- Ман-эр я так рад, что ты рассказал мне правду. Даже если теперь уже ничего нельзя изменить, по крайней мере, я знаю, что никогда не предавал своих семидесяти тысяч товарищей, никогда не предавал тебя. Я наконец могу сбросить этот камень со своего сердца.
- Какой бы выбор ты не сделал, твой Лу-гэ будет рад за тебя.
Сказав это, он прикусил нижнюю губу, изо всех сил пытаясь сдержаться, но затем схватил Гу Мана, который давно молча плакал и прижал их лбы друг к другу. Он хлопнул Гу Мана по плечу:
- Мы с тобой братья. Хоть никогда и не клялись в этом.
Гу Ман с силой вытер слезы с лица, затем поднял взгляд от его темных блестящих глаз:
- Давай поклянемся.
Прежде чем Лу Чжаньсин успел ответить, он надел маску и вышел из комнаты. Очень скоро он вернулся в камеру с вином Белые цветы груши.
Гу Ман сдержал слезы и торжественно сказал:
- Лу Чжаньсин, после сегодняшнего прощания мы снова встретимся только во время осенней казни. Этот Гу родился без семьи, без отца, мне не на кого было положиться. Я не смел быть безрассудным, не смел быть необузданным. Перед другими я всегда должен был терпеть все молча, редко показывая свои истинные чувства. Только... только перед Лу-Сюном, я поняла, что значит иметь семью, иметь старшего брата.
Пока он говорил, уголки глаз Лу Чжаньсина тоже покраснели. Воспоминания о заботе друг о друге, временах, когда они помогали друг другу, живо проносились в их головах.
Гу Ман сказал:
- Брат, спасибо, что заботился обо мне более двадцати лет.
Лу Чжаньсин вдруг поднял голову. Сначала он думал, что, поскольку через несколько месяцев его должны казнить, он не хотел бы иметь более глубокие связи с другими людьми, но когда он слушал слова Гу Мана, каждая искренняя фраза, каждое слово словно проливало кровь, он не мог не почувствовать себя расстроганным.
Он сдержал подступившие к лицу горячие слезы, взял из рук Гу Мана вино из белых груш, и сказал:
- Этот Лу был ничтожным, как ряска, плывущая по воде, он никогда не ожидал, что у него будет настоящий преданный брат. Раньше я был беспечным и неверующим, но теперь, когда мой позор распространился повсюду и приближается конец моей жизни, я хочу стать перед небесами и поклясться быть твоим братом... Сегодня я, Лу Чжаньсин, очень счастлив! Хорошо! Так что давай поклянемся!
- Даже если мы рождены рабами, даже если конец близок, даже если будущее пугающе и неизвестно. Сегодня мы сделаем это! Мы не родились в один день, и не можем умереть вместе, но мы можем запечатлеть этот день в нашей памяти, чтобы всегда помнить друг друга, даже перейдя Желтую реку!
(п.п Желтая река – река мертвых в Подземном царстве)
Двое тут же откинули головы назад, чтобы напиться.
Они поклонились друг другу, затем расхохотались, взявшись за руки, но в смехе были слезы, и эти слезы наполнили их глаза.
Гу Ман сказал:
- Дагэ*.
(п.п дагэ – старший брат)
Лу Чжаньсин громко рассмеялся:
- Отныне никто из нас больше не будет одинок. Даже когда я войду в подземный мир, я буду знать, что у меня есть настоящий брат.
В этом трагическом, но смелом, отчаянном, но славном смехе тюремная сцена начала расплываться. Она становилась все более и более расплывчатой, фигуры двух братьев постепенно расплывались.
Лу Чжаньсин...
Гу Ман...
Братья.
Оказывается, Гу Ман однажды пришел в тюрьму, чтобы увидеть Лу Чжаньсина. Эти двое поклялись друг другу как братья и поклялись друг другу как семья. Вот почему все реакции Лу Чжаньсина в «Зеркале времени» не были искренними.
Лу Чжаньсин никогда не был предателем, который небрежно отбросил мечту Гу Мана или выбросил из своего сердца эти семьдесят тысяч погибших душ, его настоящее намерение... Его настоящее намерение было ясно...
«Гэгэ защитит тебя. В будущем только тебе решать, наступать или отступать, продолжать бороться или снять доспехи и уйти».
«Какой бы выбор ты не сделал, твой Лу-гэ будет рад за тебя»
«Мы с тобой братья»
Оказывается, во время осенней казни, когда лезвие упало и разделило их двоих, оно не просто унесло последнего друга Гу Мана. Когда упал клинок палача, он также забрал единственную семью Гу Мана.
Он смог назвать его так лишь несколько раз-
В этом мире ты единственный....
Дагэ.
Глава 122.
Долгая зима закончится
Боль была похожа на трещины, открывающиеся в земле, взрывающиеся в его сердце и распространяющиеся по всему телу.
В нефритовом свитке Мо Си опустился на одно колено, пытаясь удержаться, но внезапно захлебнулся подступившей к горлу кровью.
Тюрьма перед ним уже разрушилась, оставив только тени и размытые огни. Или, может быть, это не свет был размытым, а его зрение. Нефритовые свитки беспрестанно забирали его духовную энергию, разрывая его плоть, причиняя боль душе и пытая тело. Казалось, словно неимоверно тяжелый рокот морской воды давит на его органы.
Ледяной голос из нефритового свитка снова заговорил, эхом отдаваясь в его ушах.
- Этот свиток поврежден, большинство страниц испорчено, если вы продолжите читать, это может привести к серьезным ранениям...
Серьезные ранения...
Что было серьезной травмой для плоти? Разве физическая боль может приносить больше страданий, чем правда?
Он был верным подданным с миссией, но ему пришлось зарыться глубоко в грязь, и он был не в силах сбежать.
Он знал правду, но ему пришлось молча терпеть невообразимые муки.
Он был пламенем, которое хотело согреть мир, но его то и дело топтали, гасили, обращали в пепел.
Он поклялся со своим братом...
Мо Си кашлянул кровью, подавляя срывающиеся всхлипы в горле, и вдруг с дрожью закрыл глаза. Слезы бежали из его глаз, текли по его щекам - он чуть не потерял сознание. Что тогда чувствовал Гу Ман?
Он поклялся своему брату, но смог назвать его дагэ лишь несколько раз в жизни, прежде чем ему пришлось отправить его на казнь. Он знал, что его дагэ невиновен, что его ложно обвинили, но он не мог оправдать его или сказать кому-либо правду.
Когда Гу Ман улыбался, ругался и кланялся Лу Чжаньсину, что он чувствовал...
Какая земная рана на теле может причинить больше боли, чем печаль быть шпионом?
Знание, о котором нельзя сказать, любовь, о которой нельзя сказать.
Пара рук... против его воли запачканных кровью его братьев, его товарищей.
Наблюдая, как демоны и звери вокруг него опустошают нацию, которую он защищал, он должен был смеяться и кричать: «Какое удовольствие!»
Слыша вопли мирных жителей своей страны, плач детей, яростные крики солдат, он был вынужден носить несокрушимую маску, не в силах пролить ни единой слезы, не в силах проявить ни малейшего милосердия, не в силах выказать ни малейшего знака колебания или печали.
Что он тогда чувствовал?
Его Гу Ман, его Гу-шисюн*, генерал Гу из Чунхуа явно был тем, кто завладеет военными записями и впечатает в свою память имена всех безликих солдат.
(п.п 师兄, шисюн - старший соученик, старший брат)
Он был так нежен, так добр, так легко улыбался, так глубоко ценил и уважал каждую жизнь.
Он не хотел повредить даже цветок на поле боя, но ему приходилось использовать нож в своей руке, чтобы лично пронзать живые тела – это все равно что вырвать собственное сердце!
Мо Си захлебывался кровью, медленно шатался и шел вперед. Его окружала бесформенная тьма, лишь вдалеке виднелся луч света.
Он знал, что это было следующее воспоминание, которое ему нужно, хранящееся в записывающем историю нефритовом свитке.
Он двинулся вперед.
С каждым шагом он чувствовал, как неосязаемые руки разрывали его органы и дико грабили его тело, забирая кровь и жизненные силы. Его духовная энергия была уже почти полностью поглощена нефритовыми свитками, но этот свет все еще был далеко от него.
Так далеко, что он был похож на Гу Мана восьмилетней давности, с потертым матерчатым мешком на спине, держащим голову своего побратима, идущего на закате, под печальную песню лотоса старого нищего.
- Теперь, когда мой расцвет подошел к концу, как я могу сохранить свое достоинство. Мои друзья бросили меня, как бесполезную собаку. Я не ем кашу днем и не сплю ночью, вынужден петь песни лотоса на улице, я не виню своих родителей или небеса. Зная это, я сожалею, что тогда подружился с демонами. Теперь, когда ничего нельзя сделать, я умоляю вас всех, не повторяйте мою судьбу!
Оказывается... это был не побег предателя. А прощание героя.
Гу Ман стая на мосту Чунхуа, повернулся, чтобы посмотреть на столицу. Он что-то пробормотал, зная, что будет сражаться в битве, где ему никто не поможет, и вступит в бой, измазанный кровью и плотью.
Он знал, что попадет в ад.
И тихо попрощался.
Он бережно положил в карман единственную вещь, которую могла дать ему родина, -лепешка, которую дал ему старый нищий, уже совсем остывшая. Он склонил голову, направляясь к своим семидесяти тысячам мертвых братьев.
Гу Ман...... Гу Ман......
Остановись... Почему я не могу тебя догнать...
Мо Си шаг за шагом шел к этому свету, по его лицу текли слезы. Темнота вокруг него казалась бесчисленными танцующими тенями, которые насмехались над ним, проклинали его, все его прошлое зло пронзало его кости.
- Предатель!
- Ты знаешь, какой ты грязный...
- Ты хотел отомстить! За свои амбиции, за своих товарищей по оружию, за свое честолюбие, тебе было наплевать на чужую кровь!
Это не так......
Это не так.
Не проклинай его, не проклинай его, он невиновен......!!!
Мо Си сводили с ума эти дикие тени в темноте, он даже не чувствовал душераздирающей боли от нефритовых свитков. Он просто хотел вернуться по реке времени, сказать самому себе из прошлого, что все было не так. Правда не так.
Гу Ман, он... никогда не думал о мести, никогда не думал об амбициях.
Он просто хотел сохранить эти семьдесят тысяч надгробий и высшее достоинство, которого его братья заслуживали как личности.
Он просто хотел увидеть, как после того, как в Чунхуа растает снег, в стране снова расцветет зелень, на берегу снова зацветут красные персики, он просто хотел... он просто хотел увидеть, то, что император обещал ему на Золотой Платформе, тот мирный и равноправный мир, способный вырасти из их втоптанных в грязь тел. Видеть, как новое заменяет старое, цветы заменяют свежую кровь, правильное заменяет неправильное, счастье заменяет печаль.