Глава 3. Райдер

Плейлист: Beirut — Elephant Gun

Ровно два года назад я осознал, что моя жизнь никогда не сложится так, как я думал. Отрицание — это мощный механизм преодоления. Когда я заболел, моя психика как можно дольше цеплялась за отрицание. Но в итоге мощная прагматическая жила, объединяющая всю мою семью, постучала в двери моего разума и потребовала посмотреть правде в глаза.

Я вам не типичный калифорнийский парень. Я не катаюсь на сёрфе. Я вырос в Олимпии, штат Вашингтон, и хотел бы до сих пор жить там, но папа получил чрезвычайно заманчивое предложение от медицинского центра Рональда Рейгана при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (РРМЦ, сокращенно), и поэтому мы здесь.

Я скучаю по осени. Я скучаю по мокрым листьям, превращающимся в скользкий ковёр под моими ногами. Я скучаю по тому, как розовеет мой нос и горят лёгкие после долгих пробежек по снегу. Я скучаю по темноте, как бы странно это ни звучало. Я скучаю по свечам, огне в очаге и уютному чтению книги после заката за ужином.

И я скучаю по футболу. Я скучаю по игре, которая, как я был уверен, направляла бы и определяла всю мою взрослую жизнь.

Так что, само собой, в годовщину того дня, когда все мои мечты отправились на помойку, Уилла Саттер, восходящая звезда женского футбола, плюхнулась на соседнее сиденье рядом со мной на лекции по бизнес-математике. Такое чувство, будто вселенная отвесила пинок по больному месту.

Не помогло и то, что она, похоже, необъяснимо возненавидела меня. Когда лекция закончилась, она наградила меня убийственным взглядом и засунула ручку в волосы так, будто представляла, что это кинжал, вонзающийся в моё сердце. Ярость сделала её янтарные радужки медно-рыжими, и от неё практически исходила агрессивная энергия. Женщина, чьё будущее когда-то было моим, будущее, за которое я бы всё отдал, смотрела на меня так, будто хотела убить меня, а потом ещё разок прикончить для гарантии. Задерживаться и смотреть, как она пытается испепелить меня глазами, хотя я не знал, чем заслужил такую ненависть, при других обстоятельствах было бы весело, но не в тот день.

Следующее занятие было таким же паршивым. Она снова опустилась на соседнее сиденье, заставив меня остро осознавать её тело, почти задевающее моё. Я парень с размерами крупнее среднего. У меня широкие плечи, длинные ноги. Я не втискиваюсь за эти парты. Так что я не удивился, когда повернулся на сиденье, нечаянно пихнул её локтем, и тем самым снова заслужил убийственный взгляд.

Удивительно то, что когда она сердито посмотрела на меня, требуя объяснений, мне реально захотелось ответить. И это кое о чём говорит, поскольку за два года я не произнёс ни слова.

— Рай.

Я слышу этот звук как под водой, приглушённо и искажённо. Вот так звучит жизнь со средней и тяжёлой степенью потери слуха в правом и левом ухе соответственно. Бактериальный менингит взялся из ниоткуда за несколько жестоких недель до начала межсезонья в Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса (КУЛА). Я быстро и сильно заболел, а когда очнулся в больнице, то услышал голос мамы как металлический искажённый звук, который едва узнал. Менингит повредил моё внутреннее ухо, и антибиотики тоже сказались.

Никак нельзя было восстановить навыки первого дивизиона на футбольном поле, когда моё ощущение равновесия оказалось нарушено, и я не мог слышать своё имя или летящий на меня мяч. Слуховой аппарат сделал всё ещё хуже, и попытки вновь играть превратились в одной большой кошмар.

Тренер подбадривал. Товарищи по команде поддерживали. Но я был реалистом.

Я вывел свою карьеру за пределы поля и милосердно прикончил все мечты. Я бросил бутсы, отказался от спортивной стипендии и двинулся дальше. Теперь я уже не Райдер Бергман, прекрасный левый защитник и первокурсник, обречённый на успех. Уже нет.

— Рай, — снова зовёт Рен. Ну типа, может, он произнёс моё прозвище. С таким же успехом мой брат мог сказать моё полное имя, а я просто не разобрал. Я стараюсь больше не переживать о таких деталях, не гадать и не беспокоиться, что я упускаю, но это непросто. Поначалу тревожность просто парализовывала. Теперь это постоянный фоновый гул нервозности.

Я разворачиваюсь на стуле и оказываюсь лицом к лицу с моим братом Реном. Как и я, он высокий, широкоплечий и крепко сложенный. Его светлые волосы отливают красновато-коричневым, а бледные серо-голубые глаза — точная копия маминых.

Рен — профессиональный хоккеист, который ужасно волновался из-за драфта¹, будучи уверенным, что его отправят на другой конец страны, далеко от нас. К его колоссальному облегчению, ему удалось подписать контракт в Лос-Анджелесе, но на протяжении сезона он редко бывает дома, хотя живёт и работает рядом. Но когда он дома, он докапывается до меня.

Я склоняю голову набок и одними губами произношу: «Ты откуда взялся?»

Рен прислоняется плечом к косяку, скрещивая руки на груди. Он хмурится, но всё равно говорит отчётливо, чтобы я мог читать по губам.

— Выходной. Следующая игра завтра.

«И?» — произношу я губами.

Закатив глаза, Рен вытаскивает из кармана телефон и помахивает им из стороны в сторону, что за два года стало условным сигналом для «Возьми телефон, придурок, и поговори со мной нормально».

Вздохнув, я беру телефон и открываю нашу переписку.

«Я знаю, какой сегодня день, — пишет он. — Пошли, я свожу тебя куда-нибудь».

Прежний Райдер издал бы невесёлый смешок, но я научился сдерживать любые звуки.

«Нет», — печатаю я.

— Чёрт подери, — произносят губы Рена. На мгновение я чувствую себя виноватым. Рен — последний из оставшихся братьев, и он заслуживает моей доброты за то, что держится рядом со мной. Остальные братья прекратили попытки достучаться и в основном оставляют меня в покое. Это не их вина. Я практически всех оттолкнул.

«Фрейя пригрозила вытащить тебя силой, если ты не придёшь добровольно», — пишет он.

Я вскидываю руки и одними губами произношу: «Какого хера?»

Рен пожимает плечами.

— Она устала от твоих выходок. Говорит, что знает местечко с хорошими бургерами, где не слишком шумно, и у тебя не заболит голова.

У меня вырывается вздох, и мои пальцы печатают: «А если я не пойду?»

Рен смеётся и убирает телефон в карман.

— Она и твоя сестра тоже. Ты знаешь, что будет.

Фрейя — старшая. На её фоне моё упрямство выглядит детскими капризами. Лучше согласиться с ней. Я посижу в тихом месте, поем, позволю им говорить рядом со мной, а потом она оставит меня в покое.

Вставая, я стягиваю толстовку и провожу рукой по волосам, ища бейсболку. Рен принимает моё переодевание за признак того, что я не буду спорить со своей напористой сестрой и соглашусь на эту дурацкую вылазку. Он издаёт торжествующий вопль — этот редкий высокий звук я всё ещё могу слышать. Хотелось бы мне сказать, что я благодарен за это, но тогда я бы соврал. Когда я что-то слышу, я думаю обо всём том, что я не в состоянии расслышать. Психолог, к которому родители отвели меня после случившегося, сказал, что нужно время, чтобы начать воспринимать жизнь как стакан, который наполовину полон.

Этот наполовину полный стакан чрезвычайно далёк от меня.

***

Для стороннего наблюдателя мы выглядим как жалкая замкнутая группа, уткнувшаяся в телефоны, но раз я тут, мы только так и можем общаться. Групповой чат обычно состоит из нас четверых. Фрейя, её муж Эйден, я и мой брат Рен.

Иногда они говорят вслух, я читаю по губам, а потом отвечаю в групповом чате. Так они могут общаться как нормальные люди, а я просто вклиниваюсь, когда хочу. Это случается редко. Ну, хотя бы это не ново. Я всегда был довольно тихим, даже до потери слуха.

Эйден потягивает пиво и ставит бокал. Поворачиваясь ко мне лицом, чтобы я мог читать по губам, он говорит всем остальным:

— Кто-нибудь, спросите Рая об его новой подружке на моих лекциях.

Мои глаза прищуриваются. Да, Эйден — это профессор МакКормак. Мой зять — также мой преподаватель, и я волновался, что это породит конфликт интересов. Бизнес-математика — это обязательный предмет перед другим редким курсом, который я отчаянно хочу посещать в следующем семестре, и только на потоке Эйдена были свободные места. Он сказал, что всё будет нормально, и я ему поверил. Если кто и будет достаточно засранцем, чтобы отделить личное от рабочего и превратить этот курс в кошмар для меня, то это он.

Фрейя оживляется и подаётся вперёд. Она шлёпает меня по руке, чтобы привлечь моё внимание.

— Новая подружка? А ну выкладывай.

Она копия мамы, и у меня складывается жуткое ощущение, будто это мама выпытывает у меня про девочек, как это было в старших классах. Светлые волосы Фрейи подстрижены в короткую стрижку пикси, ледяные голубые глаза как всегда пронизывают, и я заметил, что у неё новый пирсинг.

Я делаю «галочку» из двух пальцев и подношу большой палец к виску.

Фрейя щурится.

— Что?

Я усмехаюсь, печатая в групповой чат: «Бык. Твой новый пирсинг делает тебя похожей на быка».

Рен хрюкает и пытается скрыть это за кашлем, а Эйден поперхнулся пивом. Никто не задирает Фрейю. Кроме меня.

— Ах ты мелкий говнюк, — она наклоняется через стол и совершает тщетную попытку ущипнуть меня за сосок. Сев обратно на место, она аккуратно поправляет пирсинг в септуме. — Я выгляжу авторитетно.

За столом снова раздается хрюканье и смешки. Я прячу свой смех, прикрывая рот кулаком и позволяя плечам трястись. Желание заржать в голос раньше так и давило на рёбра, когда ко мне наконец-то вернулось чувство юмора, но я принял тот факт, что теперь лучше не издавать ни звука.

Внезапно смех угасает, и Эйден говорит:

— Проклятье.

Фрейя поворачивает голову в ту сторону, куда смотрит Эйден, и Рен тоже. Уилла Саттер входит в двери, но я понятия не имею, что они говорят про неё. В этот редкий момент они забывают, что им надо давать мне возможность читать по губам или же писать в телефонах.