состоявшее из партийных политиков, пало в мае 1932 года. Неформальная империя в Китае заключала сделки с местными китайскими военачальниками и капиталистами. На оккупированных японцами территориях Маньчжурии и Китая имело место некоторое сотрудничество, но большинство китайских бизнесменов опасались вызвать националистические настроения в Китае. Не имея надежных союзников, японцы попытались установить более прямое колониальное правление, создав марионеточное государство Маньчжоу-Го в результате очередного инцидента и заявив, что они освободили "маньчжуров" из Китая.

Маньчжоу-Го оттолкнуло западные имперские державы, Лигу Наций и мировое общественное мнение. Но, как и предсказывал Исивара, они ограничились лишь словами. Япония вышла из Лиги, и шумиха улеглась. Но возникли непредвиденные последствия. Япония покинула сообщество государств, поддерживающих "правила войны", и обратная реакция последовала из Китая. Если верить японской риторике, большинство жителей Маньчжурии считали себя китайцами, и таковыми их считали другие китайцы - наследие Цинской империи. Какие бы "антиманьчжурские" настроения ни сохранялись в китайском республиканизме, они были заменены антияпонскими. Бойкот японских товаров китайцами положил конец умеренной дипломатии Шидэхары.

Новое правительство Маньчжоу-Го представляло собой партнерство японских военных и капиталистов. Заимствуя германскую модель Первой мировой войны и советскую модель, они создали смешанную государственно-частную экономику с пятилетними планами. В период с 1924 по 1941 г. производство в обрабатывающей промышленности выросло в пять раз, а ВВП увеличивался на 4% в год - обычный показатель для всей ранней империи Японии. После восстановления порядка и оживления экономики Япония перешла к менее прямому управлению через маньчжурские элиты. Маньчжоу-Го стали называть "братской страной", "филиалом" японской семьи. В Японии общественность читала "обезличенные" отчеты о колониальном прогрессе. Миллион японских поселенцев, прибывших в Маньчжоу-Го в 1930-е годы, укрепляли империализм и служили символом восходящей мобильности для японских крестьян. "Маньчжурская колонизация была общественным движением еще до того, как стала государственной инициативой", - говорит Луиза Янг. Но реальность отличалась от пропаганды. Переселенцев приходилось привлекать к работе в качестве солдат для защиты оккупированных территорий от "бандитов" (раскулаченных крестьян). Это оказалось далеко от "рая", который провозглашали японские СМИ. Поселенцы, потерпевшие неудачу и вернувшиеся в Японию, направили свое недовольство против тех, кто выступал против вливания дополнительных ресурсов в колонии.

После того как первоначальный ажиотаж в средствах массовой информации утих, вклад Маньчжоу-Го в японскую экономику стал казаться меньше, чем было обещано. Поддержка неформальной империи начала возрождаться в министерстве внутренних дел и министерстве иностранных дел, а бюджеты армии подвергались нападкам в парламенте в течение 1933-35 гг. Но когда милитаристы поняли, что Маньчжоу-Го не может само по себе обеспечить автаркическую экономику, они задумали захватить и Северный Китай. Решение проблемы нехватки колоний виделось в увеличении количества колоний. Чистка "опасной мысли", первоначально направленная против коммунистов, затем охватила социалистов, либералов и интернационалистов. В 1936 г. было восстановлено старое правило, согласно которому военными министрами могли быть только действующие офицеры, что давало верховному командованию право вето в кабинете министров и более широкий доступ к императору. Уничтожение Министерства иностранных дел было обеспечено. Дипломатам приходилось ходить по канату между указаниями из Токио, необходимостью работать с местными китайцами и соблюдением норм договорных портов. По мере того как Токио смещался вправо, в 1937-38 гг. дипломатический корпус был расформирован, а его функции переданы органам власти, в которых доминировали военные.

Теперь под контролем военных находилось целостное государство, стремящееся к завоеванию новых колоний. Военно-морской флот выступал за продвижение на юг через Тихий океан, понимая, что это чревато войной с Великобританией и США. Адмиралы выступали за проведение операции по удержанию на севере с целью сдерживания советских и китайских войск. Большинство армейских офицеров ориентировались на экспансию в Северном Китае, но их мнения разделились. Сторонники "тотальной войны", такие как Исивара, стремились к созданию "государства национальной обороны" для наращивания азиатских ресурсов, чтобы бросить вызов Западу. Это предполагало доминирование в Китае. Вторая фракция "контроля" стремилась к заключению сделки с Советским Союзом при одновременном укреплении маньчжурской обороны. Эта точка зрения была распространена среди офицеров Генерального штаба, которые считали, что Япония не сможет противостоять другой великой державе так же, как Китаю. Третья, "имперская", политика призывала к войне против СССР. При этом преуменьшался вклад материальных факторов, таких как производственный потенциал или численность армии. Подобные "экономические" расчеты презирались. "Решающие сражения" должны были выигрываться за счет наступательного мастерства. Военные знали, что будут уступать в численности и, возможно, в технике. Но японский сэйсин, "духовная мобилизация", может победить материальные трудности. Исследовательская группа, анализировавшая поражения советских войск в 1939-40 годах, пришла к выводу, что японцы лишь на 80% уступали советским войскам в технике и организации, и "единственным способом восполнить недостающие 20% является опора на духовную силу". Это напоминало нацистское поклонение национальному духу. Как и жесткая дисциплина и свирепый боевой дух, жестокое обращение с вражескими солдатами и мирным населением. Но если в вермахте культивировалось довольно эгалитарное товарищество между офицерами и солдатами, то в Японии различия в званиях были очень глубокими. Но блицкриг - внезапное, подавляющее наступление - должен был победить, как утверждалось в 1894, 1905 и 1931 годах и как это было у нацистов в 1936-1940 годах. Эти споры так и не были разрешены, и в политических документах, как правило, встречались ссылки на все три стратегии, но при этом оставались неясными вопросы, касающиеся необходимых ресурсов. Но все фракции стремились к войне и территориальной экспансии в Азии, а также к усилению военного контроля над государством.