- По трупам, - само собой вылетело у Юрия добавленье к тосту.
Иван Иваныч, сделав вид, что не расслышал (а может, и действительно не слышал), залпом, как спирт, бросил коньяк в себя. Тоже будто после спирта, шумно отдыхнулся, лизнул дольку лимона, с веселинкой, бодро спросил:
- Ну как, идешь ко мне?
Юрий не понял:
- А?.. - Наверно, благодаря такому разговору, про мафию и Аль Капоне, ему представилось, что друг зовет в команду-банду (или как там у них - в семью) и, согласись он - тут же выдаст пистолет и фотографию того, кого надо убрать с дороги.
- Что значит - а? - Иван Иваныч удивился. - Мусор по воскресеньям будешь развозить? И заодно с зазнобой... эт самое... хе-хе...
Мусоровоз...
Сесть на мусоровоз. После той пробной поездки это была чуть не самая заветная мечта. Конечно, свалить скорее из альтернативки - заветнее, но ведь и в мечтаниях надо быть каким-никаким, но реалистом.
Да, сесть на мусоровоз. Лишиться выходных в этом случае - одно, а киснуть здесь, в городе, - другое.
Сейчас уже и без штанов побегать можно бы по берегу пруда. Купаться еще, наверно, рано, но без штанов и босичком по берегу... сплошное удовольствие.
"Мусса... мусью... муссон-н... мусоровозик, - напевал Юрий не такую уж бессмысленную белиберду, - всю погань без остатка прочь увозит..."
Теперь уже клубничку проборонить пора. Пора бы. Да и к другой клубничке ох как тянуло. Все - в свое время - обработки требуют, внимания. Житейское, крестьянское... "Весна пришла, весне до-ро-гу", - так он бодрился, но положение его было не из приятных.
Это уж как обычно - только-только вроде начинает житуха выправляться, и тут же новая заморочка дает по морде... Точнее - на самом деле дали не ему и не он, но вроде как он опять оказался виноватым. Крайним. Как тогда, когда громили поместье Ганнибала. Громили человек сто пятьдесят, а срок альтернативки удвоили двоим - ему и тому их Иван Иванычу - как зачинщикам и вожакам погрома... И в этот раз, видать, не обошлось без Иван Иваныча друга, благодетеля.
После того как там, в кабаке, договорились о работе, Юрий вдруг окрылился, почувствовал себя хозяином всего. Почувствовал, что мир в кармане. Хлебал коньяк, забыл про вечернюю поверку... Нет, не забыл, а просто плюнул. Иван Иваныч наблюдал за ним с насмешливым прищуром, поглядывал на часы, подливал в фужеры. Казалось, специально распалял подопечного, чтоб посмотреть, что будет дальше... А дальше, когда Юрий завалился в часть глубокой ночью, его встретил комендант.
- Так! - Комендант был зол до веселости, восторга.
Юрий остановил на нем чуть отрезвевший взгляд, увидел почти что перед носом комендатский палец. Это означало: за нарушение распорядка месяц строгого режима, без увольнений, без чайной - в общем, месяц исправления.
- Эх-х, что б ты... - выдохнул Юрий, произнес почти беззвучно, но сам почувствовал, что и без слов этим выдохом еще усугубил гнев-восторг коменданта - такой того обдал плотнющий столб перегара, вонючейшей коньячной вони.
Вместо одного пальца появилось три. Три месяца.
- Сука, - не выдержал Юрий, - ну и сука ты! Гаденыш.
Комендант подбежал к пульту и вдавил кнопку вызова наряда. Через пяток минут Юрия втолкнули в подвал, служивший гауптвахтой.
А на рассвете на коменданта натолкнулся часовой. Тот ползал по газону возле ворот. Нос его вместе с губами и верхней челюстью был вогнан едва ли не в гортань ударом - как потом утверждали сведущие в мордобое люди, ударом кулака, но кулака большого и умелого.
Вопрос отца был, как всегда, по существу: кто мог такое сделать?
- Говорят, тебя кто-то подвез. - Тут же и подсказка.
Юрий ответил вопросом:
- Это что-то меняет?
- Да. Разумеется! Кто тебя подвез, тот и задержал, и... и напоил. И мог такое сделать с комендантом.
- Ах он злодей.
- Не место!.. - Отец готов был вспылить, сдерживался еле-еле. - Не место и не время для иронии.
И стал, загибая пальцы - это было любимое его занятие, прибрасывать на пальцах, - утомительно, дотошно доказывать, почему не время. И почему не место Юрию торчать здесь арестованным, в роли сообщника зверского избиения... Во-первых, просто потому, что это место не красит их обоих, особенно его, отца. "Тебе понятно, почему?!" Во-вторых, сколько он просидит под следствием, на столько отодвинется день возвращения домой - в срок службы ведь отсидка не войдет. А
в-третьих...
Юрий не выдержал:
- Брось с пальцами хоть с этими.
- Что?
- Тот тоже показывал на пальцах. Гад.
- Н-надеюс-сь, - голос отца задрожал от гнева, - мне за это голову н-не расшибут?
- А я откуда могу знать...
- Да ты просто становишься... гм... опасный человек.
За дни на гауптвахте Юрий додумался до мысли, что так, наверно, кому-то надо, чтобы он всю оставшуюся жизнь свою работал за столовский комплексный обед. Сколько можно попадать в истории - в дерьмо?.. Опасным человек становится когда? Когда его печет, печет и допечет до ручки. Проймет, достанет до чего-то такого, что надо стать - стать опасным. Иначе дальше просто некуда и все настолько опротивеет, что стыдно самому, как будто наложил в штаны и ходишь. Да, вот именно тогда или становятся опасными героями, Аль Капонами и ужинают в кабаках, или пожизненно пашут за комплексный обед.
- По диким... у-у-у... - замычал Юрий от своих мыслей, забыв про сидящего рядом, непривычно притихшего отца.
- Так, - тут же подал он голос, - на чем я остановился? - Отец не мог, конечно, не доскрестись хоть до каких-то выводов, не наметить путей выхода из положения. - Что имеется в виду? А мы имеем либо увеличение срока, либо то, что было, но с ужесточением режима до конца службы. А это... - Отец опять прибрасывал, прикидывал и обмозговывал, словно разгадывал кроссворд. М-м... э... подписка о невыезде из города, отмена увольнений и, возможно, даже выходных... Ну, выходные, я, надеюсь, отобью. Как же без выходных?.. Увлекся, наверное, почувствовал себя членом трибунала. - Без выходных уж слишком!..
А Юрий снова замычал:
- По диким у-у... степям межрубежья, где бродят лишь дикие гру-у...
- Какие еще гру?
- Трудно, отец, понять. Может, государственные рецидивисты, уголовники. Хм... ГРУ. Чем хуже вашего ОПЦ?
- Ты здесь с ума не спрыгнул?
- Черт меня знает.
Отец поднялся, собрал бумаги в папочку. Ушел... "Интересно, - подумал Юрий как-то отстраненно, будто не его касалось, - пришлет врача или нет? Может, на психическое расстройство станет давить? Тоже ведь - вариант".
"...Сынок! Если ты во всем признаешься и назовешь этого изверга, тебе самому ничего не будет. Так говорит отец. А он знает, что говорит. Когда он, сынок, нас обманывал? Отец тебя любит так же, как и я. А может, даже больше. А ругает потому, что любит. Он даже плакал по тебе. Вчера мы с ним маленько выпили, поговорили. И вот поплакали.
Что тебя лишат поездок твоих домой, то ты не очень отчаивайся. Мы к тебе будем ездить. А, сынок! Халда-то твоя все равно ведь не дождется. Сколько еще впереди - срок большой, а ей на передок без этого нельзя. Уж больно она на это слабая, сынок. Прости господи, как говорится.
Шибко в голову ты все не бери. И веди себя хорошо. И скажи там, кому надо, кто мог такое с твоим начальником сделать. А там уж и увольнение твое не за горами, может, будет..."
Мусоровоз...
Да, заветная, несбыточная мечта... Юрий не сомневался, что коменданта ухайдокал так Иван Иваныч. И правильно. Но сейчас, здесь, в подвале, он частенько материл друга за это. Ведь получилось, пусть и по правилам мафии каменного века, справедливо, только ему, Юрию, вышло-то боком. Острым, колющим чуть не насквозь, боком-шилом...
Но перемены к лучшему все-таки бывают: через неделю послабленье сделали. Вернули в общую казарму. Снова потекли дни то на строительстве коттеджей, то на заводе. Привычный, в общем-то, конвейер жизни. Но чтоб шаг вправо или влево - и речи не могло возникнуть. А Иван Иваныч как исчез или забыл о нем. И отец не появлялся. Короче, внешне полный штиль.