— Но я не хочу, — бросил я ему в ответ, слишком пьяный, чтобы обращать внимание на то, насколько отчаянно это прозвучало.

— Что, черт возьми, ты только что сказал?

— Я не хочу. Ты, очевидно, тоже не хочешь, иначе не разговаривал бы со мной сейчас. Ты настолько одержим мной, да?

— Мне надоело твое дерьмо.

— Лжец. Ты не можешь держаться от меня подальше, Нико, — я использовал еще одну из его фраз. — Ты знаешь, что хочешь меня. Что бы я ни делал, ты приползешь ко мне обратно.

Он повесил трубку, а я проклинал себя за слишком самоуверенный тон, когда на самом деле просто хотел услышать его голос, пусть даже сердитый и неправильный. Даже если он называл меня полным именем, это все равно был его голос, который я слишком долго не слышал.

Потом я лег в постель, представляя его сильные руки, обхватившие меня, и его грудь под моей головой.

Почему-то я думал, что он напишет мне сегодня, и был полон надежды, когда почувствовал вибрацию, но на экране высветилось не его имя.

Папа: Позвони мне как можно скорее, Брэн. Как бы тяжело ни было, я хочу, чтобы ты помнил, что у тебя есть семья, которая любит тебя и поддержит, несмотря ни на что. Ты не одинок, сынок. Хорошо?

Давление в затылке усиливается, и я роняю швейцарский армейский нож на стол, а затем протираю глаза тыльной стороной ладони.

Не думаю, что он знает, как сильно мне нужно было это услышать. А может, и знает. Папа всегда умел улавливать атмосферу и оказывать мне поддержку в нужный момент.

Брэндон: Что такое «нормально», папа? И, пожалуйста, не звони. Я не хочу разговаривать по телефону.

Папа: Нормально – то, что ты считаешь нормальным.

Брэндон: Что, если мое представление о нормальном кардинально отличается от представлений всех остальных? Мне не нравится быть не таким, как все. Я ненавижу это. Я не могу с этим справиться.

Папа: Брэн, послушай. Восприятие обществом нормального – это устоявшаяся концепция. Это мнение, которое передавалось из поколения в поколение, пока в конце концов не стало традицией. Оно укоренилось в умах людей, потому что ему долгое время учили, но по сути это всего лишь мнение. Оно ничего не значит только потому, что люди ему следуют. То, что ты не такой, как все, – это просто восхитительно, сынок. Ты поднялся над их стадным менталитетом и можешь гордиться своим отличием, а не ненавидеть его. Возможно, потребуется время, чтобы избавиться от представлений общества, но это не страшно. Я здесь. Твоя мама здесь. Вся твоя семья готова помочь тебе. Все, что тебе нужно сделать, – это попросить.

Брэндон: Я не хочу быть другим, папа. Я хочу быть как Лэн. Почему я не могу просто быть как он?

Папа: Лэн тоже другой, Брэн. Он настолько другой, что это сводит меня с ума.

Он настолько другой, что носит это как знак чести. Ты же знаешь. Ему буквально поставили диагноз «нарциссическое и антисоциальное расстройство личности».

Брэндон: Да, но он кажется нормальным.

Папа: Потому что он притворяется.

Я тоже притворяюсь, но не говорю ему об этом.

Брэндон: Спасибо, папа. Я поговорю с тобой позже.

Я посылаю ему несколько эмодзи в виде сердечек, затем прячу нож, наклеиваю новый пластырь и надеваю часы.

Выходя из студии, я поздравляю себя с тем, что отошел от края пропасти. Хотя на самом деле это была папина заслуга.

Но как долго я смогу сохранять этот фасад, прежде чем он взорвется у меня перед носом…?

Громкие голоса доносятся до меня, как только я приближаюсь к гостиной. Лэн – он на девяносто девять процентов причина всех неприятностей – Илай и, что удивительно, Крей, который почти не разговаривает.

А сейчас он кричит.

— Что за… — я замолкаю, когда вижу, как Крей избивает Лэна до полусмерти, прижимая к дивану.

Я бросаюсь к ним, но Илай хватает меня за загривок и тянет назад.

— Это не твое дело.

— Какого черта? У Лэна идет кровь.

— Оу. Ты беспокоишься обо мне? Надо было раньше попросить Крея избить меня, — мой брат едва может говорить, зубы в крови, но он прижимает руку к груди. — Я так тронут, что готов расплакаться.

Я вырываюсь из рук Илая, но мой кузен держит меня мертвой хваткой, в то время как Крей продолжает бить моего брата.

— Останови их! — кричу я на Илая. — Почему ты ничего не делаешь?

— Твоего брата нужно поставить на его гребаное место.

— Он убьет его!

— Небольшая цена за все то дерьмо, которое он творит.

Мое сердце стучит быстрее, чем сильнее Крей бьет Лэна. Звук его ударов эхом разносится в воздухе, как навязчивая симфония насилия. От того факта, что я ничем не могу помочь, к горлу подкатывает тошнота.

Несмотря на все это, Лэн украдкой поглядывает на меня и даже подмигивает. Гребаный придурок.

Мы с Лэном разные, и я всегда страдал от комплекса неполноценности, когда дело касалось его. Там, где он – Бог, я – неизвестный крестьянин.

Там, где он преуспевает во всем и выставляет это напоказ, я преуспеваю во всем молча.

Можно подумать, что его действия заставят меня ненавидеть его, но это не так. Видеть, как ему причиняют боль – ничем не отличается от удара в живот, нанесенного мне.

Я вспоминаю первый и единственный раз, когда Лэн умолял, прижимая меня к себе, пока я плакал у него на груди.

— Пожалуйста, Брэн, пожалуйста! Скажи мне, что, черт возьми, случилось.

Хотя это произошло в самый мрачный период моей жизни, его слова и объятия – мои самые любимые воспоминания.

Это было почти восемь лет назад, и неважно, как мы изменились, всякий раз, когда я смотрю на Лэна, я вижу его лицо, когда нам было по пятнадцать, и он поддерживал меня.

Поэтому я всегда хочу поддерживать его, даже если он попадает в самые ужасные ситуации.

Я не сомневаюсь, что он каким-то образом обидел Крея. Он бы не ударил Лэна без причины.

Это из-за того пожара в доме Язычников?

Я уже собираюсь ударить Илая и помочь Лэну, когда входит Реми, останавливается у входа и смотрит на развернувшуюся сцену, несколько раз моргнув.

— Не уверен, что это за шоу уродов – или извращений, не осуждаю – вы, Кинги, здесь устроили, но у меня серьезный вопрос. Я слишком пьян или в нашем подвале действительно сидит связанный парень?

Я замираю в объятиях Илая, и в голове снова возникает ощущение конца света.

— Связанный парень в нашем подвале?

— Уверен, что да, и если я не слишком пьян, то, думаю, это Николай Соколов.

Мои губы приоткрываются.

Сердце замирает.

Какого хрена…

— Это сюрприз, который я припас для тебя, Крей-Крей, — Лэндон ухмыляется, как воплощение зла. — Он – твой путь к мести. Я же говорил тебе, что со всем разберусь.

Я придумал план, как спасти Николая.

Мне наплевать на то, что Крейтон жаждет отомстить Джереми. Что и является причиной всего этого, как объяснил Илай.

Лэн использовал Крея в одной из своих игр и скрыл информацию о его прошлом.

Прошлом, с которым связана семья Джереми.

Чтобы загладить свою вину, Лэн придумал план, как заманить Джереми в наш дом. А что может быть лучше, чем использовать его лучшего друга в качестве приманки?

Очевидно, Лэн накачал Николая наркотиками, благодаря чему смог перевезти его и запереть в подвале.

Я знаю, что сказал, что не ненавижу Лэна, но я бы с большим удовольствием набил ему морду за всю ту чушь, которую он продолжает творить.

Мысль о Николае, накачанном наркотиками и связанном для развлечения моей семьи, сразу отрезвила меня.

Я провел всю ночь и полдня, пытаясь придумать, как вытащить его отсюда невредимым.

Проблема в том, что Лэн и Илай строго-настрого запретили мне приближаться к подвалу, поскольку они знают, что я не останусь в стороне.

Я попросил Реми о помощи, но он категорически отказался ввязываться во все это.

— Дружище, Лэн – твой брат, поэтому он не причинит тебе вреда, что бы ты ни сделал. С другой стороны, с меня сдерут кожу живьем. Нет уж, черт возьми, я просто запрусь в своей комнате и буду смотреть порно. Большое спасибо.

Поэтому я самостоятельно отправился в комнату с электрогенератором, изучил чертеж и сумел отключить электричество в подвале, где держат Николая.

Таким образом, камеры не будут работать.

Затем я украл ключ у Лэна, пока он принимал душ, взял из кухни нож и фонарик и пробрался в подвал.

Оказавшись перед дверью, я осматриваюсь по сторонам, прежде чем отпереть ее и проскользнуть внутрь.

Мое сердце так громко бьется в груди, что мне едва удается удерживать руку на месте, так как меня переполняет его запах, его присутствие, просто он.

Я всегда замираю, когда нахожусь в состоянии шока, а это случалось чаще всего, когда я был с Николаем.

Его массивное бессознательное тело сидит на стуле в пустой комнате.

Толстые веревки обвиваются вокруг его груди и впиваются в чернильные руки, привязывая к стулу, голова наклонена вперед, волосы скрывают лицо. Теперь они длиннее, более волнистые.

Мои пальцы подергиваются, желая – нет, нуждаясь – снова прикоснуться к нему, почувствовать его, узнать, будет ли он по-прежнему приносить мне покой, как раньше.

Я не могу остановиться. Даже если знаю, что не должен этого делать. Даже если уверен, что это абсолютный путь к катастрофе.

Моя рука движется сама по себе, когда я погружаю дрожащие пальцы в его волосы и откидываю их назад.

Как только я снова увижу его лицо так близко, мне захочется отбросить свою гордость, упасть перед ним на колени и умолять его принять меня обратно.

Я хочу целовать его губы и наслаждаться его языком.

Две недели без него были гребаной вечностью. До него мне было все равно, но после него это пытка – изо дня в день обходиться без его прикосновений.

Выживать без его присутствия, флирта и навязчивых сообщений.

Без его ухмылок и глупых шуток.

Без… него.

Я глажу пальцами его волосы и думаю о том, чтобы поцеловать его. Всего один раз.

Никто не узнает

Он издает стон, звук вибрирует и ударяет меня в грудь. Я отпускаю его и дергаю за волосы у себя на затылке, чтобы не дать своей руке коснуться его щеки или, что еще хуже, поцеловать его.