20

ДЖОДИ

Как бы мне ни было неприятно это признавать, выполнение того, что предлагала мама, и выполнение сумасшедших требований Джонаса позволили нам обрести некоторую свободу.

Он действительно накормил нас, хотя это едва стоило усилий по пережевыванию. И у нас обоих были очень быстрые походы в туалет в сопровождении. Прогулки, в которых нам завязывали глаза, чтобы мы не могли понять, где находимся.

Все, что я знаю, это то, что в ванную нужно подняться на два лестничных пролета, а внутри есть одно маленькое заколоченное окно. Сама комната старая — такого же размера, как наша, но с немного другой планировкой.

Я жаждал встать под душ в старой грязной ванне и почувствовать, как на меня льется горячая вода.

Я был грязной, мои волосы были жесткими, моя кожа сухой и зудящей. Эти вещи — единственный способ, которым я могла сказать, как долго мы были взаперти. Обычно я могу два дня не мыть голову. На данный момент мы определенно находимся здесь как минимум четыре.

Мои надежды на то, что Тоби найдет нас и вытащит из этого ада, начинают ослабевать.

Мы понятия не имеем, где мы были; как, черт возьми, он должен был это выяснить?

Очевидно, что мы не в их семейном подвале, где раньше был заперт Тоби. Он бы проверил это. Он бы заглянул туда. Я чертовски уверена в этом.

Мужчина, который сопровождал меня в туалет, срывает повязку с моего лица, и большая ладонь давит мне между лопаток, толкая меня вперед. Мне удается спуститься по первым нескольким ступенькам, прежде чем моя нога спотыкается, и я падаю на землю с криком боли.

— Джоди, — ахает мама, бросаясь вперед, когда мужчина наверху лестницы смеется. Глубокий злобный рокот разносится в воздухе вокруг нас, прежде чем тяжелая дверь захлопывается и защелкиваются замки.

— Я в порядке, — выдыхаю я, боль пронзает мою руку. — Я в порядке, — пытаюсь я снова, надеясь, что в какой-то момент я, возможно, просто начну верить своим словам.

Мне удается подняться, и я сворачиваюсь калачиком рядом с мамой на импровизированной кровати, которую мы соорудили для себя.

— Это не работает, — шиплю я. — Он не успокаивается, мы просто подпитываем его потребность в контроле.

— Он собирается оступиться. Он должен.

— А что, если он этого не сделает? — срываюсь я. — Если мы не сможем найти выход отсюда, и они не смогут найти нас, что тогда?

— Я не знаю, — шепчет мама, и ее голос звучит более побежденным, чем когда-либо.

— Ты знаешь его лучше, чем кто-либо другой. Ты мирилась с этим… дерьмом, всю свою жизнь. Ты должна знать его слабость.

— У него ее нет. Нет, пока он держит нас обоих под замком. Мы — единственное, чего он хочет в этом мире. И он привел нас именно туда, куда хотел.

— Конечно, его план игры не в том, чтобы держать нас здесь вечно? В конце концов, ему придется нас выпустить.

Выражение ее лица спрашивает, «так ли это?», но я отказываюсь верить, что это правда.

У него были месяцы, чтобы спланировать это, и ему явно кто-то помог. Я опознала двух разных мужчин, которые сопровождали меня, чтобы сходить в туалет. Но кто они? И почему они чувствуют необходимость помогать этой пизде?

Минуты идут, боль в моей руке становится только хуже. По крайней мере, теперь у нас есть свет. Не то чтобы это позволяло нам видеть что-то хорошее.

Здесь, внизу, все холодное и промозглое. Бетонный пол почернел от сырости, и она медленно разрастается по грязно-серым стенам. В какой-то момент мама начала кашлять, и я не сомневаюсь, что причиной этого являются споры плесени.

У нас здесь, внизу, нет понятия о времени, равно как и о том, день сейчас или ночь снаружи. Окно было так хорошо заколочено, что сквозь него не пробивается даже луч света. И я испробовал все, что было в моих силах, чтобы разрушить его. Но здесь, внизу, нет ничего, кроме нескольких тонких одеял и моих собственных пальцев, мы далеки от возможности побега.

Я понятия не имею, сколько времени проходит, прежде чем над нами раздается звук тяжелых шагов.

Мой желудок сжимается от осознания того, что он вернулся. Страх пробирает меня до костей, пока мы ждем. Мы всегда являемся его первым пунктом назначения, когда он появляется вновь, подходя поприветствовать нас, как будто мы ждали его возвращения с тяжелого рабочего дня.

Он подходит ближе, мое сердце набирает скорость в груди, прежде чем замки открываются, и дверь распахивается.

— Мои девочки, — объявляет он. — У меня есть для вас угощение сегодня вечером. — Его улыбка, которая следует за этим, маниакальна, и это заставляет страх пронзить мое тело.

— Звучит замечательно, дорогой, — выдыхает мама, мило улыбаясь ему. От ее фальшивого счастья у меня сводит зубы. Но, хотя я могу и не согласиться с ее планом заставить его облажаться, у меня также нет плана Б. Вскочить и заорать ему в лицо — верный способ гарантировать, что наше пребывание в подвале только продлится.

— Тогда пошли. У меня приготовлен ужин для всех нас.

— Ты хочешь, чтобы мы поднялись туда и поели с тобой? — спрашиваю я, мои брови в замешательстве сходятся на переносице.

Он еще не выпускал нас без повязки на глазах, так с чего бы ему вдруг захотеть устроить семейный ужин за столом?

Мама поднимается на ноги, и я нерешительно делаю то же самое, мне чертовски любопытно, во что он играет.

С каждым шагом, который я делаю вверх по лестнице, я ожидаю, что он рассмеется нам в лицо и снова хлопнет дверью.

У меня болит живот там, где так пусто, и когда я поднимаюсь на верхнюю ступеньку и до меня доносится запах еды, я забываю обо всем, что это подстава, и начинаю двигаться быстрее, отчаянно желая узнать, что у него может быть для нас по ту сторону двери.

— Что за хрень? — бормочу я себе под нос, когда смотрю на дом, под которым нас держат.

Я несколько раз моргаю, недоверчиво оглядываясь вокруг.

Это наш дом. Только… это не так.

Но стены, мебель, даже некоторые фотографии, они идентичны нашему дому.

Он серьезно облажался.

— У меня есть наше любимое блюдо, — говорит он, указывая в сторону кухни.

Мы заходим внутрь впереди него и обнаруживаем, что стол накрыт всем необходимым для приготовления тако.

У меня слюнки текут при виде всей этой еды после того, как я питалась только сухим хлебом и чуть теплой водой в течение… дней.

— Что мы сделали, чтобы заслужить это удовольствие? — Мама тихо говорит позади меня, ее тон заставляет меня съежиться.

— Я подумал, что нам пора снова стать семьей.

— Почему? — Спрашиваю я, вопрос срывается с моих губ прежде, чем я даже осознаю, что собираюсь сказать это вслух.

— Потому что я хочу сделать что-нибудь приятное для своих девочек.

Я оборачиваюсь и пристально смотрю на него. Он выглядит лучше, чем в первый раз, когда я увидела его в нашем доме, сколько бы дней это ни было назад. Быть свободным, очевидно, идет ему на пользу.

— Мы начинаем все сначала. Только я и мои девочки. Я все спланировал, и мы будем так счастливы.

Мои глаза прищуриваются, когда я смотрю на него, но мне удается держать свои мысли при себе.

— Звучит замечательно, дорогой. Почему бы тебе не рассказать нам об этом подробнее?

Глаза Джонаса не отрываются от моих, пока он ведет маму к столу.

— Где мы собираемся начать все сначала? — Спрашиваю я, понимая, что он относится ко мне с подозрением и должна следовать плану мамы, чтобы заставить его думать, что мы на его стороне.

— У нас забронированы билеты через пару дней. У меня есть самый невероятный дом, который ждет нас. Это рядом с несколькими фантастическими университетами, вам там понравится.

— Где это? — Спрашиваю я, мое сердце бешено колотится.

Если он вытащит нас из страны, нам крышка по-королевски.

— Тебе не нужно беспокоиться об этом прямо сейчас. Садись, ешь. Вы обе, должно быть, умираете с голоду.

Да, благодаря тебе.

Джонас выдвигает мамин стул и, как только она садится, начинает наполнять ее тарелку.

Я не совсем в восторге, несмотря на то, как громко урчит мой желудок, и только когда он, наконец, садится и начинает есть, я следую его примеру, полагая, что он не собирается отравлять нас после того, как все это устроил.

— Этот дом выглядит чудесно, — говорит мама.

— Я подготавливал его несколько недель, — признается он, поднося ко рту свой первый тако. — Я так скучал по дому. Я так сильно скучал по вам обеим, — говорит он, беря маму за руку и крепко сжимая ее. — Это все, о чем я был в состоянии думать. Мы снова вместе.

— Мы тоже скучали по тебе, дорогой, — мурлычет мама, как хорошая маленькая жена.

От ее поступка у меня сводит живот, и я не могу не задаться вопросом, есть ли веская причина, по которой она так хороша в этом.

Она снова и снова говорила мне, что любила его всем сердцем, и я верю ей, но я не могу не задаться вопросом, есть ли в их отношениях нечто большее, возможно, больше, чем она даже осознает.

Он смотрит на нее с голодом в глазах, и хотя идея, которая приходит мне в голову, вызывает у меня отвращение, она дает мне единственную надежду, которая у меня была за последние дни.

Если бы она могла отвлечь его, использовать ту слабость, которую он испытывает к ней, против него самого, это могло бы дать нам шанс, в котором мы нуждаемся, чтобы найти помощь, одержать верх, сбежать.

— Так приятно снова видеть эту улыбку на твоем лице, мам, — добавляю я, подыгрывая шараде.

Глаза Джонаса загораются.

— Я всегда знал, что мы снова будем вместе. — Он широко улыбается ей, пока я заставляю себя есть. Я умираю с голоду, но я также беспокоюсь, что в ту секунду, когда это попадет в мой желудок, оно немедленно вернется обратно.

— Я так сожалею обо всем, через что тебе пришлось пройти, пока меня не было, — говорит он почти искренне. — Но все будет хорошо. У нас есть все, что нам может понадобиться. И куда мы направляемся… они никогда нас не найдут.

Вокруг моего сердца медленно образуется лед. Мы не можем позволить ему выполнить этот план. Мы не можем оказаться неизвестно где. Они не только никогда не найдут нас, но и мы никогда не сможем выбраться.