И вдруг опять упомянули про ребенка.

О! Настя-ханум рванулась к дверям. Тяжелые их створки были приоткрыты.

Анко Хамбер доказывал:

- Ребенок сыграл свою роль... Довольно. Пора его убрать. Довольно азиатских наивностей.

- Да буду я вашей жертвой - ах, тьфу, тьфу!.. Ребенок - залог.

- Чепуха!

- К тому же женщина красива! Он - жуир, сибарит. Застрянет здесь, в Мешхеде, не на один день. Все средства удобны, дорогой, а особенно красивая женщина. "Уголок твоей брови - жилище моей души. Даже у шаха нет уголка приятнее".

- Неумело и... постыдно!

В беспорядочный разговор вмешался третий собеседник. Настя-ханум сразу же узнала сипловатый гортанный голос араба Джаббара ибн-Салмана.

Он заговорил, и оба спорщика замолчали.

- Да! Некрасиво поступать так с женщиной... Пакостно... На Востоке не приняты слишком свободные разговоры о женщинах.

- Тьфу-тьфу! Это не мешает нам ценить и... любить женщин, - пискнул Али Алескер.

- Неумно и некрасиво, - повторил убедительно Ибн-Салман.

Он сделал маленькую паузу и продолжал:

- Вы подумали? Ваша жертва - женщина. Постыдно! Гнусность. Уважение к женщине-матери у восточных народов превыше всего. Прекратите!

Снова запищал Али Алескер:

- Ничего не вижу такого. Ребенок - его слабый пунктик. Все приготовлено.

- Укусы свойственны... хорькам. Даму избавьте от ваших... от вашего...

Али Алескер возражал:

- Ребенок - уточка... Знаете, как в Читрале соколов ловят? Сидит на крыше дома беспомощная уточка. Сокол - этакой серой смертью с небес вниз! Цап! А за веревочку сквозь дырку охотник уточку тянет. Сокол думает, что добыча вырывается, и как вцепится и - ах, тьфу-тьфу! - прощается со свободой. На ребенка он пойдет с закрытыми глазами... Слабый пунктик его... ребенок.

Боже! Они говорят о ее ребенке. Настя-ханум не могла думать ни о чем другом, как о своем сыне... Ей казалось, что все говорят и думают об ее Андрейке. Но почему они говорят: "Сыграл роль", "Довольно путаться". Как смеют они даже говорить такое!

Как ужасно стоять вот так у дверей и ловить обрывки непонятных, жутких фраз. Сердце может разорваться... Настя-ханум едва сдержала себя. Рука ее сжимала ручку двери.

Рано... рано...

Все-таки еще мгновение, и Настя-ханум рванула бы на себя дверь.

Но не рванула.

Настя-ханум, затаив дыхание, слушала. Она почти задыхалась и слушала.

Анко Хамбер вспылил:

- Чепуха... Не устраивайте спектаклей. Мы перехватим сокола по дороге. Ребенок не нужен. Дальше он только помешает.

- Тьфу-тьфу! - заплевался Али Алескер. - И ребенка, и эту... как вы ее назвали, дуру пора убрать.

- Все методы хороши, - повторил Анко Хамбер, - не понимаю ваших потуг на благородство, я...

Его перебил писк Али Алескера:

- Прекрасно! В Курейшит Сарае и устроим встречу господину дервишу... Э! Что такое?

...На пороге стояла Настя-ханум. Несмотря на растрепанные волосы, блуждающий взгляд, вспухшее от слез лицо, она была все так же прекрасна, так же обаятельна.

Анко Хамбер и Али Алескер вскочили. Стоявший посреди комнаты Джаббар ибн-Салман поклонился, подошел к ней и в высшей степени вежливо и церемонно проводил ее к креслу. Все выжидательно и напряженно смотрели на молодую женщину.

Настя-ханум дрожала от гнева. Ей хотелось накричать на Анко Хамбера, и она мысленно подбирала самые унизительные выражения.

Но она сдержалась и только сказала:

- Мистер Хамбер, куда вы девали моего ребенка? Сейчас же отведите меня к нему!

В один голос Анко Хамбер и Али Алескер воскликнули:

- К какому ребенку?

Настя-ханум уже не могла сдерживаться больше.

- Лживые, подлые вы люди... Отведите меня к моему сыну. Вы звери... Сын болен... Вы... вы... говорили, что он в Ашхабаде, а сын, оказывается, здесь... Вы... вы...

И она заплакала. Она не могла удержаться, чтобы не заплакать.

- Сын?! - взвизгнул Анко Хамбер. - Как я могу отвести вас к вашему сыну?! Ваш сын в Ашхабаде.

- Но... но вы говорили о ребенке.

Анко Хамбер и Али Алескер переглянулись. Джаббар ибн-Салман спокойно и убедительно заговорил:

- Волноваться, мадам, нет оснований. Разговор совсем не о вашем сыне... и не о вашем муже... Прошу об одном: разрешите мне помочь вам...

Настя-ханум вытерла слезы и сказала:

- Я не поняла. Я подумала, что они говорят об Андрейке. Мистер Анко обещал помочь переправить в Ашхабад... И... не выпускает меня отсюда.

Джаббар ибн-Салман снова склонился в поклоне. Лицо его, сухое, темное, преобразилось. Глаза горели живым интересом.

- Я сделаю все, о чем вы попросите. Разрешите пойти распорядиться.

Он повернулся к Анко Хамберу:

- Сэр, я требую... Я возмущен.

- Это чепуха... Мадам свободна... Я боялся только, что улица... толпа...

Настя-ханум плакала. Все смущенно смотрели на нее. Когда она подняла голову, в комнате никого не было.

Настя вскочила и кинулась к двери, куда все ушли.

Дверь оказалась плотно закрытой. Настя колотила в нее кулаками. Дверь молчала.

"Ах, так..."

Настя-ханум прошла в холл. Швейцар почтительно накинул ей на плечи черный чадур и распахнул буковые двери...

"Курейшит Сарай!.."

Настя-ханум шла по улице, а странное название не выходило из головы. "Курейшит Сарай". Караван-сарай Курейшита.

И вдруг осенило ее. Да, такое название упомянул Анко Хамбер.

В чем дело? Да ведь там живет женщина Гульсун с... девочкой, с ребенком. Вот о каком ребенке они говорили. Никакого отношения Гульсун и дервиш к ее Андрейке не имеют. Ее Андрейка в Ашхабаде больной, тяжело больной... А они ее не выпускали из Мешхеда. Тянули. Отговаривали. Говорили, нет автомобиля. На что ей автомобиль? Она уедет и так... Проклятые интриганы. Что они затевают? Гульсун... Девочка! Ах вот в чем дело!

Полная мстительных чувств, Настя-ханум теперь думала только об одном. Как предупредить Гульсун, рассказать о разговоре, помочь ей. Наконец Настя-ханум поняла, кого имел в виду Анко Хамбер, сказав "дервиш"!

Настю-ханум меньше всего беспокоила судьба дервиша Музаффара. Неприятный тип. Ей претили его одежды таинственности. "Романтика в лохмотьях", - называла она его небрежно. "Что он напускает на себя мрак и разыгрывает защитника сирот и вдов?". Музаффар тогда грубо повел себя из-за найденной на мусорной свалке девочки. Она встретила его после истории в караван-сарае на берегу Немексора еще только один раз. Гулям упросил ее съездить тогда ночью вместе с ним в лагерь кухгелуйе и поговорить с Музаффаром, объяснить ему, что это оружие во вьюках предназначено для племен Северо-Западной провинции. Почему Музаффар должен был поверить ей, если он не верил Гуляму? Что из того, что Музаффар говорил по-русски? Что из того, что Музаффару Гулям представил Настю-ханум как советскую подданную? Какое это могло иметь значение в случае с караваном? Но вышло так, что Музаффар словно поверил ей. Но он не разрешил ни ей, ни Гуляму оставаться в лагере кухгелуйе и проводил их обратно в Баге Багу... Отдал их прямо в лапы Анко Хамбера. Музаффар столько вреда причинил и Гуляму и ей. По ее убеждению, Музаффар играл сомнительную роль. Наверное, он сам связан с англичанами. Теперь Настя-ханум возненавидела всех англичан вообще... Доставить им неприятность... Им зачем-то понадобилась приемная дочь Музаффара. Так нет, они ее не получат. "Вот так логика! - усмехнулась про себя Настя-ханум. - Ладно... Пусть женская логика. На то я и женщина".

Найти Курейшит Сарай не составило большого труда. Но здесь Гульсун никто не знал.

- Женщина с таким именем в караван-сарае не проживает, - уверял сладенький, с отвислыми усами хозяин. Он все заглядывал Насте-ханум под кисею покрывала.

С отчаянием Настя-ханум пошла назад. Она шла, не обращая внимания на прохожих, жадно посматривавших на ее стройные ноги в моднейших туфлях.

И вдруг ее вывел из печальных раздумий голос: