Для представителей американского надкласса, привыкших думать о географической мобильности, необходимой для своей профессиональной карьеры, как о норме, может оказаться шокирующим знанием, что средний американец живёт не дальше восьмидесяти миль от своей матери. Пятьдесят семь процентов американцев никогда не жило за пределами своего родного штата и тридцать семь процентов американцев провели свою жизнь в пределах родного города, за исключением периода воинской службы или получения высшего образования. Люди без университетского диплома с гораздо меньшей степенью вероятности путешествуют по стране или миру для достижения своих карьерных чисел. Примерно те же показатели есть и в европейских странах.

Одно исследование, проведённое в двадцати четырёх экономически развитых демократиях показало, что люди, получившие высшее образование, в отличие от тех, кто его не получил, с большей степенью вероятности рассматривают ребёнка как «бремя», а не как «радость» - что выражает отказ от семейных обязательств ради карьерных амбиций, весьма характерный для многих хорошо образованных и амбициозных специалистов, принадлежащих к надклассу. Рабочие домохозяйства в большей степени, чем домохозяйства членов надкласса, опираются в воспитании детей на неработающего родителя или родственников. В США 66% человек, получивших среднее образование, но не высшее, считают, что детям лучше, когда дома постоянно присутствует один из родителей, чтобы расти их; это число падает до 51% среди тех, у кого есть диплом об окончании бакалавриата или высшей ступени.

Города-хабы во всё большей степени населяют люди, вообще не имеющие детей. По данным Обследования американского общества в Сан-Франциско в 2016 году было больше собак, чем детей. Дерек Томпсом писал в «Атлантик» в 2019 году, что: «...Будущее города бездетно».

Хотя расизм пребывает в упадке, расистские подходы сохраняются в США и Европе после веков институционализированного белого супремасизма, которое завершилось только в середине двадцатого столетия. Расовые и этнические предрассудки, несомненно, являются мотивом оппозиции иммиграции для некоторой части избирателей.

Но если бы предрассудки были бы единственным или крупным фактором, стоящим за сопротивлением местных рабочих высокому уровню иммиграции, то в таком случае урождённые белые рабочие граждане западных стран должны быть столь же враждебны к состоятельным и имеющим высшее образование небелым иммигрантам, сколько ни враждебны низкооплачиваемым небелым иммигрантам. Однако это не наш случай. В США отношение к иммиграции в основном определяется классом; менее образованные рабочие более склонны одобрять ограничение иммиграции, чем более образованные рабочие. В то же время в США и других западных странах существует широкая межклассовая поддержка иммиграции людей, имеющих профессиональные навыки. В США не было серьёзной враждебной реакции на против восточно- и южноазиатской иммиграции, в которой преобладают специалисты с высшим образованием, сравнимой с враждебной реакцией против менее профессиональных и низкооплачиваемых бедных латиноамериканских иммигрантов, хотя иммигранты-азитаы тоже не являются белыми. В Британии популисты из числа рабочего класса жалуются на «польских водопроводчиков» и других бедных иммигрантов из Центральной и Восточной Европы, хотя те являются белыми. Как и предсказывает теория расщеплённого рынка труда, реакция местного рабочего класса сильнее всего направлена против отдельных групп иммигрантов, всё равно белых или небелых, которые считаются конкурентами за рабочие места или вэлфер и государственные услуги.

Географическая поляризация, очевидно проявляющая себя в западных демократиях, таким образом, выражает социальной раскол между классами, живущих в разных регионах — надклассом с высшим образованием и непропорционально иммигрантскими по происхождению работающими бедняками в хабах с высокой плотностью населения и преимущественно белым и местным рабочим классом в глубинке с низкой плотностью населения. Их разногласия по экологической политике, торговле, иммеиграции и другим вопросам отражают конфликтующие интересы, ценности, образы жизни и притязания.

Может ли нынешняя классовая война, которая одновременно ведётся на всех этих фронтах, уступить место новому классовому миру? История прошлого века в западных странах даёт некоторую надежду на это. К середине двадцатого века первая классовая война между менеджерским надклассом и рабочим классом завершилась хрупким межклассовым миром, который продлился поколение. Пока он держался, европейские и североамериканские демократии наслаждались величайшим распространением процветания и гражданских прав в своей истории.

Как почти век назад классовая война сменилась классовым миром на Западе является предметом рассмотрения следующей главы.