— Я бы хотел услышать объяснение, — сказал он дрожащим от гнева голосом.

— Это все Ашти Бег, — ответила Ванджит. — Маати-кво, она больше не в состоянии сдержать зависть. Я пыталась дать ей время, приводила аргументы, но она не хочет их понимать. Сейчас я поэт. Мне нужно заботиться об андате. Нельзя ожидать, что я буду тяжело работать, как служанка.

Андат изогнулся в ее объятиях и взглянул на Маати, в его черных глазах стояли слезы. Крошечный беззубый рот широко открылся, на лице было бы выражение отчаяния, если бы он был ребенком.

— Расскажи мне, — сказал Маати. — Расскажи мне, что случилось.

— Ашти Бег сказала, что я должна чистить грязные горшки, оставшиеся от завтрака. Ирит вызвалась это сделать, но Ашти даже не дала ей закончить. Я объяснила, что не могу. Я была очень спокойной. Я была очень терпеливой с ней, Маати-кво. Я всегда очень терпеливая.

— Что случилось? — настойчиво спросил Маати.

— Она попыталась забрать его, — сказала Ванджит. Ее голос изменился, жалобный тон исчез, слова были вырезаны из льда. — Она сказала, что присмотрит за ним лучше любого другого и с радостью отдаст обратно, но только тогда, когда кухня будет чистой.

Маати закрыл глаза.

— Она схватила его, — сказала Ванджит. Судя по ее голосу, это было что-то вроде насилия. Возможно так и было.

— И что ты сделала? — спросил Маати, хотя уже знал ответ.

— То, что вы сказали мне, — ответила Ванджит. — То, что вы сказали о Ранящем.

— Что именно? — спросил он. Ясность-Зрения забулькал и замахал толстенькими ручками у ушей Ванджит, забыв о пантомиме страха и отчаяния.

— Вы сказали, что Эя-тя не может создать андата, основываясь на вещах, для которых они предназначены, потому что андаты не предназначены для пленения. Это не их природа. И еще вы сказали, что она может пленить Ранящего, а потом вытянуть ее влияние из всех женщин, которые не в состоянии родить ребенка. И вот мы вытянули влияние Ясности-Зрения из Ашти Бег.

Андат заворковал. Быть может Маати показалось, но существо выглядело гордым. Ясность-Зрения. И также Слепота.

В груди поднялся жар, челюсть затвердела, он почти бессознательно тряхнул головой. Это был, скорее, не гнев, а глубокое внутреннее беспокойство.

— Он манипулирует тобой, — сказал Маати. — Мы говорили об этом с самого начала. Андат хочет на свободу. Каким бы он ни был, он всегда стремится освободиться. Все эти дни он обхаживал Ашти Бег и остальных, чтобы вызвать взрыв. Ты должна была понять это. И ты должна вести себя как взрослая женщина, не как самодовольный ребенок.

— Но она…

Маати прижал два пальца к губам девушки. Андат замолчал, он только глядел на Маати с молчаливой яростью.

— Тебе доверили силу, которой нет ни у одного живого, — сказал Маати более жестко, чем собирался. — И ты ответственна за нее. Ты поняла меня? Ответственна. Я пытался заставить тебя понять это, но, похоже, не сумел. Поэты не просто мужчины… или женщины… обладающие определенной профессией. Мы не моряки, столяры или стражники. Держать андата — все равно, что держать на привязи маленьких богов, и за это приходится платить немаленькую цену. Ты понимаешь, что я говорю?

— Да, Маати-кво, — прошептала Ванджит.

— Сомневаюсь, — сказал он. — После того, что я видел сегодня, я очень сомневаюсь в этом.

Она тихо заплакала. Маати открыл было рот, собираясь сказать что-то резкое, что еще больше унизило бы ее, и остановил себя. На мгновение он опять стал мальчиком, находившимся в том же коридоре. Он почувствовал, как зимний холод насквозь пронзает тонкую одежду, почувствовал слезы на щеках, когда более старшие мальчики насмехались над ним или Тахи-кво — лысый, жестокий Тахи-кво, который потом стал дай-кво — бил его. И он спросил себя, неужели его учителя испытывали такие же страх и гнев, или это было что-то другое, более холодное.

— Исправь это, — сказал Маати. — Сделай Ашти Бег такой, какой она была, и никогда, больше никогда не используй силу андата в мелких распрях.

— Да, Маати-кво.

— И вымой горшки, когда придет твоя очередь.

Ванджит приняла позу, которая была обещанием и выражением благодарности и ушла. Ее тихие всхлипывания заставили Маати почувствовать себя униженным. Если бы они были в городе, он пошел бы в баню или на какую-нибудь площадь, послушал бы пение нищих на углах улиц и купил бы еду с тележки. Он постарался бы забыться на какое-то время, возможно в вине, музыке, редко в игре и никогда в сексе. Но из школы не сбежать. Он пошел, оставляя за собой каменные стены и воспоминания. Потом сады. Потом низкие холмы, заполнившие местность к западу от зданий.

Он сел на источенный ветрами склон холма и стал смотреть, как солнце идет через послеполуденное небо, его голова раскалывалась от мыслей, стремившихся в сотню разных сторон. Он был слишком жесток с Ванджит. Он был недостаточно жесток с Ванджит. Пленение Ранящего чересчур проработано, недостаточно глубоко продумано, обречено или почти совершенно. Ашти Бег была неправа, совершенно права или оба сразу. Он закрыл глаза и дал солнечному свету бить в них, превращая мир в золото.

Через какое-то время суматоха в сердце унялась. Мимо прошмыгнула маленькая ящерица с синим хвостом. Он любил охотиться на ящериц, когда был мальчиком. Он много лет не вспоминал об этом.

Было глупостью думать, что поэты чем-то отличаются от других мужчин. Других женщин, потому что Ванджит доказала, что их грамматика работает. Ошибка, которая сделала школу тем, чем она была, которая исковеркала жизнь так многих людей, включая его самого. Ванджит, конечно, все еще страдает от мелочной зависти и гордости. И, конечно, ей надо набраться мудрости, как и любому другому. Андат никогда не менял того, кем были люди, только то, что они могли сделать.

Он должен был научить их этому, как и всему остальному. Он должен был проводить вечера, опять и опять рассказывая им, что такое власть и какую ответственность она несет с собой. Но сейчас он сообразил, что никогда этого не делал, поскольку считал, что только Эя будет обладать властью над андатом.

Маати вернулся обратно, когда холодный послеполуденный ветер зашуршал по деревьям и кустам. Кухня была пуста, но в ней царил безупречный порядок. Сломанный камень, на котором резали овощи, заменили на гладкую доску, но в остальном ничего не изменилось. Его студентки, руководимые Эей, работали во дворе. Они усердно сгребали опавшие листья в яму для сжигания мусора и убирали полдюжину каменных плит, потрескавшихся от мороза, корней деревьев и многолетнего отсутствия ухода. Ванджит стояла на коленях рядом с Большой Кае и поднимала камни с земли. Ясность-Зрения сидел на коленях у Ирит, его глаза были закрыты, рот изображал совершенное «О». Ашти Бег, чье зрение полностью восстановилось, работала рядом с Маленькой Кае, перед ними уже собралась высокая куча красно-коричневых листьев.

— Маати-кво, — сказала Эя, принимая позу приветствия, которую он вернул. Остальные поздоровались улыбками или простыми позами. Ванджит быстро отвернулась, словно боялась увидеть на его лице гнев.

Он приковылял к большому валуну и сел на него, чтобы отдышаться. Ирит подошла к нему и, не говоря ни слова, передала ему андата. Тот завозился, простонал и успокоился, устроив лицо в складках платья. Андаты не нуждаются в дыхании. Маати знал об этом со времени первой встречи с Бессемянным, уже почти полвека. Глубокое регулярное дыхание Ясности-Зрения было обычной манипуляцией, но Маати приветствовал его. Держать на руках существо, невероятно похожее на ребенка, но неподвижное, как мертвое… это заставило бы его нервничать.

Все говорили легким тоном, особенно Ирит, и никто бы не догадался, что сегодня утром один из этой группы напал с ножом на другого. Не было никаких знаков напряженности, за исключением обоюдно соблюдаемого расстояния между Ашти Бег и Ванджит.

Большая Кае и Маленькая Кае уже ушли готовить простую еду, когда Эя бросила факел в яму с листьями. Пламя поднялось и затанцевало. Бледный дым наполнил воздух запахом осени и потек в небо. Все посмотрели на него: Ванджит и Эя, Ашти Бег, Ирит, Маати и Ясность-Зрения, который, одновременно, был Слепотой. Андат, казалось, был поглощен видом пламени. Маати протянул к огню ладонь и, почувствовав жар, мягко отдернул ее.

Они съели поджаренного цыпленка и выпили вина. К концу еды Ванджит опять заулыбалась. Когда опустела последняя пиала с вином и и последняя тонкая, темная от крови кость упала голой на тарелку, она первая встала и стала собирать тарелки. Маати почувствовал облегчение, удивившее его. Неприятности позади и уже не важно, что это было — гордость Ванджит или ревность Ашти Бег.

Маати, показывая свое одобрение, тоже стал мыть тарелки, подметать кухню и разжигать огня. Вместо обычной лекции, сегодня они обсудили слишком долгую работы над пленением. Оказалось, что все чувствовали какое-то беспокойство по поводу состояния работы Эи. Это даже успокаивало.

Он и Эя сидели вместе после того, как занятие закончилось. Маленький чайник пах горячим железом и свежим чаем. Снаружи поднялся ветер, холодный и пахучий, грозящий дождем и снегом. В теплом свете, лившемся от очага, Эя выглядела усталой.

— Утром я уеду, — сказала Эя. — Я хочу обогнать самую худшую погоду, если смогу.

— Это кажется мудрым, — сказал Маати и отхлебнул чай. Тот был все еще обжигающе горячим, но вкус успокаивал.

— Ашти Бег хочет уехать со мной, — сказала она. — Не знаю, как к этому относиться.

Он поставил на стол пиалу.

— Что ты думаешь? — спросил он.

— Что она должна уйти. После сегодняшнего дня она, боюсь, будет портить работу.

Маати фыркнул и отмахнулся от опасения.

— Она оставит все в прошлом, — сказал Маати. — Все закончено. Ванджит перешла границу, и она это увидела. Не думаю, что Ашти настолько мелочна, что будет держаться за прошлое.