4

— Эмма, ты ни на одной из наших бесед не говорила о своем будущем. Ни разу. Ты упоминаешь прошлое, признаешь настоящее, но никогда не касаешься того, что будет дальше. Ты с удовольствием слушаешь мои разговоры о твоих планах на будущее, но никогда ничего к ним не добавляешь. Поэтому сегодня я хочу остановиться на этом — на будущем. Что ты думаешь делать со своей жизнью, Эмма? Каковы твои планы на будущее?

Эмме всегда было интересно, а не является ли такое частое повторение имени каким-нибудь психологическим трюком. Если бы каждый раз, когда доктор Розенштейн его произносил, она опрокидывала стопку, то совершенно окосела бы уже в первые пятнадцать минут их беседы.

— Мои планы? — повторила она, даже не потрудившись на него взглянуть.

Не отрывая глаз от окна, Эмма смотрела на лужайку, расположенную позади «Солнечного ранчо». Кто-то пытался организовать там футбольный матч. Двое пациентов кричали друг на друга. Ещё один плакал. Она подавила желание улыбнуться.

— Да. Наверняка, у тебя есть планы, Эмма.

«Одна стопка».

— Наверняка.

— Ты хочешь вернуться в колледж? Или найти работу? Где ты видишь себя через пять лет? О чем ты мечтала в детстве, Эмма? Кем ты хотела стать, когда вырастешь?

«Вторая стопка».

— Балериной, — усмехнулась она. — Я была такой долговязой, что учитель физкультуры посоветовал мне попробовать себя в баскетболе или балете. Гонять мяч мне не очень-то нравилось.

— Эмма, я спрашиваю не об этом и, думаю, ты это знаешь. Если хочешь, мы можем поговорить о том, почему ты уходишь от разговора о будущем, но у меня такое чувство, что я уже знаю причину. Ты боишься, Эмма. Боишься будущего.

«Третью и четвертую стопку одним залпом!»

— Я не боюсь, — вздохнула она. — Просто я никогда... честно говоря, не думаю, что вообще когда-нибудь представляла себе свое будущее. Наверное, в глубине души я всегда считала, что умру молодой. От передозировки, недоедания, вождения в пьяном виде... или самоубийства.

Проблема этой притворной терапии, которую старательно посещала Эмма, чтобы ее признали нормальной и отпустили, состояла в том, что... она действительно проходила терапию.

Она никогда ни с кем не делилась своими мыслями о смерти в юном возрасте, никогда сознательно не облекала эти мысли в слова. Она и впрямь полагала, что умрет молодой? Но когда эти слова пронеслись у нее в голове, Эмма поняла, что это правда. Какой смысл ей жить дальше?

— Я понимаю, Эмма. У тебя было очень трудное детство, в котором постоянно подкреплялась мысль, что ты недостойна жить. Но мы уже прошли эту ступень. Ты уже взрослая и можешь делать все, что захочешь.

— Всё, что захочу? — захохотала она. — Доктор, я сейчас даже из дома выйти не могу. Я обязана приходить сюда три раза в неделю, не важно хочется мне этого или нет. Я не могу найти работу, не могу открыть счет в банке, ничего не могу.

— Видишь? Вот об этом я и говорю — ты думаешь о настоящем времени. А я спрашиваю о будущем. После этого настанет другой период. Может быть, не сразу. Спустя недели, месяцы, возможно годы, но он рано или поздно настанет, и тебе стоит начать к нему готовиться.

«Месяцы? Возможно, годы?»

Когда он произнес эти слова, она почувствовала, как ее покидает жизнь. Если ей придется прожить под властью Марго еще месяц, Эмма найдет другой способ со всем покончить. И на этот раз она перережет правильную артерию.

— Чем тебе нравится заниматься? — продолжил доктор Розенштейн, прервав ее молчание. — У каждого есть любимое занятие, хобби. Бег? Музыка? Раскрашивание статуэток?

«Преследование. Зацикливание. Страдание».

— Бег, — выдавила она из себя. — Я раньше бегала.

— О! Тебе нравится бегать?

— Я бы не сказала, что мне это нравится, — поспешно добавила она. — Я делала это для моциона, и чтобы выбраться из дома. Чтобы хотя бы ненадолго убежать от жизни.

— Ладно, тогда, может, не бег. Что-нибудь еще?

«Слушать голос Чёрча. Смотреть, как он дышит. Думать о нем. Любить его. Делать для него всё, что он захочет».

— Мне нравится..., — медленно проговорила она. — Наблюдать за людьми. Пытаться их понять. Разобраться в них. Узнать, почему они делают то, что делают.

Доктор улыбнулся.

— Ага, мне следовало догадаться. Это ведь так очевидно.

— Э-э… да?

— Психология или социология. Может быть, ты захочешь сесть в это кресло, — усмехнулся он, похлопав по кожаным подлокотникам.

Эмма фыркнула.

— Не думаю, что у людей, страдающих тяжелой депрессией, есть возможность стать психологами, — отметила она.

Он пожал плечами, делая пометки в блокноте.

— Психологи тоже люди с такими же проблемами, что и у всех остальных. Мы просто лучше с ними справляемся.

Она прищурилась.

— Или лучше их прячете.

Её фраза заставила его оторваться от своих записей.

— Да, полагаю, нам было бы проще придумать уловки, скрывающие наши собственные проблемы. Ты всегда можешь заняться социологией, изучением общества, взаимоотношений и культуры.

— Могу поспорить, платят за это хорошо.

— Мы просто рассматриваем идеи, тебе не нужно прямо сейчас подавать заявку на получение докторской степени, — поддразнил ее он. — Но вот что я тебе скажу: Эмма, ты умна, даже больше, чем ты думаешь. И очень наблюдательна, это в тебе заметили все твои врачи. У тебя хорошо получается ладить с людьми и другими пациентами. Об этом мы поговорим завтра и в ближайшие недели. Мне бы хотелось побеседовать с тобой и твоей матерью о том, чтобы где-нибудь после Нового года включить тебя в программу стажировки, таким образом, мы сможем…

И Эмма снова уставилась в окно и отключилась. Футбольные команды окончательно разбрелись, хотя крикун по-прежнему рыдал на краю поля.

Да, Эмма знала, что у нее хорошо получается “ладить” с людьми. Именно так ей столько времени удавалось вписываться в реальный мир. Но это не имело никакого отношения к реальности. Она говорила то, что от нее ожидали, и вела себя так, как от нее ожидали.

Вот почему Чёрч сумел так легко проникнуть сквозь ее защитные барьеры. Она могла говорить ему все, что угодно, вести себя так, как ей заблагорассудится, но ему было все равно. Он принимал ее такой, какая она есть. Ну или, по крайней мере, ей так казалось.

«Ты принимал меня, Чёрч? В самом деле? Или все это было лишь притворством, чтобы заставить меня сделать то, что ты хочешь? Я уже ни в чём не уверена».

Она проделала то, что получалось у нее лучше всего — пробормотала все нужные ответы на остальные комментарии доктора Розенштейна. Он закончил их беседу, затем проводил ее на выход и пригласил в кабинет Марго для небольшого подведения итогов. В дверях мать с дочерью переглянулись. Зеленые глаза — широко распахнутые и настороженные, слегка подозрительные. Карие глаза — прищуренные и пронизывающие, предостерегающие.

Потом дверь закрылась, и Эмма снова оказалась в коридоре.

— Привет, длинноногая Эмма, — послышался откуда-то позади дразнящий голос.

По её спине пробежала дрожь, и она обернулась, едва успев скрыть свое отвращение.

После того, свидетелем чего она стала днем ранее, вид Дрю Каспериана действовал ей на нервы. Когда мужчины вбивали себе в голову, что хотят трахнуть мать и дочь, у них в глазах сразу появлялся такой особый похотливый взгляд, словно они собой гордились. Словно это была возможность проявить себя, ну вроде как трахнуть близняшек. Два горячих члена семьи по цене одного или что-то типа того. Она никогда этого не понимала, и лично ее от этого тошнило.

С тех пор, как Эмма в последний раз видела этот взгляд, прошло довольно много времени, но то, что вспыхнуло в глазах Каспера было невозможно ни с чем перепутать. Он перепихнулся с симпатичной мамашей, и это было потрясно.

Но удастся ли ему заполучить еще более симпатичную дочь? Он явно хотел испытать свои силы.

— Привет, Каспер, — сказала она, стараясь говорить спокойно и непринужденно.

— Нам сегодня не помешала бы твоя помощь, — сказал он, между делом прислонившись к стене слева от нее, тем самым зажав ее между собой и скамейкой. — Мы устроили небольшой футбольный матч. С такими ногами, как у тебя, моя команда точно бы выиграла.

— О, спортсмен из меня никудышный, — усмехнулась она. — Длинные ноги как правило спотыкаются друг о друга.

— Все равно было бы весело. Может, как-нибудь в следующий раз, Эм? — спросил он.

— Не думаю, но спасибо за приглашение.

Она уже собиралась уходить, как вдруг он резко обнял ее на прощание, прижав Эммины руки к телу. Она подавила стон. За время своего пребывания на «Ранчо» она научилась избегать его объятий. Но всего неделя вдали от этого места, и ее защитные реакции ослабли. Она неподвижно застыла в его цепкой хватке и отгоняла прочь мрачные мысли о режущих предметах и море крови.

Его крови.

«Как вам такая фантазия, доктор Розенштейн? Я вижу будущее, полное крови, расчленёнки и ужасающего понимания того, что Чёрч не превращал меня в убийцу... а просто выпустил его на свободу».

ЧЁРЧ

Сигареты горят, как она. Их дым хранит воспоминания о ней, и просто знание того, что, скатывая их, она облизывала эту папиросную бумагу, которая сейчас сминается у меня между губами...

Я не люблю курить. Но я люблю эти сигареты.

После того, как Эмму увезли в отделение неотложной помощи, после того как там появились Марго с Джерри, и она нацепила на себя маску заботливой, любящей матери, я поехал домой.

Вернулся к себе в спальню.

Стянул с кровати одеяло.

И вот она.

Один или два литра ее крови, впитавшиеся в волокна, отпечатавшиеся на хлопке.

От матраса, само собой, придется избавиться. Появится плесень, от нее заведутся клопы. А может, и ещё что похуже. К тому же, находиться там я больше не мог, а оставь я матрас, Марго бы точно его выбросила.

Неприемлемо. Никто не смеет приближаться к жизненной силе Эммы.

Поэтому я лег на кровать. Растянулся рядом с ней, вдыхая её аромат.