– Солнце наблюдает за тем, что я делаю, но луна знает все мои секреты.

– Солнце наблюдает за тем, что я делаю, но луна знает все мои секреты.

—Дж.М. Страна Чудес

Когда мне было семь, у меня был кукольный домик. Нам пришлось прятать его целых три месяца, прежде чем мама нашла его. Она назвала это игрой дьявола и выкинула из нашего трейлера.

Это был подарок по наследству от внучки Сумасшедшей Бетси, и его стены были прогнуты и осыпались. Крошечные предметы мебели были настолько выцветшими, что мы не могли различить их цвет. Даже куклы размером с палец были поцарапаны, их одежда порвана.

Фрэнки внимательно осмотрела обломки, когда мы его впервые получили, поднимая их один за другим и внимательно изучая повреждения. За считанные секунды она нашла способ их починить. Это одна из черт, которыми я всегда восхищалась в своей старшей сестре, - то, как она берет все в свои руки.

Она позаимствовала — и я использую этот термин в широком смысле — косметику и ткани у другой соседки, а затем полностью обновила кукол, надев шикарные платья и наращивая ресницы. Она использовала лишние лоскутки ткани, чтобы дополнить интерьер дома коврами и занавесками.

– Видишь ли, Эмми, - сказала Фрэнки, моделируя одну из кукол и заставляя ее вращаться всем телом. – Теперь никто не должен знать.

– Знать что?

– Об ущербе, конечно. Ты показываешь людям то, что они хотят видеть, и они никогда не заподозрят, что скрывается за этим.

Она погладила игрушку по волосам, которые теперь были расчесаны и перевязаны сзади лентой. Затем наклонилась вперед, к ее уху.

– Теперь ты будешь идеальной маленькой куколкой, не так ли?

Если бы куклы могли чувствовать, я полагаю, что одна из них чувствовала бы себя точно так же, как я сейчас. Коридор с черными стенами, по которому я иду за Обри, уставлен маленькими зеркалами. Каждое из них только усиливает странное ощущение пустоты в моей груди. Если бы я нашла мгновение, чтобы взглянуть на свое отражение, возможно, со временем я смогла бы узнать себя, но наш быстрый темп означает, что каждый шаг лишь слегка окидывает меня мимолетным взглядом, незнакомки.

Мои волосы все еще прямые, свисают до талии, но черные пряди гладкие и глянцевые, сияющие так, как я никогда раньше не видела. Наращенные ресницы, приклеенные к моим и без того густым, кажутся тяжелыми на веках. Мерцающие крапинки золотистых теней создают неестественный блеск в моих небесно-голубых глазах. Консилер скрывает любые следы легких веснушек, разбросанных по носу и скулам, отчего моя светлая кожа кажется фарфоровой на фоне черных волос и платья.

И все, что я вижу, - это еще одну куклу.

Обри останавливается так резко, что я чуть не врезаюсь в нее. Я оглядываюсь и вижу, что мы добрались до маленькой гостиной с единственной скамейкой.

– Сядь здесь, - инструктирует она. – Я проверю, готовы ли они для тебя.

Она исчезает в открытом дверном проеме, который ведет в столовую. Я ерзаю на скамейке, вытягивая шею, чтобы попытаться разглядеть мужчин, которые должны решить мою судьбу в этом доме. Мужчины, которые, вероятно, уже завербовали Фрэнки.

Укол беспокойства пронзает позвоночник, заставляя меня сесть прямее. Мэтьюзз. Может быть, братья? Какая-то семья? Кем бы ни были эти люди, они - единственная ниточка, которая ведет к исчезновению Фрэнки. Последнее место, в которое, насколько я знаю, она направлялась до того, как перестали приходить ее письма.

Мама могла сколько угодно считать, что она все еще гоняется за деньгами, но я знаю лучше. Поскольку у меня никогда не было своего телефона, а мама не давала мне возможности прокрасться в трейлер Бетси и воспользоваться ее компьютером, Фрэнки обязательно писала мне по обычной почте, по крайней мере, раз в месяц. Всегда. Я поняла, что что-что не так, как только прошел второй месяц без писем. На третий месяц я позвонила в полицейский участок и попыталась подать заявление о пропаже человека. Никто из чиновников не воспринял заявление всерьез. Когда половина города, включая правоохранительные органы, платила женщине, о которой идет речь, за «вечер для взрослых», поразительно, как быстро они отвернулись от нее.

По правде говоря, я не могу сказать, что виню их. Фрэнки покинула Миссисипи, как только ей исполнилось восемнадцать, и отправилась работать моделью в Нью-Йорк. Было совершенно нормально, что она исчезала из нашего района на продолжительное время, и никто не видел ее. Ей нравилось появляться без предупреждения и удивлять меня, а затем исчезать без единого слова, пока в следующем месяце в мой почтовый ящик не приходило письмо, в котором объяснялись все новые мечты, которые она преследовала в то время.

Ты и я, - всегда говорила она. Однажды мы забудем все это и будем потягивать ром на берегах Гавайи.

Сейчас, в двадцать пять лет, ее выбор образа жизни — заигрывание как с законом, так и с границами здравого смысла — всегда имел последствия. Она знает это так же хорошо, как и я. Как и я, ее выбор оставил неизгладимый след в ее жизни. Но с другой стороны, она всегда превосходила саму жизнь.

Вот почему, когда она появилась как гром среди ясного неба восемь месяцев назад, запихивая те немногие пожитки, которые у нее еще оставались в нашем трейлере, в спортивную сумку, я и глазом не моргнула. Ее движения были дикими, неистовыми, когда она набивала сумку до отказа, от нее исходило нервное возбуждение.

– Вот оно, Эмми, - сказала она, выдвигая ящик своей тумбочки и перебирая несколько старых фотографий. – Настоящая сделка.

Я оперлась бедром о край нашего комода и скрестила руки на груди.

– Ты говоришь это каждый раз, Фрэнки.

– Нет.

Она сделала паузу, ее рука застыла в процессе поиска, когда она посмотрела на меня. Ее темно-карие глаза стали чуть темнее, выражение лица сменилось на что-то серьезное, вдумчивое.

– На этот раз я серьезно. Если бы у тебя был шанс сбежать, и я имею в виду, действительно сбежать — забудь про маму, забудь про все это. Ты бы приняла его?

Я нахмурилась, приоткрыв губы, но не знала, что сказать. Чего я действительно хотела, так это попросить ее не покидать меня снова, умолять моего единственного друга в этом мире остаться еще ненадолго, но я знала, что никогда не смогу высказать эти мысли вслух.

Я птица, запертая в самодельной клетке. А Фрэнки свободна настолько, насколько это возможно.

– Если твой честный перед Богом ответ "нет", тогда я отменю все это, - сказала Фрэнки, делая медленный шаг ко мне. – Я останусь дома на месяц. Может быть, на два.

– Правда? – скептицизм просочился в мой голос.

Она кивнула один раз.

– Правда. Но без ерунды, Эмми. Только правду. Что, если... что, если бы было место, где ты могла бы, наконец, просто, – она пожала плечами, искоса взглянув на коробку, в которой были спрятаны мои работы, – быть собой. Без последствий. Без осуждения.

Когда она снова посмотрела на меня, ее глаза были широко раскрыты, уголки губ опущены вниз. У неё была вся невинность маленькой девочки, когда она ждала моего честного ответа.

– Ты бы сделала это, Эмми?

В моем горле образовался ком. Я хотела солгать, умолять, настаивать. Но мы обе знали ответ. Я даже представить себе не могла такую свободу.

– Да, – мой голос дрогнул. – Я бы так и сделала.

Сейчас, оглядываясь назад, слова, которыми мы обменялись в тот день, приобретают совершенно новый смысл.

– Эмма? – голос Обри возвращает меня в маленькую гостиную, и мои глаза находят ее, стоящую в открытом дверном проеме. – Я сказала, что они готовы для тебя.

– О.

Мой ответ выходит неуверенным, когда я встала, и новые контактные линзы заставили меня быстро заморгать.

Это то, чего я хотела, – напоминаю я себе. – Не облажайся.

Спина прямая, подбородок поднят. Я прочищаю горло.

– Спасибо.

Обри кивает в сторону столовой позади нее.

– У тебя все получится, - шепчет она, начиная вести меня к двери. – Просто помни о контракте. Если ты не такая, как я, делай все возможное, чтобы на тебя претендовали.

Контракт. Претендование.

Глубокий вдох.

В ту секунду, когда моя нога переступает порог, на меня устремляются четыре пары мужских глаз. Моя грудь поднимается и опускается. Кожа становится липкой под облегающим платьем.

Столовая погружена в полумрак, окружена черными стенами, к которым я начинаю привыкать. Она освещена только скромной люстрой над маленьким прямоугольным столом, за которым сидят Мэтьюзз. Не знаю, из-за дрянного освещения или из-за адреналина, внезапно разлившегося по моим венам, но, кажется, я не могу сосредоточиться на каком-то одном мужчине достаточно долго, чтобы разглядеть его внешность.

Все, что я вижу, - это силуэты больших, темных костюмов.

– Джентельмены, – Обри приветствует их кивком, – познакомьтесь с Эмми Хайленд. Ваша новая секретарша.

На мгновение в комнате становится так тихо, что я боюсь дышать. У меня слишком сдавливает грудь. Их молчаливые, сосредоточенные взгляды словно крошечные иголки покалывают у меня под платьем. Когда проходит еще одна долгая минута, а никто по-прежнему не произносит ни слова, я перевожу взгляд на Обри, надеясь, что я единственная, кто чувствует неловкость.

Только ее там нет.

Пальцы начинают нервно дёргаться, но я ловлю себя на том, что сцепляю руки вместе. Ты показываешь людям то, что они хотят видеть, и они никогда не заподозрят, что скрывается под этим. Верно, Фрэнки?

Кто-то прочищает горло. Звук грубый и привлекает мое внимание к одному из двух мужчин, сидящих напротив меня. Двое других сидят во главе стола, один слева от меня, другой справа.

– Эмми.

Тот, кто прочищает горло, говорит со странной властностью. Это такой голос, который стихает, как будто рассказывает секрет. Как будто он знает мое имя лучше, чем я сама.

– Ну, разве ты не собираешься присоединиться к нам?

Только после этого я замечаю пустой стул, расположенный напротив говорящего, и молчаливого мужчины рядом с ним. Я заставляю свои ноги двигаться вперед, надеясь, что мои движения будут плавными, несмотря на неловкость, охватывающую меня, когда я проскальзываю на свое место за столом.