— Вы меня выпишите, — выпалила она.

Розенштейн удивленно поморгал, затем начал медленно обходить стол.

— Что?

— Вы подпишите бумагу о том, что я здорова, — продолжила она, пятясь к другому концу стола, чтобы он не мог к ней приблизиться. — Вы скажете какой-нибудь комиссии, или комитету, или судье, или хрен знает кому, что я в своем уме, в полном порядке, что мне больше не нужен опекун.

— Эмма, разумеется, я этого не сделаю. У нас впереди еще много работы, — сказал он.

Она покачала головой.

— Вы это сделаете, или я обойду все госдепартаменты, какие только найду, и сообщу им всё, что Вы только что мне сказали, всё, что Вы пытались сделать, когда я поставила Вас в известность о сексуальном насилии над пациентками, — пригрозила она.

Какое-то мгновение Розенштейн казался огорченным, затем его лицо прояснилось.

Эмма задумалась, всегда ли он носил маску, и проклинала себя за то, что так поздно это заметила. Раньше у нее это хорошо получалось.

— Эмма, ты слишком остро реагируешь и, честно говоря, ведешь себя нелепо. Неужели ты думаешь, что кто-то всерьез воспримет твои обвинения? — спросил он, затем наклонился и взял со стола ее досье. Начал листать страницы. — Ты на протяжении долгого времени злоупотребляла наркотиками и алкоголем, и все это в сочетании с документально подтвержденным аморальным поведением. Откуда мне знать, что ты сама не приставала к мистеру Каспериану, и это не жест отвергнутой женщины, срывающей свой гнев на мужчине, который решил не принимать ее предложение?

— Черт побери, — выдохнула она и улыбнулась. По-настоящему улыбнулась. — Так и есть... впечатляет, доктор. Никогда бы не подумала, что в Вас это сидит. Но Вы, видимо, впервые с этим сталкиваетесь, поскольку должны понимать, что моя репутация и так неважнецкая. Ещё с... о, с самого зачатия. Думаете, меня волнует, что кто-то меня не послушает? Потому что рано или поздно кто-нибудь обязательно это сделает. А вот у Вас и впрямь блестящая репутация. И широко известная. Вы готовы ее запятнать? Так ею рискнуть? Ради маленькой подписи на крошечном клочке бумаги, или типа того? Вы меня окончательно выписываете, избавляете от ярма в виде моей матери, и я ухожу. Вы больше никогда обо мне не услышите, а Каспериан может и дальше трахаться с кем захочет. Если Вы отказываетесь — я ухожу и начинаю бить во все колокола. Если я потороплюсь, то наверняка ещё успею попасть в местные новости.

Какой странный день. От внезапного пробуждения из-за непонятного сна и полу фантастичного разговора с Джерри, до ее решимости изменить жизнь на «Солнечном Ранчо» к лучшему и шантажа ее психолога.

Молчание, наконец, изменилось. Оно стало взрывоопасным. Доктор Розенштейн был недоволен, но он понимал, что Эмма держит его на мушке. Он вел себя так, будто не знает, что делать, но она не сомневалась, что в конце концов доктор станет защищаться. Трусы всегда делают такой выбор. Наконец он вздохнул и обошел вокруг стола.

— Для этого нужно время, мисс Хартли.

«Так я теперь Мисс Хартли, да?»

— Не так уж много, — возразила она, встав за стулом.

— Да, но я не могу подписать документ, свидетельствующий о том, что ты чудесным образом изменилась на сто восемьдесят градусов — у меня еженедельные беседы с твоей матерью, на которых мы оба ведем записи для судебной системы. Если я вдруг изменю свое мнение, для твоего осмотра могут прислать независимого психолога, и, как бы ты ни была умна, сомневаюсь, что у тебя получится всех обмануть, — объяснил он и, сев за стол, стал делать пометки в блокноте.

— Ваши записи не могут быть такими уж плохими, за это время я кое-чего добилась — если, конечно, Вы не морочили мне голову.

— Я не морочил.

— Прекрасно. Тогда начнем с сегодняшнего дня. Когда Вы сегодня будете разговаривать с Марго (мне все равно), скажите, что всерьез хотите обсудить с ней мое возвращение на волю или что там еще. К Рождеству я хочу свободы.

— Я думаю, может, месяц или два, — предположил он.

Эмма фыркнула:

— А я думаю, что знаю, как общаться с социальными службами, док. «Мэм, это было ужасно, Каспериан прикасался ко мне там, а доктор Розенштейн ничего не предпринял!» — звучит убедительно, да?

Она произнесла обвинение детским голосом, от чего все стало казаться еще более мерзким, чем на самом деле.

— Хорошо. Хорошо, две недели, к Рождеству я тебя выпишу, — вздохнул он, потирая лицо руками. — Не хочу тебя расстраивать, но мне известно, как работает твой мозг, и, честно говоря, я делал тебе добро. У тебя хорошо получается. Через пару месяцев ты и так бы получила желаемое. Ты действительно считаешь, что так для тебя лучше?

— Нет, — согласилась Эмма. — Но думаю, что, если я ещё какое-то время пробуду здесь с ним — или с Вами, — Вы увидите, как на самом деле выглядит безумие.

— Я тебя понял. Можешь позвать сюда свою мать, мы с ней поговорим, пока ты на групповой терапии. Сегодня я также побеседую с Касперианом. Мне не безразличны здешние пациенты, надеюсь, ты это знаешь. Я с ним поговорю и дам ему понять, что необходимо быть осмотрительным.

— Быть осмотрительным, — снова рассмеялась Эмма и, подойдя к выходу, распахнула дверь. — Отличная концепция ухода за пациентами, док.

Боже, как она разозлилась. Эмма так разозлилась, что ее трясло. Она скрипела зубами, стискивала кулаки и даже так сильно поджимала пальцы ног, что в конце концов сбросила туфли. Она сунула под стул скрещенные в лодыжках ноги, надеялась, что так, самое дружелюбное привидение Каспер не заметит, как они подергиваются. Он болтал о самопомощи, о том, как важно вовремя обратиться за поддержкой, и предлагал разные книги на эту тему.

«Как же мне хочется треснуть одной из этих книг по его тупой башке. Так сильно, чтобы можно было посмотреть, есть ли у него вообще мозги, или ему в череп по позвоночнику тупо тянется член».

— Как ты? — прошептал Райан.

Он, как всегда, сел рядом с ней, но Эмма не обратила на него внимания.

— Прекрасно, — ответила она, кусая ноготь большого пальца.

— Выглядишь ты не прекрасно. Ты выглядишь так, словно...

— Эмма! — прогремел на всю комнату голос Каспера. — У тебя есть что добавить?

Райан подавил смешок, и она заметила, что все в комнате делают то же самое. Это казалось полнейшей глупостью, Эмме нечего было добавить. По крайней мере, раньше.

Но, глупые людишки, прежней Эммы больше не было. За дело взялась темная Эмма, и именно она сейчас широко улыбалась Касперу.

— Да, у меня есть кое-что, о чем я хотела бы поговорить, — ответила она.

Каспер был стрелянным воробьем, но даже он не мог скрыть отразившегося у него на лице шока. Все уставились на нее.

— Эм, что ты делаешь? — прошипел краем рта Райан.

— Рад это слышать, Эмма, — Каспер жестом попросил ее продолжать. — Так что у тебя на уме?

— Секс, — просто ответила она.

Сидящий рядом с ней Райан издал сдавленный звук. Надо отдать должное Касперу, ему удалось сохранить серьезное выражение лица.

— Хорошо. Секс и наше отношение к самим себе действительно очень взаимосвязаны, правда? — сказал он, оглядев группу.

Несколько человек кивнули. Большинство уставилось в пол или на Эмму.

— Совершенно верно, — кивнула она. — И мне известно, что таким как я, с моими проблемами, нужно воздерживаться от секса, но это очень сложно.

— Да. Желание погрузиться в новые отношения может быть…

— Меня не интересуют отношения, я просто хочу секса, — не сводя с него глаз, проговорила Эмма. Она почти улыбнулась, когда он громко сглотнул. — Большую часть жизни секс был для меня чем-то вроде отдушины. Кто-то ходит в спортзал, кто-то рисует, а мне нравится заниматься сексом.

— Хорошо… да... да, я понимаю это чувство. Секс — это нормально и естественно, и никто не говорит, что ты никогда больше не должна им заниматься, но, возможно, было бы целесообразно провести более глубокий анализ твоего… эм… состояния и понять, готова ли ты к чему-то такому, как... сексуальная активность, — предположил он.

Ее тошнило от его банальностей. Вместо этого она застенчиво ему улыбнулась.

— А ты мог бы провести такой анализ? — спросила Эмма, поигрывая прядью волос и рассеянно накручивая ее на пальцы.

— Мог бы… да, я квалифицированный специалист. Давай продолжим занятие с группой, а потом мы с тобой это обсудим, хорошо?

Они перешли к другим вопросам, и Эмма по большей части отключилась, стараясь не обращать внимания на тихий голосок у нее в голове, который не переставая спрашивал ее, какого хрена она делает. Этот тоненький голосок принадлежал доктору Розенштейнену и теперь ничего для нее не значил. Так почему бы не прислушаться к другим голосам? Пусть контроль ненадолго захватит темная Эмма и порочный голос Чёрча.

Когда терапия закончилась, Эмма собиралась встретиться один на один с дружелюбным извращенцем Каспером, но у Райана, видимо, были другие планы. Он схватил ее за руку и так резко поволок из комнаты, что Эмма едва успела подобрать с пола туфли. Держа их в одной руке, она последовала за ним.

— Что все это значит? — настойчиво спросил он, практически впихнув ее в спортзал.

— А то, что я сыта по горло этой гребаной психушкой. Я отсюда сваливаю, — фыркнула она.

— Сваливаешь? Эм, да ты уже свалила.

— Не совсем. Я на длинном поводке, но я все еще здесь.

— Неважно, — проворчал он, пристально глядя на нее. Как будто она его сильно расстроила. — Просто я подумал... мне показалось, что ты к нему подкатывала. Ты к нему подкатывала? Потому что я этого не вынесу. От одной мысли, что ты с ним... он с тобой... Господи, блевать охота.

— Не только тебе, — вздохнула она. — Ты привел меня сюда, чтобы отругать? Потому что мне не нужна вторая мать, мне по горло хватает той, что уже есть. Обо мне не беспокойся, я знаю, что делаю.

— Надеюсь, что так и есть, потому что я достал то, что ты просила, — сказал Райан, оглядывая комнату.

— Что? — пытаясь вспомнить, спросила Эмма.