Речь то и дело прерывалась зловещими смешками и продолжалась: 

– Только представь его лицо, когда он увидит пустую сумку!

Таня ходила за подругой, умоляя:

– Ада, не надо! 

Но та не слушала её. 

        

Игрушки были уже везде: в глиняных чашках, под коврами, за иконами.

Девочка присела на кровать в уютной спальне. Солнечный свет слабо пробивался сквозь плотные занавески и почти закрытые шторы, так что вся комната была окутана сиреневым полумраком. 

– Зря ты это сделала, – сказала Таня. 

– Нет, совсем не зря! – раздался чужой низкий и грубый голос.

Повеяло холодом, будто ветер пронёсся по комнате. Колыхнулось старинное женское платье – экспонат, висевший на манекене. Сами собой захлопнулись окна. Девочки обернулись, и Ада прошептала:

– Бесы!

Перед ними стоял, вернее, парил в воздухе серый силуэт.

– Здарова днявали! – сказал он. – Зачем же сразу обзываться? Я – честный, порядочный призрак, атаман донского войска Кондратий…

– Булавин, – школьницы не дали ему закончить.

– Именно так, барышни! – призрак снял папаху, пригладил бороду и обратился к Аде. – Прекрасная незнакомка, вы всё сделали правильно. Несправедливость надо искоренять, зло надо уничтожать, пусть даже оружием. Вы ещё мягко обошлись с этим мерзавцем! Уж я бы… Не при дамах будет сказано.

Волевое и мужественное лицо его исказила гримаса ярости. 

– Нельзя прощать! В своё время я такую трёпку задал мерзавцу, немецкому плотнику, патриарху всешутейшему Петрушке. Мало не показалось! А всё потому, что он был несправедлив и притеснял вольных людей, будто мы холопы какие-то! 

– Молчи, бунтовщик! – властный голос прервал его.

Сам царь Пётр стоял в спальне булавинского дома и оскорблял атамана: 

– Слуга Антихриста, диавол во плоти. Ты разбойник и враг народа! – последние слова он, нахмурившись и распушив усы, произнёс с грузинским акцентом.

Оскорбляя казака, он был так увлечён защитой славного имени и чести монаршей особы, что не обратил никакого внимания на с Аду и Таню, изумлённо наблюдавших за ним.

– Иди прочь, шельмец! – крикнул на него разгневанный Булавин. – Убью – не посмотрю, что мёртвый! Хоть ты и гость в моём доме.

– Может, расскажешь, чей это дом на самом деле? – усмехнулся Пётр.

– Да, мы заняли дом купца-станичника, – начал оправдываться Кондратий, – но он пустовал. Они бежали!

– Бежали? Конечно, по собственной воле.

Повернувшись к девочкам, он добавил: 

– Es ist Sarkasmus. 

Прежде серый призрачный атаман покраснел и попытался ударить по столу, но его рука легко прошла сквозь дубовую столешницу, не издав ни малейшего звука. Злым, яростным басом он зарычал:

– Не тебе говорить про волю! По своей воле русские крестьяне отправлялись на войну против шведов? По своей воле умирали, строя на болоте город и воплощая твои безумные фантазии? Сколько жизней ты погубил, ирод! 

– А вы, конечно, никого не убивали? Да ты с шайкой бандитов грабил дома, хутора, станицы, как до этого грабил изюмские солеварни!

Пётр снова обратился к девочкам. 

– Не слушайте этого негодяя. Всё, что он говорит про меня – неправда. Он плут и трус, бежавший с поля боя.

– С поля боя? – Кондратий перебил его. – Я думал, мы встречались для переговоров, а не для перестрелки. Но, видимо, те, кто не умеют стрелять словами, предпочитают говорить пулями.

Не обращая внимания на колкости казака, монарх продолжал: 

– Не дайте ему обольстить вас «прелестными письмами», словами и фразами. В этом он мастер. В отличие от честного боя.

Атаман взревел: 

– Когда вы последний раз держали в руках шпагу, ваше благородие?

– Сейчас! – царь схватил клинок и бросился на казака.

Тот, мгновенно вынув шашку из ножен, мастерски парировал.

Призрачный булат бесшумно скользил, не соприкасаясь и не причиняя никакого вреда. С яростью во взгляде, с искаженными ненавистью лицами, вечные враги – жестокий разбойник степей и европейский царь, сам похожий на разбойника – бились не на жизнь, не на смертью и вообще непонятно зачем. Пару раз соперники полоснули друг друга по рукам, один раз Булавин даже проткнул Петра, но бой продолжался, будто ничего не произошло, и мог продолжаться вечно, если бы Ада не крикнула: 

– Стойте! Что же вы делаете? И после смерти хотите нести смерть и разрушение! Неужели за триста лет ненависть не выветрилась из ваших призрачных тел? Вы думаете, вы враги, непримиримые противники, но сами похожи друг на друга гораздо больше, чем вам кажется. Схватились как два петуха! 

Вы оба действовали насилием: убивали, принуждали, отбирали чужое. Но нельзя искоренить несправедливость несправедливостью, злом уничтожить зло. Вы похожи, как баран перед зеркалом и отражение, с которым он бодается. И я тоже… Я тоже похожа на вас… Но я не хочу быть такой, как вы. Да, вы враги. Враги всем хорошим и добрым людям.

Она ринулась к платью, вынула из-под него оловянного спасателя и побежала по комнатам, собирая спрятанные фигурки. Дух Кондратия Булавина преследовал её и кричал: 

– Бунтуй! Отомсти! Нельзя прощать! 

– Всё, что вы сказали про меня, неправда! – вопил призрак Петра. – Я буду вынужден вызвать вас на дуэль. Такие оскорбления нельзя прощать! 

И голоса их сливались в один:

– Дуэль! Бунтуй! Отомсти за оскорбление! Нельзя прощать! 

Но девочка закрыла уши и не слушала их.

Собрав всех спасателей, она кубарем вывалилась на улицу.

Таня захлопнула дверь и на всякий случай подперла её. Но не было слышно криков и воплей двух привидений. Старый курень безмолвствовал.

 

Ада успокоилась и сложила коллекцию Петра Алексеевича в сумку. 

Рядом лежала забытая тетрадка с рисунками. Открыв её, девочка взглянула на ангелов. Шестикрылые серафимы смотрели на неё и улыбались краями губ, видневшимися под перьями.

– Пойдём на урок? – спросила она Таню. 

– Не надо никуда идти. Урок уже сам идёт к нам.

К ним приближался довольный и счастливый Пётр Алексеевич.

– Вы ещё здесь? – спросил он. – Я же отпустил всех за пять минут до звонка. Или за десять? Да уж, запутался. На пленэре не бывает звонков. 

Тут он заметил открытую сумку и удивлённо вскинул брови.

– Брать чужое нехорошо, – вздохнул он. – Но ты взяла своё.

На этот раз удивились девочки.

Пётр Алексеевич улыбнулся. 

– Ты всё сделала правильно. Я просто большой дурак, – его странные и забавные прямые усы дрогнули. – Обиделся, что маленькая девочка может указать мне на ошибку, не смог признать, что был не прав. Когда я рисовал, то вспомнил твою тетрадь, и мне стало так стыдно. 

– Все мы бываем не правы, – Таня попыталась утешить его и одновременно бросила взгляд в сторону подруги. Только им двоим понятный взгляд, полный любви, радости и гордости. 

– Ошибки надо исправлять, – решительно отрезал учитель.

Он молча присел, закрывая сумку, и о чём-то задумался, а потом, снизу посмотрев на девочку, сказал:

– Прости, Ада. И спасибо за всё. Сегодня ты исправила две мои ошибки.