Похвалы малому бизнесу определённо стяжают аплодисменты в большинстве западных демократий, учитывая популярность ностальгии по старомодной жизни в сёлах и маленьких городках. Но увеличение количества малых фирм не поможет большинству, работающему за зарплату, потому что малый бизнес мало платит. В США крупные фирмы, имеющие более пятисот работников, в 2007 году давали работу 44% всех американских рабочих, но только 28% низкооплачиваемых рабочих. Фирмы же с менее десятью работниками давали работу только 20% рабочей силы, но 42% низкооплачиваемых рабочих.
Некоторые сторонники нового антимонополизма предполагают, что раздробление больших компаний может увеличить переговорную силу рабочих. Но идея, что после раздробления Фейсбука на пять больших компаний-преемников дворник окажется в лучшем положении, чтобы торговаться о повышении зарплаты, мягко говоря, неправдоподобна.
В США фирмы с более пятью сотнями рабочих занимают 51,5% от всего объёма рабочей силы. Чтобы увеличить переговорную силу рабочих, следует ли каждую фирму с пятью сотнями рабочих разделить на две фирмы с 250 рабочими или десять фирм с 50 рабочими? Что насчёт ста фирм по пять рабочих в каждой? В сравнении с более прямыми мерами, направленными на пользу труда, наподобие минимальной зарплаты, коллективных договоров и ограничения глобального трудового арбитража, распыление самых производительных компаний является очень кружным и неэффективным способом для поднятия зарплат — это всё равно, что сжечь амбар, чтобы зажарить свинью, как в знаменитой басне Чарльза Лэмба.
Антимонополизм, как и перераспределение, не может быть работающей схемой на национальном уровне в нынешней системе либерализованной торговли и глобализованного производства. Если министерство юстиции США использует антитрестовское законодательство для раздробления крупных поставщиков в США, то фирмы, координирующие глобальные цепочки поставок, могут просто перенести эти производственные связи в страны с более мягким законодательством. Результатом будет ускорение американской деиндустриализации и дальнейший масштабный переход рабочей силы из товарных секторов во внутренний сектор услуг с низкими зарплатами и низкой производительностью труда. В некоторых случаях иностранные, поддерживаемые своими государствами, национальные корпорации могут вырвать у американских фирм, разбитых на куски правительством, долю американского внутреннего рынка. Так же, как безусловный базовый доход не может работать без жёсткой и энергично проводимой в жизнь политики ограничения иммиграции, так и новая нео-брэндейсовская антимонопольная политика не может работать кроме как в гораздо более протекционистской и автаркичной американской экономике — а эта последняя может быть создана только с помощью таких мер, которые коспомолитиные прогрессисты, выступающие за открытые границы, как и их новообретённые либертарианские союзники по вопросам торговли и иммиграции, конечно же, заклеймят как ксенофобские, нативистские и расисткие.
Патентованные лекарства образования, перераспределния и антимонопольного законодательства обладают широкой популярностью среди элит, от левоцентристских до правоцентристских, частично в том числе и потому, что они не ставят под вопрос приверженность неолиберализму после 1970-х годов, с его либерализующей политикой в торговле, иммиграции и организованного труда. К примеру, перераспределение не является обязательно левой идеей. Так, левая часть либералов и социал-демократы обычно выступали против предложений о денежной помощи после уплаты налогов индивидам, противпоставляя им меры, которые увеличивали способность рабочих торговаться за более высокие зарплаты до уплаты налогов, наподобие ограничений на иммиграцию и вынос производств за рубеж, коллективные договоры на уровне отдельных фирм и отраслей, государственные гарантии занятости в государственном секторе и соцльгот вроде всеобщего здравоохранения («декоммодификация»).
И наоборот, денежная помощь и идеи всеобщего капитализма имеют долгую и заслуженную родословную у правых сил, выступающих за свободный рынок. От Милтона Фридмана в 1960-е годы до Чарльза Мюррея в 1990-е годы либертарианцы предлагали ту или иную форму безусловного базового дохода в качестве замены — а не дополнения к — большинства или всех программ социального страхования и программ по борьбе с бедностью.
Антимонополизм, как и панацеи образования с перераспределением, не оспаривает основные предпосылки неолиберализма. Больше того, как утверждают некоторые антимонополисты — и в этом есть доля правды — они являются куда как более ярыми поборниками свободного рынка, чем правые консерваторы. «Позвольте рынкам быть рынками» - таким был заголовок [пропагандистской] кампании левоцентристского Института Рузвельта. Ведущий новый антимонополистический аналитический центр называется «Институтом Открытого Рынка». Подобно гомеопатическим лекарствам, все эти гипотетические лекарства лечат болезни рынка дозами ещё большего рынка.
Хуже всего то, что все эти три концепции стремятся ответить на популистские восстания рабочего класса, предложив им шанс стать кем-то другими, как если бы есть что-то позорное и отсталое в том, чтобы быть обычным наёмным рабочим. Многие паладины идеи об образовании как о панацее хотят превратить рабочих в специалистов. Сторонники всеобщего капитализма хотят превратить рабочих в инвесторов. Антимоноплисты хотят превратить рабочих в мелких бизнесменов.
В 1930-х годах Кейнс рассуждал об эвтаназии класса рантье. Эти же нынешние реформисты предлагают эвтаназию рабочего класса. Неолиберальная утопия — это рай без рабочих.
Что насчёт социализма — реального социализма с государственным владением средствами производства? В теории демократический социализм не дискредитируют ужасы, которые марксизм-ленинизм навлёк на аграрные нации, как Россию и Китай в двадцатом веке.
Демократический социализм дискредитирован по другим причинам. Одной из них является лучший послужной список смешанной экономики с комбинацией рынков, государственных предприятий и некоммерческих организаций в сравнении как с чистой свободнорыночной экономикой, так и с государственным социализмом. Можно приводить доводы в пользу национализации тех или иных предприятий или отраслей, но национализация всего может быть обоснована лишь догматической идеологией.
Другим аргументов против демократического социализма является факт, что национализация большей части экономики или всей её сама по себе не решит проблему ограничения власти менеджерской элиты, власть, которую вряд ли смогут ограничить одни лишь выборы, пусть и свободные. Усиление организованного труда за счёт средств наподобие тройственных переговоров между правительством, бизнесом и профсоюзами может создать реальные сдержки менеджерскому надклассу без того, чтобы пожертвовать динамизмом смешанной экономики.
Американский писатель Дэниэл Маккарти точно назвал подходы, вроде тех, что я критиковал в этой главе, «паллиативным либерализмом». Однако независимо от своей популярности среди менеджерской элиты и интеллигенции надкласса эти чудо-средства от страданий рабочих в деиндустриализованной глубинке западных стран, панацеи перераспределения, образования и антимонополизма похожи на прописывание аспирина больному раком. Они могут облегчить симптомы, но не болезнь — дисбаланс власти внутри западных национальных государств между надклассом и рабочим классом в целом, включая многих эксплуатируемых рабочих-мигрантов, которые работают на богачей в столичных хабах.
Если банановые республики не станут судьбой западных демократий, реформаторам в Европе и США придётся пойти гораздо дальше, чем покупать население субсидией там или антитрестовским иском сям. Более того, если пакет небольших, косметических реформ будет спущен с горных вершин Давоса или Аспена кликой доброжелательных миллиардеров и технократов, политиков и интеллектуалов, спонсируемых миллиардерами, с небольшим общественным участием или дебатами или вовсе без них, то отсутствие голоса в государственных делах и институтов для большинства граждан будет продемонстрировано самым унизительным образом.
Расово и религиозно разнообразному рабочему большинству в западных странах нужно то, чем оно некогда владело, а теперь нет: уравновешивающей силой. В отсутсвие институтов, требующих массового членства сравнимых со старыми массовыми низовыми партиями, профсоюзами и религиозными организациями, которые могут дать обычным гражданам коллективную силу, чтобы противостоять злоупотреблениям властью менеджерской элиты, паллиативные реформы в лучшем случае смогут создать олигархию с человеческим лицом.