Глава 2

— Это странно, Вы так не думаете? — спросил Мэтью.

— Нет.

— Имеете в виду, что это не кажется вам странным? Или что вы не думаете?

Грейтхауз оторвал взгляд от бумаг на столе. Он записывал подробности дела мужчины, который подозревал свою жену в романтических отношениях со странствующим проповедником, с коим ее несколько раз видели на улицах. Выяснилось, что на самом деле она встречалась с проповедником, чтобы тот помог нагнать страх Божий на ее мужа и пресечь его регулярные визиты в заведение Полли Блоссом, обладающее весьма дурной репутацией. Мэтью позабавило то, что Полли Блоссом никогда не получала обвинений в «непристойности», ведь ее регулярные пожертвования в «фонд обслуживания» пополняли роскошный гардероб Лорда Корнбери. «Фонарщики» же таких пожертвований не делали, посему их ждала иная судьба, а именно стать лишь небольшой сноской в истории Нью-Йорка и вскоре кануть в забвение.

— Послушай, Корбетт, — сказал Грейтхауз тоном, которым запросто можно было пугать маленьких детей… или диких быков, — я понимаю, ты наверняка горд собой после того инцидента у Чепелла. Наряжаешься в костюмы, которые шьет для тебя Ефрем Оуэлс, читаешь про себя восхваления в «Уховертке». Но на деле ты как был слюнтяем, так им и остался, и стоит мне разок отвесить тебе оплеуху, и всему этому до боли скучному эксперименту с твоей работой в агентстве «Герральд» придет конец. Иными словами, заткнись.

— К слову о скуке, — не унимался Мэтью. Разум подсказывал ему, что не следует идти дальше в этой беседе. Но, может быть… еще шажок? — Полагаю, вам сейчас больше нечего делать?

— Отчего же? Как раз подумываю дать тебе по морде.

Из дальнего угла офиса на верхнем этаже дома номер семь по Стоун-Стрит послышался стук и грохот. Следом прозвучало нечто, напоминавшее приглушенное стариковское ворчание.

— Видишь, что ты натворил? — спросил Грейтхауз, занеся перо над чернильницей. — Ты их разозлил.

— А я думаю, их всполошили ваши угрозы, — парировал Мэтью.

Два призрака, обитавшие в этом доме наряду с агентством «Герральд», постоянно дрались из-за подгоревших кофейных зерен. Земной драки, окончившейся тем, что оба ее участника свернули себе шеи, упав с лестницы и вывалившись на улицу, не хватило, чтобы унять их беспокойные души.

— Я все же продолжу мысль, — вновь заговорил Мэтью, когда Грейтхауз вернулся к своим записям. — Не кажется ли вам странным то, что Сидни Содд с пеной у рта протестовал против ночи в тюрьме ровно до того момента, пока в зале не появились двое мужчин? Сразу после этого он будто захотел, чтобы и его, и «Фонарщиков» посадили в камеру.

Прежде чем ответить, Грейтхауз написал еще несколько строк.

— Полагаю, ты грыз этот камень всю ночь?

— Не всю ночь. Всего несколько часов.

— Значит, ты впустую потратил несколько часов. Мне плевать на Содда, «Фонарщиков» и тех двух мужиков. Дело закрыто.

Мэтью откинулся на спинку кресла. В помещении были открыты все окна, но летняя жара на верхнем этаже все равно была угнетающей. С улицы доносился шум телег, карет и повозок, проезжавших мимо по Бродвею. Также из окна тянуло зловонием скота, который эти телеги, кареты и повозки тянул. Да и в офисе витали запахи пота. Поделать с этим ничего было нельзя: в такую жару потели даже те, кто просто лежал на спине. Не вспотеть можно было, разве что, сидя неподвижно и размышляя о чем-то бессмысленном.

К удивлению Мэтью, Грейтхауз вдруг возобновил разговор:

— Если бы Корнбери захотел найти настоящую непристойность, ему следовало бы прогуляться по докам в любое время дня. Особенно в августовскую жару. Я полагаю, он решил остановить концерт только из-за письма пуритан[4] из Бостона. Они воззвали к его морали, он должен был отреагировать. Уверяю тебя, из Филадельфии и Чарльз-Тауна «Фонарщиков» теперь выгонят таким же пинком под зад, если не хуже. И правильно сделают. Не стоит поднимать такие темы в присутствии дам.

— А мне показалось, что дамам очень понравилось выступление. Разве вы станете спорить с тем, какую значимую роль играют сексуальные темы в искусстве на протяжении всей его истории?

— Спорить не стану, потому что ни черта в этом не смыслю. Но я знаю, что дам следует оберегать от такого…

— В самом деле? — Мэтью приподнял брови. — В скольких тавернах, где вы побывали, сексуальность в буквальном смысле капала со стен, а дамы использовали ее в качестве клея?

— Это совсем другое дело, — фыркнул Грейтхауз. — Женщин, работающих в тавернах, я не называю дамами.

— Надеюсь, Сара никогда не услышит от вас подобного. Иначе ваша курица окажется пережарена.

— Ты понял, что я хотел сказать.

— Вовсе нет. И раз уж вы начали затягивать эту петлю, вам следует затянуть ее потуже.

Грейтхауз шлепнул перо на стол, испачкав бумагу кляксами чернил, что свидетельствовало о его нарастающем гневе. Однако он проглотил то, что собиралось вот-вот сорваться у него с языка. Вместо этого он предпочел нанести ответный удар:

— А ты сам давно видел ту девушку?

— Какую девушку? — Мэтью всеми силами попытался не показать смущения, но голос все равно предательски дрогнул.

— О, да ладно! — Рот Грейтхауза растянулся в волчьей ухмылке. — Внучка Григсби! Та, которую чуть не укокошили на пару с тобой!

— Нет, я не видел ее в последнее время.

— Верится с трудом. Ты же буквально живешь у них на заднем дворе! Я думал, ты обедаешь с ними.

— В последнее время я обедаю в тавернах.

— Тогда ты тратишь впустую не только свое время, но и свои деньги. Что изменилось?

— Прошу прощения? — Мэтью изобразил непонимание, хотя прекрасно знал, к чему клонит его собеседник.

— Что изменилось, — медленно, будто обращаясь к слабоумному, повторил Грейтхауз, — в твоих отношениях с Григсби? Особенно с этой девушкой?

— У нас нет никаких отношений. Я просто снимаю у них жилье.

— Хм. Знаешь, а она ведь хорошенькая. Настоящая красавица, если подумать. Если ты спас ее от смерти, ты вполне можешь потребовать взамен какую-нибудь награду.

— Берил Григсби, — отчеканил Мэтью со всей высокомерностью, на которую только был способен, — приносит несчастья всем, к кому прикасается. Посему я предпочитаю не прикасаться к ней и не желаю, чтобы она прикасалась ко мне. — Его и без того хмурое выражение лица помрачнело сильнее. — Награду? Поверьте мне, лучшей наградой для меня будет никогда больше не встречаться с этой девушкой.

— Знаешь, что я тебе скажу, думатель ты великий? Что-то уж больно много ты жалуешься, — злорадно заключил Грейтхауз. — Кстати, как тебе это прозвище? «Думатель». Я его в «Уховертке» вычитал. Так Григсби восхвалял твои таланты «решателя проблем». Слово корявое, но он тобой восхищается, знаешь ли. Если уж ты его смог вокруг пальца обвести, сможешь проделать то же самое и с его внучкой.

Мэтью не видел смысла как-либо реагировать на подобные провокации, поэтому просто промолчал и повернул кресло так, чтобы не видеть лицо Грейтхауза. Вместо того он предпочитал рассматривать далекие зеленые холмы Нью-Джерси, мерцающие в летнем зное.

По правде говоря, Берри Григсби почти не разговаривала с ним и, казалось, нарочито избегала его в течение двух недель, что миновали с тех пор, как он спас ее жизнь в поместье Чепелл, заставив обильно нанести на лицо конский навоз, чтобы не стать жертвой хищных ястребов. А недавно она пришла к нему в молочный домик с совсем другим настроением и пригласила его на вечеринку к Салли Алмонд, однако он отказался.

Теперь между ними снова наросла корка льда.

Пусть в «Уховертке» Мэтью называли героем, в присутствии Берри Григсби он вовсе не чувствовал себя таковым. Он винил себя за то, что девушка чуть не погибла, потому что угодила вместе с ним в тот переплет. Мой защитник, так она его назвала. Мэтью же рассудил, что лучшей защитой для Берри будет держаться от него подальше. Не стоит втягивать ее глубже в те проблемы, которые могут выпадать на долю решателя проблем.

Мэтью размышлял об этом, когда вдруг услышал, как дверь открывается, а на лестнице звучат чьи-то приближающиеся шаги.

Грейтхауз убрал перо и сказал:

— Надеюсь, ситуация стоящая. — Он явно подразумевал, что хочет заполучить набор поинтереснее, чем обиженная жена, безвинный фанатичный проповедник и блудливый муж.

И кто еще мог войти в этот офис, если не Сидни Содд, который выглядел ничуть не хуже после ночного отдыха в тюрьме? На нем красовался коричневый костюм с темно-синим кантом. Войдя, он тут же снял треуголку, обнажив единственную прядь волос, торчащую у него из макушки на манер восклицательного знака.

— Джентльмены, — поздоровался он со всеми присутствующими. — Я Сидни Содд, и мне сообщили, что вы решаете проблемы.

— Верно, — сказал Мэтью, вставший в знак уважения. Грейтхауз не стал следовать его примеру. — Я Мэтью Корбетт, а это мой партнер…

— Хадсон Грейтхауз, — рявкнула гора мышц, перебивая его. — А мистер Корбетт — мой коллега. Чего вы хотите?

— Кажется… у меня проблема.

— Догадываюсь, — хмыкнул Грейтхауз. — Но мы не умеем возвращать слух глухим. Сожалею.

Содд несколько секунд ошеломленно таращился на него, а затем его губы вдруг расплылись в улыбке, а из груди вырвался тихий смешок.

— О, так вы шутите! Ах, да… я же помню вас на вчерашнем концерте. Вы ведь были там?

— Вы называете это концертом? А мне показалось, что две армии сошлись в бою, а моя голова оказалась прямо посередине.

Улыбка на лице Содда сохранилась, хотя ее края слегка опустились.

— Простите мистера Грейтхауза, сэр, — вмешался Мэтью. — Поскольку в настоящее время он описывает дело, которое утомило его мозг и не давало ему покоя в течение почти сорока минут, он не может быть достаточно вежливым. Не желаете ли присесть? — Он указал на дополнительное кресло, стоявшее напротив стола. Как только Содд сел, Мэтью сделал то же самое. Грейтхауз потянулся за пером, однако пальцы его не послушались, и он бросил попытки закончить с делом.