1

СОФИЯ

Я просыпаюсь от флуоресцентных ламп надо мной и запаха дезинфицирующего средства, наполняющего мой нос. На мгновение я полностью дезориентирована, мое последнее воспоминание, как я кладу фрукты ложкой на фарфоровую тарелку в банкетном зале отеля.

Затем я полностью открываю глаза и понимаю, где я нахожусь.

Я в больнице, лежу на больничной койке. Я чувствую, как что-то тянет меня за руку, и когда я оглядываюсь, я вижу, что в моей руке капельница, какой-то аппарат, подключенный ко мне, отслеживает частоту моего сердцебиения тихими, ровными звуковыми сигналами, которые ускоряются по мере того, как воспоминания начинают возвращаться. Взрыв… разбитое стекло и дым, заполняющий комнату, опрокинутые стулья и крики гостей. Тело Луки поверх моего, кровь изо рта и носа. И еще больше крови на его боку…

Я задыхаюсь, заставляя себя подняться изо всех сил. Мой первый, непреодолимый страх, это то, что он мертв. Я даже не трачу время на то, чтобы разобраться, почему или задаться вопросом, почему меня это должно волновать после всего, что произошло. Мой муж, возможно, мертв. Необъяснимо, но эта мысль наполняет меня грустью, может быть, недостаточно глубокой, чтобы называться горем, но что-то щемящее и пустое затягивается в моей груди.

Если я стану вдовой, Дон Росси убьет меня.

Я рада, что это была не моя первая мысль, но это определенно моя вторая. Если Лука мертв, некому защитить меня. Это не единственная причина, по которой я надеюсь, что он жив, но это определенно одна из них. И я не могу не задаться вопросом, почему он вообще бросился закрывать меня. Если бы я погибла при взрыве, это решило бы для него две проблемы: у него больше не было бы нежеланной жены. Ему также не пришлось бы чувствовать ответственность за то, что Росси позволил бы меня убить. Я бы стала просто несчастной жертвой что бы, черт возьми, ни случилось в отеле.

Раздается стук в дверь, и входит пожилая блондинка-медсестра с легкой улыбкой на лице.

— О, миссис Романо. Рада видеть, что вы пришли в себя!

Миссис Романо. Я впервые слышу, чтобы кто-то так ко мне обращался, и на короткую секунду у меня возникает желание сказать —"Нет, я мисс Ферретти, вы, должно быть, ошиблись комнатой". И тогда я вспоминаю, что я… Романо, жена Луки во всех отношениях.

Воспоминание о нашей первой брачной ночи заливает меня краской, и я чувствую себя неловко. Все в той ночи казалось неправильным и сбивающим с толку, а затем это недоразумение или же злой умысел, когда я узнала, что мне вообще не нужно было этого делать, и Луке пришлось порезать мне бедро в качестве последнего средства, а не первого. Сейчас я даже не чувствую жжения от пореза, но рефлекторно мне хочется протянуть руку и дотронуться до него. Однако я этого не делаю, вместо этого я поднимаю взгляд на медсестру, когда она приближается к моей кровати.

— Как вы себя чувствуете? — Вежливо спрашивает она, заглядывая в планшет в ногах моей кровати. — Вам повезло, миссис Романо. Ваши травмы оказались незначительными. Небольшие ушибы и легкое сотрясение мозга, но это пройдет довольно быстро. Внутреннего кровотечения нет, и повреждение внутренних ушей, похоже, также незначительное. У вас есть несколько царапин и порезов, но все это довольно поверхностно. — Она улыбается мне. — Вам очень повезло.

То, как она это говорит, заставляет мой желудок сжаться. Что-то в ее голосе подразумевает, что другим повезло меньше.

— А как насчет моего мужа? — Спрашиваю я, мой голос похож на хриплое карканье.

— Травмы мистера Романо были более серьезными, но он жив, — быстро добавляет медсестра в конце, увидев мое лицо.

— Что вы имеете в виду, под более серьезные?

— У него глубокая рваная рана на боку, и мы нашли там несколько осколков стекла. У него также была перфорация барабанной перепонки, но она заживет в течение пары недель, и он скоро сможет вернуться домой. Сейчас он под наркозом, после процедуры по удалению стекла и зашиванию рваной раны на боку.

— Могу я пойти повидаться с ним? — Вопрос даже меня удивляет, я не уверена, почему я хочу его увидеть. Может быть, это потому, что я чувствую себя виноватой, что облегчение, охватившее меня, когда я услышала, что он жив, составляет по крайней мере шестьдесят процентов, потому что теперь я знаю, что я в безопасности или, по крайней мере, в безопасности, насколько это возможно. Мой муж все еще жив. Остальные сорок процентов, это потому, что у него была доля секунды, чтобы принять решение, и он решил защитить меня. Я не знаю почему, но мне бы хотелось его увидеть. И как бы я ни злилась из-за событий нашей брачной ночи, я хотела бы, по крайней мере, иметь возможность поблагодарить его.

— Я могу проводить вас в его палату, — говорит медсестра после минутного раздумья. — Но вам пока нельзя входить. И ненадолго, вам тоже нужно отдохнуть.

— Хорошо, — быстро соглашаюсь я. — Ненадолго. Я просто хочу его увидеть.

Медсестра лучезарно улыбается мне, без сомнения, думая, что я новобрачная, влюбленная в своего мужа и скучающая по нему. Позволить ей поверить в это не повредит, и я не утруждаю себя тем, чтобы заставить ее думать иначе, пока она помогает мне встать с больничной койки, отключает подключение к монитору и показывает, как передвигать мою подставку для капельницы.

Я ненавижу все это. Даже пентхаус предпочтительнее, чем находиться здесь, с трубками, выходящими из моей руки, и в больничной рубашке. Я чувствую себя больной и слабой, и это слишком сильно напоминает мне о том, как я в последний раз была в больнице со своей матерью, за несколько месяцев до ее смерти. Я изо всех сил стараюсь не думать об этом, не вспоминать, как она превратилась из красивой, энергичной женщины в подобие самой себя, ее блестящие светлые волосы исчезли, идеальная кожа высохла и потрескалась, ее некогда здоровое и сильное тело превратилось в хрупкий скелет. Я даже не узнавала ее к концу, и часть меня была рада, что моего отца не было рядом, чтобы видеть ее такой, и что его последним воспоминанием о ней будет женщина, на которой он женился, ради которой он многим рисковал, потому что так сильно любил ее. По крайней мере, отчасти это было просто потому, что она была русской, я это знаю, но всегда был намек на что-то еще, на какую-то причину, по которой он никогда не должен был жениться на ней, но все равно женился.

Мама была рада, что он тоже не был рядом и не видел ее. Она сказала мне то же самое незадолго до своей смерти. А потом она отдала мне свое ожерелье и сказала, что надеется скоро снова его увидеть. Но было что-то в ее глазах, что кричало мне, что на самом деле она в это не верит. Во что бы она ни пыталась верить всю свою жизнь, выросшую в ортодоксальных церквях своего дома, болезнь унесла ее, как и все остальное. Я тоже в это не верю. Точно так же, как я больше не верю в сказки. Если и есть рай или ад, то это тот, который мы создаем здесь, и ничего больше.

Я все еще не уверена, на что будет похожа моя жизнь с Лукой. Не на рай, я уверена в этом. Но если он заботится обо мне настолько, чтобы броситься и закрыть меня во время взрыва, возможно, это промежуточная позиция. Чистилище, если хотите.

Медсестра проводит меня до окна палаты Луки. Он лежит в кровати, подключенный к тем же самым трубкам и проводам, что и я ранее, и спит, как она и сказала. Он выглядит бледнее обычного, и я вижу синяки вокруг его глаза и одной стороны лица, порезы на шее и руках.

— Ему тоже повезло, — тихо говорит медсестра, проследив за моим взглядом. — Если бы что-то такое большое, как то, что застряло у него в боку, попало ему в шею, его бы сейчас здесь не было.

От этого по мне пробегает холодок, которого я не ожидала, и я не уверена, для него это или для меня. Меня, по крайней мере частично, из-за того, насколько моя жизнь связана с его. Но также из-за него, и я не хочу признавать, что мне не все равно. Что даже если я не хочу быть его женой, даже если я ненавижу его больше, чем немного за все это, и во многом виню в этом его готовность идти навстречу вместо того, чтобы найти какой-то другой выход для меня, я не хочу, чтобы он умирал.

Он выглядит почти таким умиротворенным, лежа на больничной койке с простыней, подоткнутой под мышками. Вот так его лицо выглядит мягче, моложе, резкие линии челюсти и скул более расслаблены во сне. Он больше похож на человека, с которым я могла бы столкнуться на улице или постучаться прямо в Tinder, а не на закоренелого преступника, заместителя главы самой печально известной и могущественной организации в мире.

Я его жена. Жена мафиози. У меня от этого мурашки бегут по коже. Я не хочу иметь к этому никакого отношения, и все же я часть этого и всегда была. Я пыталась выбраться, но с каждым днем меня затягивает все глубже и глубже.

— Что насчет остальных? — Тихо спрашиваю я. — Семья Росси… Катерина и ее мать, и…

— Мисс Росси и ее жених мистер Бьянки в порядке. Мне сказали, что мистера Бьянки даже не было в комнате, поэтому он, конечно, не получил никаких травм. У мисс Росси также были небольшие ушибы и легкая перфорация барабанной перепонки, но она быстро заживет. Что касается мистера Росси… — Медсестра делает глубокий вдох. — Он в критическом состоянии. Я не могу сообщить точных подробностей, поскольку вы не являетесь членом его семьи, но мы не уверены…

— Мое сердце бьется так сильно, что я слышу его. — Не уверены в чем?

— Его состояние очень критическое, — снова говорит медсестра. — Это действительно все, что я могу сказать.

— А его жена? Джулия?

Молчание медсестры подсказывает мне ответ еще до того, как она заговорит.

— Миссис Росси не пережила взрыв, — тихо говорит она. — Мне очень жаль. Я предполагаю, что они были вашими друзьями?

— Моего мужа. — Я чувствую оцепенение. Я не очень хорошо знала миссис Росси, но ничто в ней никогда не казалось мне особенно злобным или неприятным. Она держалась со мной холодно и официально, и у меня сложилось впечатление, что она была счастлива жить той жизнью, за которую вышла замуж, и наслаждаться привилегиями, закрывая глаза на преступления и интрижки своего мужа. Однако она не выглядела чрезмерно довольной, когда наутро после свадьбы они пришли посмотреть кровать, и у меня сложилось отчетливое впечатление, что она сочла эту церемонию устаревшей и нелепой. Она была вежлива со мной и любила свою дочь.