Глава 19

Брэндон

Прошло чуть больше двух недель, и все они прошли как в тумане.

То, что начиналось как временная потеря контроля над собой, категорически переросло в самую трагическую зависимость.

Каждый вечер я говорю себе, что не пойду в пентхаус, и мне удается продержаться несколько дней – кошмарных, совершенно бессонных и абсолютно мучительных дней.

Я погружаюсь в студию, в тренировки, в пребывание вне своей кожи. Изо дня в день мне удается обманывать себя в течение нескольких часов, чтобы потом снова вернуться к ужасающим плохим привычкам.

Кровь и пентхаус. Оба – опасные зависимости разного масштаба.

Оба разрывает меня на части, оставляя в полном отчаянии и не в силах больше смотреть на искаженное лицо в зеркале.

Только одна зависимость может привести меня к гибели. Заставить забыть обо всем остальном, когда он находится рядом со мной. Когда он прикасается ко мне, целует меня, трахает. Я притворяюсь, что моей кожи не существует.

Я не Брэндон Кинг. Я не тот сломленный человек, который вместо своего отражения в зеркале видит черные чернила. Не тот слабый человек, которого чаще всего гложет отвратительная тошнота и ужасающая мысль о небытии.

Я – это просто я.

Его цветок лотоса. Его прекрасный принц. Его малыш.

Но этот вакуум эмоций длится лишь до тех пор, пока не наступает бездумная разрядка и несдерживаемая похоть. Он длится до тех пор, пока я не теряю его прикосновение и не вынужден вернуться в свою собственную кожу.

Я делаю это каждый раз. Просто срываю пластырь¹⁰ и ухожу, но мне все труднее добровольно лишаться его губ, его прикосновений. Я почти боюсь того момента, когда мне придется запереться в ванной и сражаться со своими демонами. В последнее время они довольно злобны.

Чем больше наслаждение, тем больнее последствия.

Но это не так больно, как заставлять себя уехать из этого проклятого пентхауса. Не так больно, как просыпаться каждый день и чувствовать тошноту в животе, потому что я знаю, что он ждет за воротами особняка. Ухмыляясь.

Николай на самом деле не очень веселый человек. Я несколько раз видел его на улице, хотя мне нравится притворяться, что это не так. И да, он шумный, но не в беззаботной и веселой манере Реми. Он известен своей жестокостью и часто матерится.

Киллиан часто пинает его, чтобы он заткнулся, а Джереми шепчет или говорит с ним спокойно, чтобы он перестал привлекать внимание или сдержал свои печально известные вспышки насилия.

Он не показывает им ту версию, которую показывает мне. Он всегда улыбается, ухмыляется и является лучиком солнца, как будто одно мое присутствие делает его счастливым.

Эта часть не дает мне покоя. Почему он должен быть счастлив со мной, если я сам себя не выношу большую часть времени?

Как бы часто я ни задавал этот вопрос, я не могу найти на него ответа.

Тем не менее, я наслаждаюсь всем, что получаю, даже если это больно.

Даже если каждый день мне хочется смотреть, как кровь бесконечно вытекает из моего запястья.

Сегодня один из таких дней. Я не пошел вчера в пентхаус Николая и чувствую себя так, словно дышу через соломинку.

Я смотрю на свою картину и испытываю желание опрокинуть ее и сжечь. Идеальный силуэт горы и озера, над которым я работал неделями, кажется фальшивым, полностью противоречащим тому, что на самом деле хотят создать мои пальцы. Я создал много картин, в существовании которых не хочу признаваться, но над этим идеально ухоженным пейзажем работать было чертовски трудно.

Мама сказала, что, возможно, это потому, что я не сосредоточен, но она не знает, что я не мог быть более сосредоточенным. Просто все как-то неправильно.

Рисование пейзажей было моей опорой на протяжении многих лет. Мой способ избежать создания чего-либо с глазами. Но это больше не работает.

Если уж на то пошло, я начинаю видеть их в том же свете, что и Лэн. Жалкие. Посредственные. Неоригинальные. Скучные.

Скучные.

Чертовски скучные.

Я достаю телефон и смотрю на сообщение, которое отправил Николаю сегодня, потому что он не присоединился ко мне на утренней пробежке.

В первый раз, когда он не пришел – в день той ссоры, – я почувствовал такую глубокую пустоту, что не знал, как ее объяснить. На следующий день эта пустота стала еще больше, и я не обращал на нее внимания.

Однако сегодня мне было трудно дышать. Этот придурок своими бесконечными вопросами и бесстыдным флиртом оставил след в каждом уголке нашего бегового пути, так что я не могу пройти мимо, не почувствовав его тени.

Почему он взял это в привычку, если не собирался ее придерживаться?

Поэтому я отправил ему сообщение.

Брэн: Выспался?

Николай: Нет.

Брэн: Тогда почему не пришел?

Николай: Скучал по мне?

Брэн: Мечтай.

Он прочитал, но не ответил. Каков дерзкий ублюдок.

Брэн: Ты меня игнорируешь?

Николай: Не очень-то приятно, когда с тобой меняются ролями, да? И, отвечая на твой вопрос, я позаимствовал страницу из «Словаря Ублюдка Брэндона» и решил к черту не приходить. Точно так же, как ты бросил меня вчера вечером.

Брэн: Мы не договаривались, что я буду приходить каждую ночь.

Николай: Тогда приходи каждую ночь. Так же, как я бегаю с тобой каждый день.

Брэн: Не могу. Ты же знаешь.

Николай: Я ничего не знаю.

Брэн: Ты просто смешон.

Николай: Я? Смешон? Иисус, блять, Христос. Ты видел свое лицемерное лицо в зеркале в последнее время?

Видел. Каждый день. Мне приходится заставлять себя держаться подальше от него, чтобы не увидеть эту чертову черную дыру одиночества. И от того, что он говорит об этом, мне не становится легче в этой чертовой ситуации.

Дыши.

Дыши, блять.

Брэн: Это бесполезно. Давай прекратим разговор.

Николай: А-а-а, и вот ты возвращаешься к своему любимому хобби. Убегаешь, малыш. Ты чемпион по этой ерунде.

Знаешь что? К черту все это. Если ты не чувствуешь необходимости приходить ко мне каждый вечер, то и мне не нужно видеться с тобой каждое утро. И вообще, не показывай мне сегодня свое гребаное лицо.

Брэн: Как будто я хотел видеть твою гребаную рожу.

Николай: Охуенно.

Брэн: Замечательно.

Николай: Потрясающе.

Брэн: Фантастика.

Он снова просто прочитал. Снова. Николай никогда не оставляет меня без ответа.

Я, как наркоман, проверяю переписку каждые полчаса, но от него ничего нет.

Ни глупой, развлекательной истории дня. Ни мемов. Ни фотографий члена, которые он любит присылать в самые случайные моменты.

Сейчас поздний вечер, примерно тот час, когда я обычно тайком выхожу из дома и иду к нему, как наркоман за новой дозой, но сомневаюсь, что он сегодня дома.

К тому же он все равно не хочет видеть мое гребаное лицо.

Боже.

Моя рука ложится на затылок, и я тяну за тонкие волоски, пока боль не вспыхивает по всей коже.

Но этого недостаточно.

Это недостаточно больно и не приносит облегчения. Я невротик, мой мозг тикает, а кожа зудит из-за его отсутствия.

Я действительно пошел дальше и сделал себя зависимым, не так ли?

Желание уничтожить картину, лежащую передо мной, покалывает кожу, и я уже собираюсь сдаться, когда в моей руке раздается звук телефона.

Сердце замирает, и я поражаюсь силе своей реакции.

Верно. Он не может игнорировать меня. В конце концов, это он одержим мной.

Я прощу его за то, что он вел себя как мудак…

Мое сердце замирает, когда я понимаю, что это сообщение от Анники. Но это происходит не из-за разочарования, а по другой причине.

Анни: Эй, не пугайся, ладно? Но в особняке Язычников случился пожар, и Крей пришел спасти меня, но попал в беду вместе с остальными. Он в порядке, просто без сознания. Вы с Реми можете приехать за ним?

В особняке Язычников царит полный хаос – половина его сожжена и почти неузнаваема. Студенты, пожарные и медики толпятся на круглой подъездной дорожке, но нам с Реми удается вынести бессознательного Крея и донести до машины.

Анни с нами на каждом шагу. Ее лицо покрыто слезами и дымом, на ней толстовка Крея.

Она выглядит расстроенной, ее обычно веселое выражение лица помрачнело, а глаза не отрываются от Крея, даже когда он оказывается на заднем сиденье.

Я прислоняюсь к машине и делаю вид, что наблюдаю за пожарными, охранниками Язычников и любым человеком, который появляется поблизости.

Однако, сколько бы я ни искал, мне не удается найти ни следа Николая. Комок, который я так и не смог проглотить, по-прежнему застрял в горле, затрудняя дыхание.

Может, его здесь нет? Может, он в пентхаусе.

Но даже я знаю, что это всего лишь предположение.

Притворившись бесстрастным, я поворачиваюсь лицом к Анни.

— Все остальные в порядке?

Это прозвучало достаточно невинно.

— Джер пострадал, — она шмыгает носом, в ее глазах собираются слезы.

— Я уверен, что с ним все будет в порядке, Анни, — Реми поглаживает ее по плечу.

Я даже не могу заставить себя утешить ее, так как чувство конца света распространяется в моем мозгу как лесной пожар. Он всегда с Джереми, так что если… что если…

— Если бы не Николай и Крей, не знаю, что бы с ним случилось, — фыркнув, говорит Анника.

— Николай помог ему? — я неприлично горжусь тем, как собранно говорю.

— Да, он ворвался сюда с этими распираторами от дыма и всем прочим, как бык, — она улыбается, но вскоре опускает глаза. — Хотя мне и не нравится, что он избил Крея.

Я сдерживаю вздох. Если у него хватило сил кого-то избить, значит, он в порядке. Мой взгляд перебегает на Крея, который, вероятно, без сознания из-за этого ублюдка.

Господи.

После того как мы попрощались, я уже собираюсь сесть в машину, как чувствую, что волоски на затылке встают дыбом.

Не знаю, почему я это делаю, но я смотрю на балкон, где впервые увидел Язычников и Николая в ту ночь инициации. Кажется, что прошла целая вечность.

Но одно не изменилось. Он по-прежнему далеко. Неважно, сколько раз я прикасаюсь к нему, сколько раз целую. В конце концов, мы возвращаемся в свои миры.

И кто в этом виноват, гений?