— Эм... простите меня, Ваше Высочество?

— Ты слышал меня, осёл.

Адреналин взметнулся в его крови от её громкого, настойчивого использования их личной шутки. Это казалось таким неуместным в этом дворце, в этом зале, в этой толпе. Но никто, казалось, не обращал внимания; даже Алия на мгновение оставила свой пост, чтобы потанцевать с Симусом, сообщив ему последние новости о том, что они собрали, а это было ровно ничего.

— Сорен, — произнёс он шепотом, который едва различался среди инструментов и болтовни гостей, — это не очень хорошая идея.

— Да ладно, Каллиас танцует с каждым охранником, — простонала она, указывая на толпу, где Каллиас действительно танцевал с одной из женщин, с которыми Элиас делил смену караула, смеясь и болтая с ней, прежде чем партнерша поменялась, и одна из других охранников протиснулась на оставленное место, в то время как группа ждала своей очереди сразу за ней.

— Я уже танцевала с половиной из них. Разницу никто не заметит.

Элиас нахмурился.

— Почему они все так сходят с ума из-за него? Он не такой уж красивый.

Один взгляд на ухмылку Сорен сказал ему, что он совершил ошибку.

— Ты, что, ревнуешь?

— Ни на одну проклятую богами секунду.

Он предпочел бы умереть прямо сейчас, чем танцевать с кем-либо ещё в этом бальном зале.

— Тогда ты можешь пойти и пригласить его на танец, если чувствуешь себя таким обделённым.

Элиас вздохнул.

— Ты не собираешься отпустить это, не так ли?

— Нет, сэр, — она ещё раз протянула руку. — Потанцуй со мной. Это приказ твоей принцессы.

Он бросил на неё взгляд.

— Пожалуйста, — добавила она так тихо, что его сердце дрогнуло.

Прежде чем он осознал, что делает, он вложил свою руку в её, и она потащила его на ужасное поле битвы, которое некоторые люди называют танцполом.

Только когда они оказались в самой гуще событий, ему в голову пришла внезапная, ужасающая мысль. Он упёрся каблуками в скользкий пол, его ботинки заскрипели, заставляя Сорен остановиться и игнорируя шум протеста.

— Я не знаю никаких танцев Атласа.

— Я тоже не знаю. Кого это волнует?

— Думаю, что всё проклятое Мортем население Атласа будет очень взволновано, когда мы станцуем никсианский вальс посреди их бала!

— Это не всё население, ты абсолютная королева драмы, — вздохнула Сорен, слишком пресыщенная капризом, который мог бы стать причиной провала всего её плана.

— Не будь такой умницей.

— Я умница во всём.

Она задумалась на мгновение, а затем ухмыльнулась той злобной улыбкой, которая обычно говорила ему, что они вот-вот затеют драку.

— Мы просто будем импровизировать.

— Это определённо не одна из тех вещей, которыми ты можешь управлять...

— Спорим, — просто сказала она.

Боги, не похоже, чтобы у него был выбор.

Музыка изменилась, и она поправила хватку на его руке, скользнув рукой вокруг него, притягивая его ближе с нежным нажимом на спину — более медленная песня, любовное бормотание скрипки, виолончели и фортепиано, от которого у него по спине побежали мурашки. Или, может быть, это было из-за того, как её пальцы прижимались к нему, ободряющие, смелые.

— Эй, — прошептала она. — Смотри на меня. Не на них, на меня.

— Они узнают, — выдохнул он, но она покачала головой, пальцами сильнее прижалась к его спине, как будто пыталась удержать его вместе.

— Они не узнают ничего такого, чего я не хочу, чтобы они знали. И прямо сейчас я хочу потанцевать со своим ослом-боевым-товарищем, потому что, если мне придётся слушать, как ещё один из этих людей разглагольствует о том, как поэтично, что меня объявляют наследницей в годовщину моей смерти, меня стошнит прямо на это платье, и Джерихо будет слишком зла на меня, чтобы продолжать помогать мне придумать, как достать тебе противоядие.

— Ты рассказала Джерихо?

— Сейчас это не важно.

Она взяла его за подбородок большим и указательным пальцами, заставляя посмотреть ей в глаза. Она улыбнулась ему, в уголках её глаз появились морщинки.

— Только ты и я. Следуй моему примеру.

Жар затопил его внутренности, и он надеялся, что она не сможет увидеть, как расцвели его щёки. Сдержанность, сдержанность, сдержанность. Он почтительно держал руку высоко на её спине, но не настолько высоко, чтобы коснуться обнажённой кожи. Сдержанность, ты, проклятый Мортем ублюдок.

И они начали танцевать. Сорен двигалась уверенно, какой она была во всём, и, как всегда, старалась не отставать. Всякий раз, когда он начинал сбиваться с ритма или пропускал реплику, она похлопывала его по спине, наклоняла голову или сжимала его руку — безмолвные сигналы, указывающие ему, что делать. Вскоре они нашли свой ритм, пока ей больше не пришлось вести, пока они не стали двигаться в идеальном тандеме.

— Вот так, — голос Сорен был тёплым от гордости и озорства. — Видишь, всё не так уж плохо.

— Когда мы вернёмся домой, — сказал он ей на ухо, — напомни мне надрать тебе задницу за то, что ты заставила меня это сделать.

— О, пожалуйста. Тебе весело. И ты выглядишь очень красиво в этой нелепой униформе.

Она отпустила его руку и игриво потянула за воротник, и он мягко оттолкнул её.

— Я чувствую себя набитым чучелом.

Сорен разразилась смехом, фыркающим, недостойным смехом, который он так любил.

— Боги, ты смешон.

Её рука скользнула с его воротника на затылок, играя с волосами на затылке, и каждый дюйм его тела воспламенился. Его сердце колотилось с такой силой, что он был почти уверен, что сломано ребро. Что-то определённо произошло, потому что внезапно сдержанность стала последним, о чём он думал.

Её рука на его шее, и её ухмылка с морщинками на носу, и эти розы в её волосах... что-то щёлкнуло внутри него, заливая его расплавленной сталью. Делая его храбрым. Делая его вызывающим. Превращая его во что-то новое.

— Я должен тебе кое-что сказать, — прохрипел он, и она закатила глаза.

— Тогда скажи это, осёл. Нет необходимости объявлять об этом.

Он даже не смог сообразить надлежащее "умница" в ответ. Не с эмоциями, угрожающими выплеснуться из него лавиной, от которой он, возможно, никогда не сможет освободиться.

Если он признается в этом здесь, сейчас, пути назад не будет. Но, может быть, это было и правильно.

— Я люблю тебя, — прохрипел он.

Она закатила глаза.

— Да, я знаю. Я тоже тебя люблю. Была ли действительно необходима драматическая пауза?

— Нет, я не имею в виду... Я имею в виду, я имею в виду и это тоже. Но это не... Я пытаюсь сказать, что я...

О, боги, он пробормотал это. Как ему объяснить, что то, что он чувствовал, было не просто любовью, не просто чем-то, это было что-то настолько опустошительное, что пугало его, что он не спал несколько ночей, думая, как он собирается выдавить это из себя? Как, во имя Мортем, он собирался смириться с тем, что она не хочет его таким же образом?

Как ему сказать это так, чтобы она не подумала, что он недоволен её дружбой, не заставив её думать, что он считает, что заслуживает большего, чем то, что она уже дала ему? То, что они уже разделили, было самым дорогим, что у него было, и если она никогда не уступала ему ни на дюйм, она уже дала больше, чем он заслуживал. Но игнорирование его чувств к ней медленно убивало его, более мягкий вид яда, худший вид, и он не мог вынести этого ни секундой дольше.

Но, прежде чем он смог попробовать ещё раз, прежде чем он смог даже начать подбирать слова, музыка снова изменилась. И что-то изменилось в глазах Сорен.

Озорство исчезло. Её усмешка исчезла. Её лицо потемнело, потускнело, как затмеваемая луна. Она убрала руку с его шеи.

Тревожные колокольчики зазвенели в его голове, и он отпустил её другую руку и талию, чтобы схватить её за плечи.

— Сорен?

Она резко отстранилась от него, как будто его прикосновение обожгло её.

— Я должна... мне нужно выпить, — сказала она тоном мечтательницы, отстранено, что напугало его.

— Сорен, — прошипел он, но она уже уходила, отдаляясь от него, и под обеспокоенным взглядом ближайшей пары танцоров он пришёл в себя. Надежно задвинув на место этот шлюз внутри себя.

У нас будет время разобраться со всем этим позже. Только что началось что-то плохое, и он не знал, что, и Сорен не могла позволить ему отвлекаться подобным образом.

Он не мог преследовать её. Не здесь, не с таким количеством глаз. Но он мог следовать за ней — осторожно, на разумном расстоянии.

Так он и сделал, ориентируясь в толпе в неторопливом, но сосредоточенном темпе. Но даже когда этот шлюз был плотно захлопнут, сдерживая этот ужасающий прилив чувств, кусочки просачивались наружу — боль, которая не имела ничего общего с раной на его руке.