Хотя многие менеджеры продолжали ворчать, по обе стороны Алантики легитимность переговоров между профсоюзами и бизнесом была принята как прогрессистами, так и мейнстримными консерваторами. Дуайт Эйзенхауэр писал своему брату Эдгару: «Если какая-либо политическая партия попытается отменить социальное страхование, страхование по безработице, уничтожить законы о профсоюзах и субсидиях для сельского хозяйства, то ты больше не услышишь об этой партии в нашей политической истории». Историк Роберт Гриффит указывает на источники эйзенхауэровского представления о том, что он называет «корпоративным содружеством»: «...Общим для всех этих действий была попытка вылепить новую корпоративную экономику, которая была бы в состоянии избежать как разрушительного беспорядка нерегулируемого капитализма, так и угрозы автономии делового сообщества, которую представлял социализм».
В политике эквивалентами сильных профсоюзов в Северной Америке и Европе после Второй Мировой войны были массовые партии. Несмотря на то, что был начат процесс субурбанизации, политики национального уровня всё ещё были связаны с местными избирателями через несколько слоёв региональных, городских и квартальных партийных чиновников — городских «боссов» и сельских «судейских банд» в США. Интеллектуалы обычно насмехались над этими провинциальными политическими воротилами, некоторые из которых, конечно, были невежественными или продажными или настроенными расистски. Но существование этого блока мелких трибунов гарантировало то, что политики не будут игнорировать интересы и ценности местных рабочих избирателей на национальном уровне, уровне штата и местном уровне.
Демократический плюрализм Нового Курса был выражен в самой структуре американского правительства после 1945 года. Американские прогрессисты начала XX века, такие, как Вудро Вильсон, сочитали презрение к конгрессменам с идеализацией альтруистических беспартийных гражданских служащих, защищённых от политического вмешательства, которые будут применять свои знания общественных наук на проведение в жизнь политики в интересах всей нации.
Южные демократы и северные католики, независимо от того, поддерживали ли они или противостояли либеральной политике Нового Курса, отказывались увеличивать исключительную власть элитной федеральной бюрократии, которая, вероятно, пополняла бы свои ряды в непропорциональных числах представителями образованного протестантского верхнего среднего класса из северных и среднезападных штатов и которая получала бы образование в горстке университетов Лиги Плюща. Сменявшие друг друга планы реорганизации исполнительной ветви власти, которые поставили бы президента во главе рационализированного административного государства в европейском стиле, никогда не получали одобрения Конгресса. Аграрные популисты, иногда вступавшие в блок с профсоюзами в промышленных городах, стремились расширить власть федерального правительства в ключевых сферах, избежав одновременно создания общей системы государственной гражданской службы в европейском стиле, имеющей серьёзную степень политической автономии. Они достигли своей цели, создав отраслевые агентства, вроде американского министерства сельского хозяйства или Совета по делам гражданской авиации, с узкими полномочиями, которые должны были работать бок о бок с ключевыми политическими игроками в этой отрасли, включая в некоторых случаях профсоюзы и фермерские организации. Неизбежным следствием такого подхода было уважительное отношение к судей к решениям Конгресса и контролируемых Конгрессом федеральных агентств.
Появившаяся в 1940-х годах в США система стала известной как «либерализм групп по интересам», плюралистская система, в которой государственная политика вырабатывалась в процессе переговоров между экономическими группами по интересам, у каждой из которых были свои политические боссы, а не технократы-мандарины из числа всё знающих, альтруистичных экспертых, изолированных от народного давления или «невидимой руки» свободного рынка.
В сфере культуры или гражданского общества, включая СМИ и образование, так же, как и в сфере политики и экономики, в США и других западных демократиях в середине двадцатого века сложилась система демократического плюрализма, которая усиливала рабочий класс. Духовенство, неравнодушные граждане и общественные организации следили за СМИ и образовательной системой, чтобы гарантировать то, что они не будут оскорблять преимущественно традиционалистские взгляды рабочего большинства.
Начиная с 1933 года Национальный Легион Порядочности, организованный католиками, добился права предварительного просмотра голливудских фильмов и одобрять или порицать их. И в то же время в пригородах и маленьких городах протестантские «церковные дамы» прочёсывали общественные и школьные библиотеки в поисках книг, которые считали вредными или непристойными. Часто они навлекали на себя презрение столичных элит своими кампаниями с требований запретить классические книги, например, «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Но эти местные и провинциальные активисты, несомненно, представляли ценности и взгляды значительного количества американцев — и без них эти американцы, как и сегодня, были бы сведены к роли пассивных потребителей любого контента, который предпочтут выбросить на медиа-рынок далёкие коммерческие информационные корпорации из Лос-Анджелеса или Нью-Йорка, рынка, который вознаграждает сенсационность, непристойность и насилие.
В западных демократиях католики играли непропорционально большую роль в послеовенных демократических системах. Немецких христианских демократов вдохновляла католическая общественная мысль с её сильной корпоративной и профсоюзной тенденцией, так же, как и основателей Европейского Общего Рынка. В США политические воротилы на нижних уровнях национальной политики, выступавшие как трибуны белого рабочего класса — политические боссы, руководители профсоюзов, духовенство — среди них католики были представлены непропорционально.
Хотя это может казаться парадоксальным, но ассимиляция и интеграция европейских католических иммигрантов в первом и втором поколении была, несомненно, ускорена низким уровнем иммиграции в США в промежутке между Первой Мировой войной и 1960-ми годами. Низкий уровень иммиграции и невозможность выноса производства за рубеж были необходимыми, но недостаточными условиями для роста переговорной силы рабочего класса и его процветания в поколение, последовавшее за 1945 годом. Это не является защитой расистских квот «по странам происхождения» в США 1920-х годов, которые опирались на более ранний запрет азиатской иммиграции и ставили в более привилегированное положение северных европейцев сравнительно с другими европейскими иммигрантами. Это всего лишь указание на то, что было бы практически невозможно организовать и сохранять профсоюзы или добиться мобилизации общественной поддержки социальных программ в духе Нового Курса в середине XX века, если бы сохранялся тот же уровень иммиграции, что был в начале 1900-х и который существует сейчас.
В эру демократического плюрализма после Второй Мировой войны рабочее большинство смогло увеличить свою переговорную силу как в политической, так и в культурной и экономических сферах. То, что Джон Кеннет Гелбрейт назвал «уравновешивающей силой» групп, которые объединяют свои ресурсы для усиления своих переговорных позиций, было ядром Нового Курса в Америке и аналогичных социальных политик в послевоенной Европе. Правовед Уильям Форбас писал: «...Сторонники Нового Курса, вспомнив ключевое антиолигархическое предвидение сторонников президента Джексона, что трудящимся «многим» нужны массовые организации, чтобы противостоять богатым «немногим», объявили, что их реформы в области трудового законодательства спасут республику тем, что наконец «включат промышленных рабочих в политию Соединённых Штатов» как «сдерживающий фактор для могущества большого бизнеса». Так же, как джексоновцы защищали создание массовых партий как структурной конституционной необходимости, так и сторонники Нового Курса защищали создание промышленных профессиональных союзов».
В 1940 году, в своей книге «Американские ставки» журналист Джон Чемберлен, сторонник Нового Курса, позже ставший консерватором, критиковал традиционные популистские и прогрессисткие идеи унитарного государственного или национального интереса: «В рамках идеалистической теории индивид должен склониться, когда говорит Комитет Целого». Чемберлен противопставлял этот тип централизации демократическому плюрализму Нового Курса: «...Профсоюз, кооператив производителей или потребителей, «институт», синдикат — важные для демократии вещи. Если их власть распределена равномерно, если параллельно с политическими сдержками и противовесами существуют экономические, то тогда общество будет демократическим. Поскольку демократия - это то, что у вас получается, когда существует напряжение в обществе, которое не позволяет ни одной группе осмелиться рвануться к тотальной власти».
Отметив, что «коммунисты назовут это реакционной позицией» Чемберлен пишет, что Новый Курс, напротив, намерен сдержать могущество корпораций: «...поскольку профсоюз и кооператив по-прежнему отстают по силе от бизнес-института и синдиката, то им должно помочь». Вдобавок, по мнению Чемберлена, Новый Курс «...был разработан в первую очередь для того, чтобы уравнять положение между плутократическим городом и обнищавшей сельской местностью, между метрополией восточных штатов и ограбленными западными и южными штатами».