Где Айлин во всем этом? Конечно же, не в описании якобы "потраченного впустую" года и не в его рассказах об экскурсиях верхом "под Вулвичем", в которых она должна была быть рядом с ним. Однако то тут, то там появляются намеки на планы на будущее (он пытается заполучить "небольшой домик для рабочих, в котором я смогу разбросать свою мебель, пока поеду на север Англии, и тогда у меня будет крыша, куда я смогу вернуться позже") и, как завершение, рукописное письмо: "Я несколько раз катался на коньках на катке в Стритхэме. Это очень весело, но очень стыдно, потому что, несмотря на самые отчаянные усилия, я все еще не могу научиться кататься задом наперед". Но больше катания не было. Через три дня умер Редьярд Киплинг, и он написал поспешное посвящение для "Нового английского еженедельника", опираясь на воспоминания своего детства ("В среднестатистической семье среднего класса до войны, особенно в англо-индийских семьях, он имел такой престиж, к которому не приблизился ни один современный писатель") и заключая, что, как бы ни был неприятен для современного чувства империализм, проповедуемый поколением Киплинга, "не был полностью презренным". Было короткое пребывание в квартире Уэстропов и обмен мнениями с коллегой Виктора Голландца Дороти Хорсман о возможности клеветы в новом романе. Затем, в последний день месяца, он уехал из Лондона на север.

Оруэлл и рабочий класс

С самого начала своей литературной карьеры, почти с первых путешествий на бродягах, Оруэлл был намерен отождествить себя с рабочим классом. На протяжении двух десятилетий, пережив регулярную смену обстановки и подъемы материального положения, это стремление принимало несколько форм. Сначала появилось прямое сочувствие к участи угнетенных и угнетателей. Путешествуя в машине с Аврил Блэр по дороге на похороны в январе 1950 года и спросив ее, кем, по ее мнению, больше всего восхищается ее брат, Дэвид Астор был поражен, когда Аврил ответила: "Матерью восьми детей из рабочего класса". А потом было еще и восхищение, которое вызывали их физические качества и интеллектуальные достижения. Оруэлловские описания шахтеров, мельком увиденных в шахте, вызывают восхищение; точно так же он оценивал стипендиата из рабочего класса и сдавшего экзамены мальчика, который пробивается вверх по лестнице буржуазной жизни благодаря упорному труду и прилежанию, как "самый лучший тип людей, которых я знаю".

А к симпатии и восхищению можно было добавить стремление перенять те черты жизни рабочего класса, которые казались достойными подражания, говорить, есть, одеваться и вести себя как представитель рабочего класса до такой степени, чтобы вас самого можно было принять за него. Почти каждый, кто хоть сколько-нибудь долго наблюдал Оруэлла в действии - коллеги по работе, приятели по пабу, даже старые школьные друзья, - оказывался подхваченным потоком этого трюка социальной уверенности. Его коллега по Би-би-си Джон Моррис вспоминал, как он целенаправленно выливал жидкость из своей столовой чашки в блюдце, а затем высасывал ее "с несколько вызывающим выражением лица", как бы осмеливаясь вмешаться. То же самое было и с серым костюмом в елочку - эквивалентом воскресного костюма рабочего человека, по мнению Оруэлла, - в котором его однажды видели входящим в "Ритц" на обед с Бертраном Расселом, и еще не вошедшими в моду вельветовыми брюками рабочего. Это можно было услышать в стилизованном кокни, с которым он вел беседы, увидеть в дешевых, диких стрижках - по сути, результат работы парикмахера бритвой по шее - которыми он себя обрабатывал, и почувствовать в запахе сигарет без фильтра, которые он предпочитал, и чей едкий дым висел в воздухе, как речной туман.

Естественно, это серийное самозванство никого не обмануло. Как однажды сказал Малкольм Маггеридж, какие бы шаги он ни предпринимал для маскировки, предательство его происхождения было неизменным. Мужчина и женщина, случайные надзиратели в палатах во время его бродячих поездок, реальные пролетарии, встреченные во время работы над "Дорогой на Уиган Пирс", и продавцы газет, пытавшиеся продать ему экземпляры "Дейли Уоркер", знали его таким, какой он есть - джентльменом, пытающимся выдать себя за другого, заезжим тоффом, честно прозябающим в трущобах, куда тоффы редко проникают. Если что и выдавало его, кроме голоса, так это потрепанный, но благородный гардероб, фланелевые брюки и хорошо скроенные спортивные пиджаки, застежки которых мгновенно выдавали высокий класс пошива, который был использован при их изготовлении. Как и Равелстон, чем дольше Оруэлл носил различные вещи, которые он продолжал заказывать у мистера Денни, портного из Саутволда, почти до самой смерти, тем лучше, или, скорее, тем более привязанным к классу, он выглядел.

Все это обескураживало, но Оруэлл продолжал упорствовать. Если он сам не мог должным образом идентифицировать себя с рабочим классом, то он мог, по крайней мере, предложить полезные советы другим претендентам, встретившимся на его пути - если, конечно, они вообще были претендентами. Одной из самых странных его особенностей в области классовой войны было его предположение, что все остальные разделяют то значение, которое он придавал необходимости "установления связей". Его старый школьный приятель Дэнис Кинг-Фарлоу, посетивший Уоллингтон летом 1936 года, записал невероятно странный разговор, в котором Оруэлл пытался внушить ему весомость его собственных пролетарских заслуг. Гордясь своими домашними соленьями и недавно приобретенной профессией посетителя тюрьмы, Оруэлл высокопарно заверил своего гостя, что для человека, не имеющего опыта ручного труда, все это может показаться довольно необычным. А какую именно работу его другу приходилось делать руками, спросил Кинг-Фарлоу, добавив, что мытье посуды и проживание в шахтерских домиках не в счет. Так получилось, что он выполнял довольно много странных работ такого рода, заявил Оруэлл. Так, в данный момент он разводит кур... Кинг-Фарлоу, который провел два года в качестве грузчика на нефтяных промыслах Техаса, прокладывая трубы и устанавливая оборудование, не был впечатлен.

Между тем, если вы хотели идентифицировать себя с рабочим классом, нужно было искать его в местах, где он собирался и проводил свой досуг. Прежде всего, необходимо было пить и разговаривать с ними в атмосфере, где классовые различия, если и не могли быть полностью забыты, то, во всяком случае, могли казаться менее значимыми. Но Оруэлл, по всем свидетельствам, не был хорош в пабах. Не только его неодобрительный шурин Хамфри Дейкин жаловался на отсутствие светской беседы и явную неловкость в пивных и барах. Гораздо более симпатичный Джордж Вудкок вспоминал о посещениях добросовестного дворца джина для рабочего класса в Ислингтоне, через пару улиц от квартиры на Кэнонбери-сквер. Оруэлл ощущал удовольствие от таких классических приспособлений, как экраны из граненого стекла и пивной сад, отданный на откуп резвящимся детям покровителей. В то же время, не зная никого из рабочих, посещавших паб, он казался ужасно неуместным, "довольно потрепанным сахибом в потрепанной одежде со всей неуверенностью, которую проявляет в таких случаях старый Итонец".

Тем не менее, пабы были идеальным местом для проведения лекций в стиле Кинга-Фарлоу, хотя бы потому, что так много проявлений рутины рабочего класса было под рукой. Моррис, который терпеть не мог пабы, вспоминал, как его заставили сопровождать Оруэлла в заведение неподалеку от Би-би-си. Что он будет есть, поинтересовался Оруэлл. Моррис попросил пива. Явно ужаснувшись, Оруэлл заказал пинту горького "и стакан пива для моего друга". Моррис выдал себя с головой, заметил Оруэлл: человек из рабочего класса никогда не попросит стакан пива. На протест Морриса о том, что он не принадлежит к рабочему классу, Оруэлл ответил, что "не нужно этим хвастаться". Питер Ванситтарт пережил аналогичный опыт в пабе рядом с офисом "Трибюн" на Стрэнде. Дело в том, сказал ему Оруэлл, что "с таким акцентом и таким галстуком вы никогда не добьетесь того, чтобы рабочий класс принял вас как одного из себя". Разумный совет, без сомнения, но он был мгновенно подорван появлением хозяина заведения, пришедшего в поисках следующего заказа на выпивку, который сразу же обратился к Ванситтарту как "Питер", а к Оруэллу - как "сэр".

Неудивительно, что бывали моменты, когда Оруэлл приходил в себя и вспоминал, кто он такой, вовлекая себя в ту шумиху, которую он так стремился подорвать. Один из таких моментов самореализации произошел в санатории Крэнхэм в начале 1949 года, когда его можно было найти жалующимся на щебечущие голоса представителей высшего класса и их самозабвенное болтание ни о чем конкретном. Жгучая фраза звучит в коллективистской отписке. "Неудивительно, что все нас так ненавидят". Но его попытки "наладить контакт" прозрачно искренни. Можно взять письмо, написанное им в 1947 году человеку из рабочего класса по имени Тейлор, который попросил у него совета: три с половиной страницы благонамеренных советов о работе, положении художника в обществе и удручающем финансовом вознаграждении авторства, завершающиеся увещеванием не позволять "обществу навязывать вам конформизм... В моей собственной жизни я всегда обнаруживал, что то, что называется благоразумием, означает лишь трату лет времени впустую". Тейлор, который впоследствии опубликовал роман, отметил, что это "казалось, открыло для меня невидимые двери тюрьмы".