— Иди, — повторяю я более твердо.

На этот раз он слушается и поднимается по ступенькам крыльца. Я жду, пока он скроется в доме, а потом подхожу к Тине.

Она не вылезает из пикапа, лишь опускает стекло и, прищурившись, смотрит на меня, что выводит меня из себя. Я должен бы уже научиться общаться с ней, имея за плечами годы, терпя ее дерьмо, но всякий раз, когда мы разговариваем, перехожу тонкую грань.

— Я бы хотела поговорить со своим сыном, — говорит она вместо приветствия, пристально глядя на меня.

— Ты бы могла ему позвонить, или я передам ему, чтобы он вышел, когда войду в дом.

— Какой же ты засранец, — шипит она, качая головой.

— Так ты для этого приехала?

Я приподнимаю бровь, скрещиваю руки на груди, желая, поскорей покончить с этим дерьмом. Чем скорее бывшая выпустит пар, тем скорее я смогу отправиться ужинать с детьми, вытянуть ноги и выпить пива, до того, как лягу спать, чтобы встать спозаранку.

— Нет, я хотела извиниться, — огрызается она, и я на мгновение закатываю глаза к небу.

— Черт, прости. Не знал, что заявиться сюда с таким настроем — твой способ извиниться.

— Мне вообще не следовало приезжать.

— По всей видимости, — соглашаюсь я, и она вскидывает руки в воздух, раздраженно рыча.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала, Зак? Мне невыносимо видеть тебя с ней.

— С кем я провожу время — не твое дело, Тина. Я не звал тебя приезжать в город выслеживать нас.

— Ты отец моих детей.

— И?

— И? — Ее глаза расширяются. — Ты любил ее! И не переставал любить на протяжении всего нашего брака.

— Ты прекрасно знала о моих чувствах к ней, когда раздвигала для меня ноги, Тина. Я никогда не скрывал этого от тебя.

— Я тебя ненавижу, — шипит она, я качаю головой и наклоняюсь к окну.

— Когда я был с тобой, я был с тобой. Я тебя не бросил, не сбился с пути, не чудил, лишь заботился о тебе и детях и пытался сделать тебя счастливой. Ты сама не захотела быть счастливой. Даже не пыталась отпустить это дерьмо и наладить наши отношения. Можешь просидеть здесь весь день на своем пьедестале и делать вид, что я был плохим парнем, но в глубине души ты знаешь, что это не я испортил отношения между нами.

— Как скажешь. — Она отводит взгляд, зная, что я прав, но слишком упрямая, чтобы признать это.

— Сегодня ты облажалась. Причинила боль двум людям, которые не сделали тебе ничего плохого. Источала яд по поводу ситуации, о которой ни хрена не знаешь, и творила это дерьмо не только на глазах незнакомых людей, но и перед нашими детьми и маленьким мальчиком, который понятия не имел о Сэмюэле. Такое меня не устраивает.

— Я понимаю, — говорит она, и ее лицо искажается.

— Рад за тебя, — бормочу я, делая шаг назад. — С этого момента мы не общаемся, если это не имеет никакого отношения к детям, и в следующий раз, когда ты набросишься на меня, как сегодня, тебе это с рук не сойдет.

— Ты мне угрожаешь? — недоверчиво спрашивает Тина, приоткрыв рот и вытаращив глаза.

— Нет, просто сообщаю, как все будет. Ты мать моих детей, но это не означает, что я не прикажу арестовать тебя за то, что ты подняла на меня руку.

— Только думаю, что не смогу ненавидеть тебя больше, чем уже есть, ты доказываешь, что я ошибаюсь, — бормочет себе под нос Тина и тупо смотрит на дом

— Так ты хочешь, чтобы я позвал Стивена, или позвонишь ему? — спрашиваю я, покончив с нашим разговором. Покончив с ней.

— Я ему позвоню, — шипит она, затем поднимает стекло.

Быстро сдав назад, Тина выруливает с подъездной дорожки на улицу. Как только пикап исчезает, я направляюсь в дом и захожу на кухню, где спорят Обри и Стивен.

— Я не хочу спагетти. Они были два вечера назад, — ворчит Стивен.

— А я хочу спагетти, — отвечает Обри, пробормотав сначала что-то в ответ, чего я не услыхал.

— Ты не единственная, кто будет их есть, Бри.

— Папа! — кричит Обри, свирепо глядя на брата, когда я вхожу в дверной проем кухни. — Ты хочешь спагетти?

— Чего я хочу, так это чтобы вы двое не спорили обо всем на свете. — Я подхожу к холодильнику, беру пиво и откручиваю крышку.

— Хорошо, но ты хочешь спагетти? — спрашивает дочь, и я, сдерживая улыбку, поворачиваюсь к ней.

— Не хочу тебя огорчать, но ты в меньшинстве. Выбери что-нибудь другое.

— Здесь нужна еще одна девушка, — ворчит она, переводя взгляд с брата на меня. — Как насчет запеченной зити?

— Брось, Бри. Мы не будем есть пасту.

— Прекрасно. — Дочь запрыгивает на стойку и скрещивает руки на груди. — Тогда сам и готовь.

— Ладно. — Стивен закатывает глаза и идет к холодильнику, но вытаскивая фунт говяжьего фарша, останавливается, услышав голос сестры.

— Что сказала мама? — спрашивает Обри.

Сделав глоток пива, прислоняюсь спиной к стойке и перевожу взгляд между ними.

— Вам не о чем беспокоиться.

— Мне обязательно идти к ней домой в пятницу? — задает Обри тот же самый вопрос, который задавала в течение последнего месяца, перед обязательной поездкой на выходные к матери.

— Да.

Ее плечи сникают.

— А что, если я не хочу?

— Бри. — Стивен качает головой, бросая говяжий фарш на столешницу и свирепо глядя на сестру.

— Что? Ее никогда не бывает дома, когда мы там, так какой смысл идти?

— Прошу прощения? — Я отвожу горлышко бутылки от губ и изучаю каждого из них.

— Бри, это неправда.

Ее руки сжимаются в кулаки, а лицо краснеет.

— Правда, Стивен, но ты бы этого и не знал, потому что, когда мы у мамы, ты гуляешь с друзьями, а я торчу дома одна.

— Может, тебе стоит завести друзей, — рычит сын, но я сыт по горло. Так чертовски сыт, что чувствую, как по венам растекается огонь.

— Стивен, мама оставляет вас одних по ночам, когда вы бываете у нее дома? — Его взгляд обращается ко мне, и он сглатывает. — Вспомни наш разговор снаружи, приятель, прежде чем ответишь на этот вопрос, — предупреждаю я.

— Иногда, — шепчет он, понимая мой тон.

— Все время, — тихо вставляет Обри.

— Как долго это продолжается?

— С конца учебного года, — бормочет Стивен, отводя от меня взгляд.

— Да с тех пор, как Томас Кинк вернулся в город. — Обри закатывает глаза, и я замираю.

— Томас Кинк? — Я не очень хорошо знаком с этим парнем, но слышал о нем. Летом он всегда здесь, а зимой приезжает в город раз в месяц. — Мама встречается с ним, Стивен? — спрашиваю я, и он прикусывает губу.

— Не знаю. Наверное. — Сын пожимает плечами. — Почему это имеет значение?

— Потому что вам по четырнадцать, а не по восемнадцать. Ваша мама знает, что вас нельзя оставлять одних, чтобы тем временем встречаться со своим парнем.

— Ты оставляешь нас, когда уходишь на работу.

— В этом случае я прошу Мэй или Аарона присматривать за вами. Я в двух кварталах отсюда и могу заскочить, если что-то случится.

— Мама всегда говорит нам, как с ней связаться, — защищается он.

Бри настороженно смотрит на него.

— Ага, а помнишь, когда я позвонила ей в прошлые выходные? Она даже не взяла трубку и не перезвонила после того, как я оставила сообщение.

Иисусе. Какого хрена?

— Это было один раз, Бри. Перестань драматизировать.

— Я перестану драматизировать, когда ты перестанешь ее защищать! — кричит она, спрыгивая со стойки. — Я ее ненавижу. — Руки дочери сжимаются в кулаки, а щеки розовеют.

— Обри, — рявкаю я, и ее глаза поворачиваются ко мне и загораются огнем.

— Это правда, папа. Я ее ненавижу.

— Успокойся, — требую я, замечая на горизонте признаки подростковой истерики.

— Я просто не понимаю, почему должна ездить туда. Почему не имею права выбрать, с кем мне оставаться. Я не хочу к ней, ненавижу приходить к ней домой.

— Это пиздец, Бри! — кричит Стивен, и я поворачиваю голову в его сторону.

— Следи за языком.

— Мама позволяет ему ругаться. Мама всегда позволяет ему делать все, что он хочет, — тараторит Обри, глядя на брата.

— Прекратите оба. Сейчас же! — рявкаю я, и их взгляды устремляются на меня. — Пока я не удостоверюсь, что вы под присмотром в доме вашей матерей, вы больше не останетесь у нее на ночь.

Хлопнув ладонью по столу, Стивен рычит:

— Это пиз… пипец, папа.

— Нет, пипец — это когда ваша мать оставляет вас одних на ночь.

— Такое было всего пару раз.

— Достаточно одного раза, чтобы случилось что-нибудь плохое, Стивен.

— Папа, в городе безопасно, — продолжает защищаться он, и я качаю головой.

— В городе безопасно зимой. Летом к нам со всего мира стекаются желающие подработать на консервных заводах, лодки бросают якорь на ночь, и мужики сходят на несколько часов на берег и расслабляются. Обычно они слишком много пьют и, в конечном итоге, делают глупости, из-за которых отправляются трезветь в камеру.

— Но...

— Никаких «но», приятель. Подумай об этом хоть секунду, и ты увидишь, что я прав. Со стороны матери нехорошо давать тебе волю, и определенно нехорошо оставлять вас с сестрой одних на ночь.

— Я все равно хочу видеться с мамой.

— И ты будешь. Я не запрещаю, мне просто нужно убедиться, что мы с ней на одной волне, а уж потом ты останешься у нее.

— Хорошо, — бормочет Стивен и я смотрю на свою девочку. — Я знаю, что вы с мамой не всегда сходитесь во взглядах, но она твоя мать. Единственная, другой у тебя нет, — говорю я Обри, и она плотно поджимает губы. Я вижу, что она борется со слезами, когда кивает. — Итак, что у нас на ужин?

— Тако, — ворчит Стивен, и я опираюсь на стойку, делая еще один глоток пива, чертовски желая, чтобы мне не приходилось снова вести гребаный разговор с Тиной.

***

Подъезжая к Арни, ожидающего у своего грузовика, смотрю направо, и мой взгляд застилает красная пелена при виде пса, о котором шла речь: он привязан к столбу, сквозь редкую шерсть – спутанную и грязную, просвечивают кости. Мы приехали в трейлерный парк на вызов одного из соседей, который жаловался на непрестанный лай. Засранец ни хрена не сказал о явно брошенном животном. Заглушив мотор, выскакиваю навстречу Арни.

— Я опросил соседей. До сегодняшнего дня никто из них не видел пса, но лай продолжается уже несколько дней.

— Этот пес был привязан к столбу больше, чем несколько дней, — бормочу я, оглядывая окрестности.