— Всё в порядке, — мягко сказал Рамзес, медленно подняв руки и замкнув их за головой, оружия не было видно, хотя на поясе у него было больше одного клинка.

Вообще ничего, кроме абсолютной, бесконечной печали, таящейся в его глазах. Ничего, кроме горя, которое избороздило его лицо морщинами, которым там не место.

В её воспоминаниях он был таким молодым, таким счастливым. Теперь... теперь он смотрел на неё с такой печалью, что она подумала, что может подавиться ею. Не так, как будто она была врагом, собирающимся покончить с его жизнью, а как будто она была дочерью, которую он потерял давным-давно. Как будто она была дочерью, которую он снова терял.

— Я не причиню тебе вреда, Солнечный лучик, — прошептал он, каждое слово было пропитано болью и в то же время каким-то образом пронизано умиротворением. — Но я также не позволю ему уйти. Он убил моих людей своей магией, и я не стану подвергать их опасности.

— Он не...

— Солейл, — прервал он, такой невыносимо нежный. — Ты — моя дочь, и я люблю тебя, и я прощаю тебя. Если это тот выбор, который ты делаешь для своего королевства, да будет так. Но это выбор, который я делаю ради моего.

Сорен подняла кинжал. Рамзес закрыл глаза.

— Мой милый маленький дьяволёнок, — поддразнил папа, выхватывая её из маминых рук, чтобы пощекотать. — Я люблю тебя больше, чем все звёзды на небе!

Солейл взвизгнула от смеха, беспомощно отбиваясь от его рук.

— Я люблю тебя больше, чем луну!

— И я люблю тебя больше, чем солнце!

— Я люблю тебя больше, чем весь огромный океан, и акул, и китов...

Что-то вырвалось из груди Сорен, из её горла — какой-то душераздирающий звук, который был то ли рыданием, то ли криком. Может быть, и то, и другое.

Кинжал выпал у неё из рук. С грохотом упав на пол.

Рамзес удивлённо уставился на неё. Искреннее, испуганное удивление.

Сорен подняла на него глаза, не в силах найти в себе силы устыдиться слёз, скопившихся там. Больше нет. Не после всего этого.

— Прости, — сказала она. Затем снова, бессвязно, со слезами: — Папа, прости, я не знаю, что делать, я не могу спасти его сама...

Лицо Рамзеса исказилось, и он едва успел подхватить её, когда она, рыдая, упала в его объятия. Открытый, беспорядочный, выворачивающий внутренности плач. Она уткнулась лицом в грудь отца и стала оплакивать ребёнка, которым она когда-то была. Оплакивать детство, которое она потеряла... которое было украдено у неё.

И что ещё хуже, она плакала от гнева из-за женщины, которой она была, — женщины, которая не могла отбросить своё прошлое, чтобы защитить своё будущее.

Женщины, которая предпочла короля Атласа свободе Элиаса.