— О, пожалуйста, — сказал Семай. — Ему скоро семьдесят девять зим? Или восемьдесят?

— А ты не будешь хотеть меня, когда тебе будет столько же?

— Да. Отличный довод.

— Больше всего его беспокоят руки, — сказала Идаан. — Мне жаль его рук.

На горизонте сверкнула молния, меньшая, чем светлячок. Идаан переплела свои пальцы с его и вздохнула.

— Я тебе уже говорила, как оценила то, что ты нашел меня? — спросила она. — Я имею в виду то время, когда ты был изгнанником, а я — судьей.

— Я никогда не устану это слушать, — сказал Семай.

Кот прыгнул ему на колени, зарылся обеими лапами в платье, помял его, как тесто, и свернулся клубочком.

Даже если цветы вырастают из старой лозы, цветы весны являются новыми для этого мира, неискушенные и неиспытанные.

Эя дала Оте знак сесть. Она, как всегда, была нежна с его покалеченными руками. Он медленно сел. Слуги перенесли его кушетку в широкий сад, но на закате ему опять придется двигаться. Когда-то давно Эя пыталась убедить слуг отца, что то, что ему надо, и то, что он хочет — не всегда одно и то же. Несколько лет назад она перестала пытаться убедить Оту.

— Как ты себя чувствуешь? — сказала она, садясь рядом с ним. — Ты выглядишь усталым.

— Долгий день, — сказал Ота. — Я спал достаточно хорошо, но никак не могу остаться в кровати после восхода. Когда я был молод, то мог спать до полудня. Теперь, когда у меня есть время и никто мне не мешает, я встаю с птицами. Тебе это кажется правильным?

— Мир никогда не был честным.

— Верно. Все боги знают, как это верно.

Она взяла его запястья так, словно дочь сжала руки отца, и нечего больше. Ота нетерпеливо посмотрел на нее, но вытерпел. Она на мгновение закрыла глаза, почувствовав слабую разницу в пульсах.

— Я слышала, что ты опять проснулся взволнованным, — сказала она. — Ты звал кого-то по имени Мухатия-тя, верно?

— Мне снился сон, вот и все, — сказал Ота. — Мухатия был распорядителем, когда я работал грузчиком, в молодости. Мне снилось, что я опоздал на смену. Мне надо было дойти до набережной раньше, чем он вычтет из моей зарплаты. Вот и все. Я не потерял рассудок, любовь моя. Здоровье, может быть, но не рассудок. Еще нет.

— Ничего такого не думала. Повернись. Дай посмотреть тебе в глаза. Головная боль вернулась?

— Нет, — сказал Ота, и она по голосу определила, что он лжет. Пришло время перестать спрашивать о деталях. Отец не разрешит слишком пристальное внимание к своему здоровью. Она села на кушетку, и он испустил маленький удовлетворенный вздох.

— Ты видел Иссандру Дасин? — спросила она.

— Да, да, — зачастил Ота. — Она провела здесь большую часть второй половины дня. То, что она сделала для Чабури-Тан — просто потрясающе. Я думаю, что должен сам сплавать туда. Только для того, чтобы увидеть.

— Это было бы увлекательно, — согласилась Эя. — Я слышала, Фаррер-тя все делает хорошо.

— Он сделал для города больше, чем мог бы я. Но я никогда не был блестящим администратором. У меня другие таланты, как мне кажется, — сказал Ота. — Хватит об этом. Расскажи о своей семье. Как Парит-тя? Как девочки?

Эя разрешила себе отвлечься. С Паритом все хорошо, вот только он уже три ночи не был дома, занимаясь мальчиком, работающим на Дом Лаарин — тот упал со стены и сломал ногу. Очень плохой перелом, и жар не уходит так быстро, как следует. Но, похоже, мальчик выживет, и они оба были бы счастливы назвать это успехом. Что касается внучек Оты… Миша проводит все свободное время, изучая каждый новый танец, приходящий из Гальта; у ее учителя танцев похудели ноги от таких усилий. Габер уже несколько недель говорит только о паровом караване, но Эя подозревает, что это, скорее, энтузиазм Калина, а не ее. Габер считает, что Калин встает с солнцем и ложится с луной.

Эя даже не знала, как долго она рассказывал маленькие истории о своей семье, когда пришла распорядительница, приняла позу извинения и сообщила, что императора ждет еда. Ота устроил целое представление с потиранием живота, но, когда Эя присоединилась к нему, съел очень мало. Цыпленок, сваренный с прошлогодними абрикосами, имел восхитительный вкус. Она внимательно смотрела, как отец брал бледное мясо.

Он выглядел старше, чем должен был. Кожа стала тонкой, как бумага, глаза слезились. После того, как руки ослабели, началась головная боль. Эя попробовала на нем полдюжины разных программ трав и ванн. Она не была уверенна, что он выполнял все ее требования.

— Хватит, — сказал Ота. Эя приняла позу, которая просила уточнить. Он нахмурился, брови поднялись: — Ты смотришь на меня так, словно я — исключительно интересная личинка. Я в полном порядке, Эя-кя. Я хорошо сплю, я просыпаюсь, полный энергии, меня не тревожит живот, мои суставы не болят. Все, что может быть в порядке, — в порядке. И я хочу провести вечер с моей дочкой, а не с моим лекарем. Понятно?

— Извини, папа-кя, — сказала она. — Просто я беспокоюсь.

— Я знаю, — сказал он, — и прощаю тебя. Но не давай завтра украсть хороший сегодняшний вечер. Будущее само позаботится о себе. Можешь записать это, если хочешь. Так сказал император.

Цветок, который увядал последний год, умер. Лепестки, упавшие однажды, падают навсегда.

Идаан встала перед рассветом, как делал всегда, молча откинула полог и тихо, чтобы не тревожить Семая, скользнула в свою гардеробную. Она была не слишком важной женщиной, так что слуги не мешали ей жить, около их покоев не стояли стражники, чтобы держать на расстоянии утхайем и советников. В отличие от брата. Она выбрала простое платье, тускло-красное и ярко-синее, сама завязала все узлы и надела сандалии. Несколько минут перед зеркалом, щетка и толстая лента привели ее волосы в относительный порядок.

Никто не назначал ей ежедневную задачу приносить завтрак императору. Она сама взяла ее на себя. Через две недели после того, как она стала приходить на кухню и собирать поднос с тарелками, пиалой и чайником, служанка, которая была назначена это делать, просто перестала приходить. Идаан узурпировала эту работу.

Этим утром ей приготовили медовый хлеб и изюм, горячий рис в миндалевом молоке и свинину, запеченную в перечной карамели. По долгому опыту Идаан знала, ей придется прикончить хлеб и свинину. Рис он может съесть сам.

Дорога в апартаменты императора была хорошо продумана. Равновесие между тишиной и отсутствием помех — не говоря уже о постоянной возможности пожара и необходимости сохранить еду теплой, — означало долгий прямой путь, почти свободный от извилистых поворотов, которыми славились дворцы. Каменные арки отмечали галереи. На стенах висели красно-золотые гобелены. Давным-давно у нее не захватывало дух от такой роскоши. Она жила во дворцах и грязных хижинах, жила и во всем промежуточном. И только одно постоянно восхищало ее — здесь она нашла свою семью.

Уже один Семай был чудом. Но за последнее десятилетие службы во дворце произошло и кое-что большее. Она стала тетей Данату, Эе и Ане, сестрой Оте Мати. И даже сейчас ее дни наполняло чувство, похожее на расслабление в теплой ванне. Такого она не ожидала. И не думала, что это возможно. Ночные кошмары почти перестали приходить — не больше пары раз в месяц. Она была готова стареть здесь, в этих залах и коридорах, с этими людьми. И если у кого-нибудь возникнет недальновидное желание угрожать ее людям, она просто убьет идиота. Хотя Идаан надеялась, что необходимость не возникнет.

Пройдя через арку, ведущую личный сад Оты, она поняла, что произошло что-то плохое. Четверо слуг стояли вместе у задней двери, их лица были бледны, руки постоянно двигались. Почувствовал леденящий ужас, она поставила лакированный поднос на скамью и бросилась вперед. Самый старший из слуг плакал, лицо покрылось пятнами, глаза опухли. Идаан бесстрастно поглядела на него. Вся сила, которая в нем осталась, тут же ушла, и он, плача, опустился на землю.

— Вы послали за его детьми? — спросила Идаан.

— Я… мы только что…

Идаан подняла брови, и остальные слуги помчались в разных направлениях. Она переступила через плачущего и вошла в личные комнаты. Даже все вместе, они были меньше ее старой фермы. И быстро нашла его.

Ота сидел на стуле так, словно спал. Окно перед ним было открыто, слабый ветер медленно и вяло раскачивал ставни. Движение напомнило ей о водоросли. На нем было платье бронзового цвета. Глаза были открыты и пусты, как мрамор. Идаан заставила себя коснуться его кожи. Она была холодна. Он ушел.

Она нашла стул, подтащила его к Оте и какое-то время просто сидела рядом с ним, в последний раз. Его ладонь застыла, но она обхватил его пальцы своими. Так и сидела, не говоря ничего. Потом, негромко, так, чтобы только они оба могли слышать, сказала:

— Ты хорошо поработал, брат. Не думаю, что кто-то другой сделал бы твою работу лучше.

Она оставалась здесь, в последний раз вдыхая запах его комнат, пока не появились Данат и Эя, за спинами которых виднелась маленькая армия из слуг и утхайемцев. Идаан коротко сказала Эе то, что ей надо было знать, и ушла. Завтрак пропал, развеялся в воздухе. Ей надо найти Семая и рассказать ему новости.

Цветы весной не возвращаются, они заменяются. Есть разница между возвращением и заменой, когда платишь цену за обновление.

— Нет, — сказала Ана. Посол Эймона поднял палец, словно просил императрицу прерваться. И издал непонятный звук. Ана покачала головой. — Я сказала нет. И я имею в виду нет, лорд посол. И если вы опять поднимите на меня палец, словно я ученица, говорящая не в свою очередь, я его отрежу и сделаю из него ожерелье. И вы его наденете.

В комнате для переговоров стало тихо, как в могиле. Застыло даже пламя свечи. Темное пятнистое дерево пола и замечательные абстрактные фрески на стенах казались не на месте, слишком изысканными и слишком мирными для этого мгновения. Задняя комната чайной была бы лучшим местом для такого рода переговоров. Ана наслаждалась контрастом.