— Я не такой, как он, — Ши Мэй какое-то время смотрел на Чу Ваньнина. Выражение его глаз постепенно смягчилось и стало почти нежным, вот только было в этой нежности что-то слишком неправильное. — Он понятия не имеет, как нужно обращаться с тобой в постели. Попробуешь со мной и сразу поймешь, что в этом плане он вообще ничто, — сказав это, Ши Мэй начал раздеваться.

Он только что купался, и на его теле было лишь легкое одеяние, которое легко соскользнуло с него, обнажив стройное тело, гладкое и нежное, словно лучший нефрит с горы Куньшань.

— Учитель… — пробормотал он, напористо прижимаясь к нему всем телом.

Было это во сне или наяву, для Чу Ваньнина все происходящее казалось настолько нестерпимо омерзительным, что его тело прошила дрожь отвращения, а лицо еще больше побледнело.

— Твое тело такое горячее.

— …

Было понятно, что если бы наложенное на Чу Ваньнина заклинание молчания ослабло хоть на миг, этот мужчина, вероятно, тут же разразился бы гневной бранью или просто задохнулся от злости. Однако Ши Мэй, все же не смог сдержаться и, нежно поглаживая его тело, пробормотал:

— Внутри ты будешь еще горячее?

— Ши… Минцзин! — услышав этот крик, Ши Мэй от неожиданности даже оцепенел.

— Сам освободился от заклинания молчания? — он поднял глаза и уставился на лицо Чу Ваньнина. — Ты и правда такой…

Губы Чу Ваньнина дрожали, зубы выбивали дробь, откашлявшись кровью, он хрипло произнес:

— Совсем обнаглел! Пошел вон отсюда!

Ши Мэй молчал и, чуть склонив голову, смотрел на лежавшего под ним мужчину.

Был ли этот человек слишком озлобленным? Слишком упрямым? Или он просто не мог примириться со своей судьбой и признать поражение?

Так много слов вертелось на языке, но, когда они почти доходили до губ, удивительное дело, но он просто не знал, что сказать.

В конце концов, Ши Мэй просто улыбнулся, а когда Чу Ваньнин собрался вновь разразиться гневной бранью, он внезапно зажал ему рот рукой и, быстро сдернув с волос ленту, завязал ее между его губами и зубами.

— Раз уж ты способен освободиться от заклинания, у меня нет другого выхода, кроме как связать тебя по-настоящему. Я сожалею, Учитель.

Поймав взгляд в котором ясно читались не только смущение и испуг, но также злость и жгучий стыд, Ши Мэй почувствовал, как от страсти в его жилах вскипает кровь. Наклонившись, он прошептал Чу Ваньнину на ухо:

— Как бы твои громкие стоны ни ласкали мой слух во время нашей любовной игры, приходится напомнить, что тебе нужно кричать немного потише, ведь этот твой император стоит прямо у нас под дверью. Если я позволю ему услышать, что ты такой распутный[267.2] подо мной, угадай, обрадуется ли он?

Пальцы Ши Мэя медленно скользили по телу Чу Ваньнина, задержавшись на каждом синяке и фиолетовом засосе. Пока его руки спускались все ниже, Чу Ваньнин чувствовал лишь, что от невыносимого унижения и позора уже сам готов убить себя.

Его поврежденная память не оставила ему воспоминаний о том, как в прошлой жизни он обнаружил тайное заклятие внутри Мо Жаня, поэтому в данный момент ненавидел и презирал его, но при этом еще больше он ненавидел свое не знающее стыда сердце.

Даже несмотря на то, что после перенесенного унижения он испытывал неприязнь, отвращение и разочарование в отношении Мо Вэйюя, когда тот обнимал его, когда он слышал его тяжелое дыхание и ощущал, как собравшийся на его животе пот капает ему на спину, он терял контроль над собой и чувствовал возбуждение и даже некоторое удовольствие. Доходило до того, что несколько раз во время их особо безумных соитий он даже чувствовал, что втайне и сам страстно жаждет, чтобы Мо Жань не останавливался и вот так, разорвав его тело на части, проник в его душу.

Именно такой неистовый и жесткий[267.3] секс рождал в нем своего рода иллюзию мира, покоя и безмятежности.

Лежа в объятьях Мо Жаня, время от времени он чувствовал: как бы то ни было и что бы ни произошло, этот неутомимо занимающийся с ним любовью мужчина, пожалуй, тоже любит его.

Но с Ши Мэем все было иначе.

Хотя он не мог понять, почему попал в такой странный кошмар, но когда Ши Мэй прикасался к нему, Чу Ваньнин содрогался от ужаса отвращения. Он испытывал лишь злость и негодование и совершенно не в силах был вынести даже мысль о такой связи…

Ему это совсем не нравилось.

По ощущениям тело Ши Мэя было совершенно другим: тоже очень большое и длинное, но слишком гладкое и белое, с мягкими и изящными линиями и изгибами. Оно казалось вырезанным из застывшего бараньего жира, только вместо животного смрада от него шел достаточно приятный и свежий запах.

Это была совсем не та напористость и грубая мужская сила, к которой привык Чу Ваньнин…

Да, со временем он просто привык к телу Мо Жаня. Хотя его кожа тоже была слишком бледной, но под ней струилась дикая и неукротимая кровь безжалостного хищника. Подобный палящему полуденному солнцу чистый мужской аромат этого мужчины был способен расплавить и обжечь его сердце.

Хотя иногда его заглушал запах крови, железа и спермы.

Очень тяжелый и очень холодный.

Однако его крепкая грудь все еще была наполнена жаром.

Чу Ваньнин вдруг широко распахнул глаза. Он изо всех сил продолжал рваться из пут, непрестанно двигая связанными руками. На крепко стянутых веревками запястьях появились кровоточащие полосы, уголки глаз покраснели от невыносимого унижения и стыда, но все его усилия были тщетны, к тому же устланная толстыми звериными шкурами мягкая постель поглощала все звуки.

Какое-то время Ши Мэй с интересом смотрел, как он рвется из пут, словно попавший в капкан дикий зверь, прежде чем со смехом сказал:

— Учитель, к чему вся эта бесполезная трата сил? Неужели так сложно поверить, что я смогу удовлетворить тебя?

С этими словами он приподнял напряженные до предела длинные и стройные ноги Чу Ваньнина, чтобы вклиниться между ними. Его взгляд потемнел от вожделения. Он собирался войти, как до этого бесчисленное количество раз представлял себе в своих самых безумных фантазиях.

Чу Ваньнин закрыл глаза. Его губы уже были искусаны до крови, ногти впились в ладони… Мышцы всего его тела были напряжены, но пугала его совсем не боль, которая придет после вторжения, а неминуемый позор и унижение.

Неважно, происходило ли это в реальности или было ложью, подобное было и правда слишком унизительно.

Если это не по-настоящему, то он стыдился что у него подобные постыдные фантазии. А если это все происходит с ним на самом деле, то ему было стыдно за то, что он такой глупый, раз из трех принятых им учеников двое вынашивали в отношении него такие непростительно греховные мысли.

Он всегда был человеком, который привык в первую очередь размышлять о своих поступках и промахах.

Если страстное влечение Мо Жаня к нему еще можно было списать на испорченность самого Мо Жаня, то что ему думать сейчас, когда к Мо Жаню добавился одержимый тем же Ши Мэй?

Конечно, он не мог не задаться вопросом, а не допустил ли он где-то ошибку как учитель. Иначе почему вместо того, чтобы стать моральным ориентиром и примером для подражания, он пришел к тому, что у его учеников появились подобные греховные намерения, которые они, один за другим, стремились реализовать с ним в кровати.

В конце концов, что он сделал не так, чтобы понести теперь такую кару?

— …

Положение было безвыходным. Напряжение росло. Однако прошло уже много времени, но ничего не происходило.

Чу Ваньнин медленно приоткрыл свои темно-карие глаза и увидел, что Ши Мэй почему-то застыл в той же позе и на том же месте. С его лица полностью сошел румянец возбуждения, и теперь оно стало чернее, чем дно котелка.

Чу Ваньнин не сразу смог понять, почему у Ши Мэя такое странное выражение лица, но когда его взгляд сместился немного ниже, перед ним предстала картина, которая надолго лишила его дара речи…

— …

Что… за хрень?...

Прежняя напряженная атмосфера развеялась начисто. Какое-то время Чу Ваньнин чувствовал себя так, словно его ударило молнией.

Кхе-кхе-кхе, неужели у Ши Мэя эта штука на самом деле золотая? Она правда из золота?

Эта сцена действительно была слишком абсурдной. В конце концов, Чу Ваньнин вышел из ступора и отвернул голову, не желая и дальше пачкать свои глаза.

Однако, мгновение спустя, он решил, что наверное его все же подвело зрение… Разве у нормального человека эта штука может быть такого цвета?

По итогу, сцепив зубы, Чу Ваньнин заставил себя вновь повернуть позеленевшее от отвращения лицо, чтобы взглянуть еще раз.

На этот раз он ясно увидел, что это не причинное место Ши Мэя было золотым, а неизвестно откуда взявшийся золотой демонический дракончик, обвив половой орган Ши Мэя, вцепился в него мертвой хваткой. Высоко вскинув голову, дракон в упор уставился на Ши Минцзина. Маленькие драконьи глазки и большие глаза Ши Мэя яростно и растерянно уставились друг на друга. Было очевидно, что в случае безрассудных действий со стороны Ши Мэя, дракончик тут же напряг бы тело еще сильнее и измельчил его драгоценный орган в порошок.

Чу Ваньнин: — …

Ши Мэй: — …

Маленький демонический дух дракона злобно оскалился и зарычал на так нестандартно усмиренного незадачливого ублюдка:

— У-у-у, фу-у, бля-я-я!..

Если бы не связанные руки, Чу Ваньнин сейчас прикрыл бы ладонью свое лицо: ему и правда не хотелось это видеть.

Молчавший очень долго Ши Мэй, наконец, процедил сквозь зубы:

— Что за дела?!

Как только его голос затих, послышался грохот открывающейся каменной двери. В дверном проеме показалось похожее на темную грозовую тучу зловещее лицо Тасянь-Цзюня, на котором ясно читалась жажда прямо сейчас вырезать целый город.

Войдя в дверь, Тасянь-Цзюнь тут же скрестил на груди руки. Стоило ему окинуть взглядом немую сцену «золотой дракон обвивает нефритовую колонну[267.4]», и исходившее от него убийственное намерение стало больше похоже на издевку. Бледные губы приоткрылись, и с них слетели холодные, как лед, слова: