Глава 30

Брэндон

— Ты теряешь концентрацию, сынок.

Я поднимаю голову и вздрагиваю, когда случайно касаюсь горячей кастрюли.

— Брэн! — отец берет мою руку в свою и осматривает пальцы.

Его прикосновение обжигает мое проклятое запястье. Мне кажется, что его проницательные глаза проникают под часы и видят доказательства того, в какой заднице я нахожусь.

Глин была права. Мои родители любят меня – всегда любили. Но какая-то часть меня не может отделаться от мысли, что это из-за того фасада, который я так хорошо на себя напялил. Их послушный сын, послушный подросток, никогда не жалуется и не устраивает скандалов.

Никогда не встает у них на пути. Никогда не доставляет им головной боли, как это делает Лэн.

Часть меня верит, что если они увидят меня таким, какой я есть на самом деле, то я потеряю награду «Сын года» быстрее молнии.

Эта перспектива пугает меня до смерти.

Я незаметно отдергиваю руку от папы и натягиваю улыбку.

— Ничего страшного. Просто небольшой ожог.

— Ты должен быть осторожен на кухне. Это первое правило готовки.

— Я знаю. Извини.

Папа ласково похлопывает меня по плечу и возвращается к нарезке моркови, но не раньше, чем одарит меня своей золотой улыбкой. Той самой, которую унаследовали мы с Лэном. Хотя он гораздо светлее и мускулистее нас.

Мама говорила, что он был самым популярным парнем в школе и привлекал к себе больше внимания, чем следовало. И я это вижу. Он не только обладает «превосходными» генами Кингов, как любит называть их дедушка Джонатан, но и уравновешен и харизматичен до предела.

Немногие избранные предпочитают вести дела с ним, а не с дядей Эйденом, потому что он гораздо приветливее. Дядя… ну, скажем так, его девиз – либо по-моему, либо никак. Илай и Лэн определенно берут с него пример.

Несмотря на то, что к дяде Эйдену стекаются многие, папа – настоящая жемчужина с его сильным и в то же время заботливым характером.

Его внешней безжалостностью и внутренней теплотой. Его твердыми требованиями и медвежьими объятиями. Папа всегда был образцом для подражания и тем человеком, которым я стремился стать.

Ответственным. Надежным. Контролирующим.

Жаль, что у меня слишком большая путаница в голове, чтобы когда-нибудь достичь этого.

Я думал, что со временем все наладится, но чернила гноятся внутри меня и окрашивают все прекрасные цвета и воспоминания в такой же черный.

И мысль о том, что все увидят меня в конце этого процесса, вызывает у меня тошноту.

Я скорее истеку кровью, чем позволю кому-то увидеть меня в таком виде.

— Брэн?

Я моргаю, глядя на отца, и эта последняя мысль все еще крутит мой желудок, когда я улыбаюсь.

— Да?

— Разве ты не должен сейчас добавить специи?

— О, точно, — я собираюсь с мыслями и методично высыпаю в кастрюлю точное количество специй.

Но даже это занятие, от которого я раньше получал огромное удовольствие, теперь причиняет мне боль.

Я не могу перестать думать о тех моментах, когда готовил в пентхаусе, а Николай вертелся вокруг, и, хотя я называл его раздражающим, на самом деле мне нравилось, что он рядом.

Мне нравилось, что он не мог оторваться от меня ни на минуту. Он сделал своей миссией постоянно прикасаться ко мне, как будто я был магнитом для его стали.

А потом все закончилось.

— Ты уверен, что можно все это время не посещать университет? — спрашивает папа под звуки нарезания продуктов. — Прошла уже неделя с тех пор, как ты вернулся домой.

— Да. Я сказал своему профессору-руководителю, что буду работать над дипломной работой отсюда, — я улыбаюсь и шучу: — Я тебе уже надоел?

— Чушь. Я бы предпочел, чтобы ты переехал обратно, ты же знаешь, — он вздыхает. — Заведи детей, говорили они. Составят тебе компанию, говорили они. И вот я пытаюсь не тащить вас троих обратно домой.

— Вы с дядей Эйденом тоже ушли от дедушки.

— Это другое. Твой дедушка – кровавый диктатор и безжалостный самодержец. Он не мог дождаться, пока мы уедем, чтобы продолжить реализацию своего плана по завоеванию мира.

— Тот самый дедушка, который преклоняется перед бабушкой и обращается с Глин как с избалованной принцессой?

— Тот самый, да. Твоя бабушка приручила его. До нее он был невыносимым придурком и часто с нами ссорился. Очень часто, — он качает головой с явной ностальгией и протягивает руку.

Я передаю ему миску с картошкой еще до того, как он ее попросит. Мы с папой синхронизированы.

— Правда? Но сейчас у вас хорошие отношения.

— В том-то и дело, что отношения. Они требуют работы и времени. К тому же, признаться, в подростковом возрасте я был маленьким придурком. Я мог сжечь его особняк и создать достаточно проблем в школе, чтобы сделать его постоянным посетителем.

Моя рука перестает помешивает бульон.

— Не может быть.

— Скажем, я был диким.

— Я не могу в это поверить. Ты – дикий? Интенсивный – да. Но дикий?

— Диче, чем необъезженный черный конь. Никто не сможет меня ограничить. Даже твой дед.

— Ух ты. Трудно представить, как ты все это делаешь.

— Как ты думаешь, от кого твой брат получил свои проблемы с поведением?

— Оу, — я продолжаю помешивать, вдыхая запах ароматного базилика и орегано. — Оу! Так вот почему ты был строг к нему в свое время?

— Это было похоже на то, как если бы я наблюдал за собой и видел происходящее глазами дяди. Не самое приятное ощущение, — он сжимает мои плечи. — Но у меня есть ты, так что я не могу жаловаться.

Папа проталкивается мимо меня к шкафу, а я застываю на месте, мысли, возникшие ранее, всплывают на поверхность, как голодная акула.

— Ты сможешь накрыть на стал через двадцать минут? — спрашивает он, доставая салатницу.

— Да, думаю, успею.

— Успеешь что? — спрашивает мама, прежде чем обнимает меня сзади.

Она намного ниже меня ростом, и мне приходится наклоняться, чтобы она могла поцеловать меня в щеку.

Волосы мамы собраны в беспорядочный пучок, а на рукавах ее рубашки видны следы краски. К сожалению, я приехал в то время, когда у нее поджимают сроки, поэтому я не часто ее вижу, и она постоянно извиняется за это, но я все понимаю. Я тоже должен был над кое-чем работать. Ключевое слово должен.

Мысль о том, чтобы рисовать эти бездумные сцены природы, надоела мне до смерти.

— Пахнет божественно, — она пытается проскользнуть мимо отца, но он обхватывает ее за талию и целует, а потом толкает в сторону столовой.

— Иди отдохни. Мы скоро будем подавать еду.

— Люблю, когда мои мальчики меня балуют, — она гладит его по волосам и поправляет воротничок.

Пока я продолжаю помешивать, то не могу не наблюдать за ними.

Я вырос в окружении их страстной, безусловной любви, и это одна из причин, по которой во мне жила надежда – какой бы тщетной она ни была.

— Папа, духовка, — говорю я, и он наконец отпускает ее.

— Кстати, Грейс присоединится к нам на ужин. Можешь выложить порцию и для нее? — она останавливается рядом со мной, заразительно ухмыляясь. — Это хорошая возможность для тебя, малыш. Она действительно подумывает подписать с тобой контракт. Разве это не замечательно?

— Я уже нашел агента, мам.

— Оу. Кто это?

— Максин Соул.

— Агент Лэндона? Она под кайфом от скульптур и не поняла бы твое творчество. Кроме того, Грейс – известная личность, гораздо более известная и уважаемая. Она в мгновение ока выведет твои работы на рынок. Мне так повезло, когда она взялась за меня.

— Не думаю, что она ценит мой стиль.

— Она сказала, что ценит. Ну же, Брэн. Просто послушай, что она скажет. Если тебе это не понравится, и ты все равно предпочтешь пойти к Максин, я буду уважать твой выбор.

Я киваю, и она снова обнимает меня, прежде чем исчезнуть в столовой.

— Ты не должен ни на что соглашаться, — говорит папа. — Твоя мама хочет, чтобы ты подписал контракт с агентом знаменитостью, потому что она беспокоится о твоем будущем, тем более что ты отказываешься участвовать в выставках, в отличие от Лэна. Но если ты хочешь нам что-то рассказать, мы всегда готовы выслушать. Может быть, ты не хочешь продолжать заниматься искусством. Может быть, ты предпочитаешь идти другим путем. Что бы это ни было, мы рядом.

Напряжение исчезает с моих плеч, и я с улыбкой киваю. Почему он всегда говорит именно те слова, которые заставляют меня расслабиться?

Однако, когда мы вчетвером садимся ужинать, напряжение возвращается волнами.

Я пытаюсь проглотить комок в горле, когда они говорят о предстоящей маминой выставке и о том, что они ожидают блестящих результатов.

Все с нетерпением ждут этого.

— Ты ведь будешь там, Брэн? — спрашивает меня Грейс со своим шикарным, немного снобистским акцентом высшего класса.

Грейс Брукнер – действительно популярная личность. У нее под крылом три художника, все они всемирно известны и отмечены множеством наград. Она примерно маминого возраста, но совершенно не имеет с ней ничего общего.

Грейс почти всегда одевается в красное. Даже сейчас на ней красный топ, туфли на каблуках, серьги и помада. Единственное, что отличается по цвету, – это черная юбка-карандаш.

Ее платиновые светлые волосы спадают до плеч в идеальный «боб», и она часто фальшиво улыбается, вероятно, из-за ботокса.

— Конечно. Все, что угодно, для мамы, — я улыбаюсь, и мама смотрит на меня влюбленными глазами.

— И Лэн тоже? — подталкивает Грейс.

— Вам придется спросить у него самой. В последнее время он был… очень занят.

— Видимо, у него есть подружка, которая держит его в узде, — мамины слова пронизаны ликованием, как тогда, когда я впервые рассказал ей о Мие и о том, как она, возможно, укрощает ее «дикого ребенка».

— В узде? — папа насмехается. — Я поверю в это, когда увижу.

— Даю тебе слово, пап. Я никогда не видел, чтобы он был предан кому-то так, как ей. Он даже попросил у меня преподать ему несколько уроков эмпатии.

— Похоже, это серьезно.

— Абсолютно серьезно.

— Как очаровательно, — Грейс делает глоток вина. — А что насчет тебя, Брэн? Есть девушка?

При этих словах меня пронзает боль, и я предпочитаю молчать, набивая рот едой.