Успех египетской военной экспансии показал слабость Османской империи. Тот факт, что великие державы вынуждены были прийти на помощь против собственного вассала Мухаммеда Али, а Греция оказалась под их защитой и была фактически отторгнута от империи, подтолкнул султана и ведущих государственных деятелей в 1839 г. к смелой политике масштабных реформ, так называемому танзимату, который продолжался в течение четверти века. Его плодами стали создание системы образования (с подавлением некоторых исламских элементов), реформа государственного управления, правовые изменения, направленные на введение единого гражданства, постепенное ослабление дискриминации немусульман, а также реструктуризация бюджетной системы взамен разовых набегов и налогового обложения. Лица, возглавлявшие это движение в Возвышенной Порте, были знакомы с Западом по личному опыту и сформировали собственные представления о целях, масштабах и возможности частичной вестернизации в условиях Османской империи. Мустафа Решид-паша (1800-58), Али-паша (1814-71), Фуад-паша (1815-69) - ключевые представители поколения реформ - в то или иное время были министрами иностранных дел или послами в Лондоне или Париже. Группа людей, способных сочетать знания Востока и Запада, была очень мала, поэтому их инициативы носили ярко выраженный централистский и дирижистский характер. Динамика гражданского общества не стояла у истоков реформы. Но она могла развиться при благоприятных условиях, как только импульс реформ в Стамбуле создал для этого пространство. Такие города, как Салоники и Бейрут, стали тому впечатляющим подтверждением.

Реформы

Чувство отсталости, причины которого всегда можно найти, также лежало в основе многих реформ второй половины века. Между тем Запад, которым одновременно восхищались и которого боялись, не оставался неизменным. Особенно во второй половине 1860-х годов политические системы Великобритании, Франции, Пруссии и Австро-Венгрии претерпели заметные, хотя и не совсем революционные изменения. Повсюду государства были охвачены реформами. На окраинах Европы и за ее пределами неохотное осознание сиюминутного превосходства Запада и искреннее восхищение многими его цивилизационными достижениями по-разному сочетались с неуверенностью в реформируемости соответствующих национальных институтов. Нередко присутствовала и надежда на то, что базовые культурные ценности удастся как-то спасти и сохранить в новое время. Примерами в этом отношении могут служить российские реформы при Александре II, в центре которых были отмена крепостного права в 1861 году и реформа судебной системы в 1864 году; очень осторожные первые реформы в Китае после победы династии Цин над тайпинами в 1864 году; и прежде всего радикальное "переформатирование" Японии после 1868 года и ее "младший брат" - модернизация Сиама/Таиланда . В каждом из этих случаев серьезные дискуссии происходили в правящих кругах и во вновь формирующейся общественной сфере. Сравнительное исследование по ним еще предстоит написать. Но ключевыми вопросами были масштабы и интенсивность "вестернизации", а также вероятность ее осуществления. "Западники" сталкивались с "нативистами", будь то русские славянофилы или последователи ортодоксального конфуцианства. Правители, которые раньше мало беспокоились о подобных вопросах, теперь оказались перед рискованными политическими расчетами. Никакой опыт не помогал предугадать последствия перемен. Какова будет разумная цена? Кто окажется в выигрыше, а кто в проигрыше? Где можно ожидать сильного сопротивления? Какую защиту можно организовать в области внешней политики? Как следует финансировать реформы? Откуда возьмутся квалифицированные кадры для их реализации в различных слоях общества и географических регионах? В каждом конкретном случае ответы были разными. Но схожесть проблем означает, что в принципе кейсы можно сравнивать.

Все эти реформы относятся к истории государства, то есть как к истории распространения европейского государства по миру вдоль нескольких линий разлома и с многочисленными модификациями, так и к истории мобилизации внеевропейских государственных ресурсов в ответ на острые проблемы выживания, на периферийных позициях международной политики, глобального капитализма и распространения западноевропейской цивилизации. Стратегии существенно отличались друг от друга и сильно различались по степени успешности. Япония эпохи Мэйдзи по темпам и масштабам системных изменений была в своей собственной категории и стала образцом, вызывающим всеобщее восхищение, хотя и редко успешно копируемым. Оборонительная модернизация царской империи, напротив, была консервативной операцией удержания. В Османской империи период реформ вылился в новый абсолютизм при Абдулхамиде II, деятельность которого до сих пор является предметом научных споров. В Китае несколько попыток реформ (1861-74, 1898, 1904-11 гг.) не привели к реальному обновлению государства и общества. В Египте вестернизация при преемниках Мухаммеда Али закончилась банкротством государства и захватом власти колонистами (1882 г.).

Период "реформ" в Мексике с середины 50-х до середины 70-х годов также является частью этого контекста, но, как и Танзимат, он не привел к прорыву к прочным представительным структурам. Даже ведущий либеральный государственный деятель Бенито Хуарес (1860-72 гг.) после 1867 г. искал убежища в специальных авторитарных мерах. А Порфирио Диас, как и Абдулхамид II, захватил единоличную власть в середине семидесятых годов и продолжал ее осуществлять в первом десятилетии нового века. Однако еще до правления Диаса был принят целый шквал реформаторских законов, благодаря чему, по крайней мере, влияние церкви (главного противника мексиканских либералов) было ограничено, а принцип равенства (белых) граждан перед законом соблюдался. Ушел в прошлое отеческий надзор за жизнью со стороны светских и духовных властей. Еще одним примером пореформенного абсолютизма стала Россия Александра III (1881-94 гг.). Многие меры его убитого предшественника были отменены, и хотя успешные судебные реформы, являвшиеся одновременно выражением и гарантией развитой правовой культуры позднего царизма, были в основном сохранены, полномочия полиции были значительно расширены. Как и в Османской империи, российские власти теперь с большим скептицизмом относились к образцам Запада, особенно к его политическому либерализму. Царское правление стало более авторитарным, а внутренние репрессии - более жесткими.

Новые представления о будущем были связаны с реформами, но редко с самого начала. В случае с Османской империей только в третьем десятилетии Танзимата первоначальная идея реформ как своевременного восстановления шаткого равновесия сменилась перспективным видением окончательного нового порядка. Вместе с целью изменились и средства. Вместо гибкого сочетания старых и новых методов управления наступил более жесткий централизм и новая императивность, которая меньше заботилась о компромиссах с местными власть предержащими, чем на предыдущих этапах реформ.

Отложенная хронология конкретных проектов реформ позволяла им учиться друг у друга. Великие визири и государственные философы эпохи Танзимата все еще были знакомы с оригинальными западноевропейскими образцами; они имели в виду не только Францию и Великобританию. На руководство Мэйдзи уже могли оказывать влияние долгосрочные последствия прусских реформ, особенно в части усиления военной мощи. Оно видело себя в роли рационального покупателя, критически осматривающего коллекцию моделей из внешнего мира. Вряд ли кто-либо из малых стран Азии или Африки обладал такой свободой выбора. Например, Ахмад-бей (1837-55 гг.), восторженный реформаторский правитель Туниса, за неимением альтернатив создал свою армию с помощью французов, которые угрожающе приблизились к нему через границу в Алжире; помощь Великобритании не была бы воспринята в Париже благожелательно. Как только масштабы и успех японского обновления стали заметны в других странах, оно задало новый стандарт для других стран. Китайская элита по глубоко укоренившимся культурным причинам не могла признать превосходство Японии ни в военной области, ни где-либо еще. Но в последние годы цинского периода Япония, похоже, догнала, а некоторые сказали бы, перегнала Европу и Северную Америку в качестве наиболее привлекательной модели для подражания. В самое последнее время после победы над Россией в 1905 г. Япония привлекала внимание всей Азии как страна, разрушившая чары европейской непобедимости.

7. Государство и национализм

Сильное государство, слабое государство

В XIX веке сильное государство исчезло из политической теории, по крайней мере, в Европе. В период раннего модерна ведущие теоретики занимались вопросами максимально возможного укрепления государства, особенно монархий. Сильное государство рассматривалось как то, к чему следует стремиться, как средство обуздания анархических частных интересов, разрушения анклавов малой власти и целенаправленного стремления к общественному благу. В XVIII веке к обоснованию абсолютного правления добавились представления о просвещенных князьях и бескорыстных чиновниках; камерализм и "наука о государственной политике" (по-немецки: Polizeywissenschaft) предложили чертежи государственного строительства. Очень похожая картина наблюдалась в то время в Китае, где в политической культуре на протяжении двух тысяч лет происходило столкновение централизма и децентрализации. Старая традиция административной теории достигла нового расцвета в XVIII веке. Три великих цинских императора, правивших последовательно с 1664 по 1796 год, были энергичными и компетентными самодержцами, ничуть не уступавшими Фридриху II Прусскому или Иосифу II Австрийскому. Они очень широко определяли свою роль, но при этом неустанно стремились сохранить и повысить эффективность бюрократического аппарата. Государство допускало определенную свободу действий: оно ни в коем случае не было "тоталитарным" Левиафаном, о котором иногда говорят в старой синологии; оно допускало ниши рыночной экономики, но не как институциональное ограничение своей власти, а как щедрую милость со стороны непостижимо могущественного правителя.