Эхо коллективных стонов разносится по аудитории. Мак усмехается, держа руки в карманах.

— На следующей лекции поделим вас на пары. Хорошего всем дня!

Я не успеваю даже надеть колпачок на ручку, а Райдер уже соскакивает со своего места. Закинув сумку за плечо, он вылетает из помещения, лавируя и проталкиваясь через медленно выходящую толпу.

Я медленно поворачиваясь, пораженная степенью мудачества этого типа. Ну то есть, чтобы быть таким мудаком, надо постараться.

— Но он вроде как хорошенький мудак, — говорит чей-то голос.

Я подпрыгиваю и поворачиваюсь налево.

— Прости. Не осознавала, что размышляю вслух.

Она пожимает плечами и улыбается.

— Ничего страшного. Я поняла. Я Эмили.

— Уилла, — встав, я закрываю тетрадь и заталкиваю в сумку.

Её улыбка делается шире.

— О, мне нравится это имя. Как писательница Уилла Кэсер?

Я киваю, когда боль сжимает мою грудь, и я думаю о маме.

— Ага.

Мне стоит спросить у Эмили, хорошо ли она пишет конспекты, и нельзя ли попросить у неё копии. Но снова мой страх просить кого-то о чём-то (или хуже того, получить отказ) лишает меня дара речи.

— Ну, хорошего дня! — бодро говорит она.

У меня куча домашней работы, тренировка в рамках подготовки к матчу против одного из самых серьёзных соперников, и я направляюсь в больницу, чтобы узнать результаты последней биопсии моей мамы. Я вовсе не ожидаю, что день будет хорошим.

— Спасибо, — выдавливаю я. — И тебе.

***

К этому моменту я уже привыкла к больничной рутине. Запахи, звуки. Свист и сигнал, с которыми открываются двери лифтов, поскрипывание кроссовок по линолеуму. Гул флуоресцентных ламп, смешивающиеся запахи антисептика и мочи. Странно, но мне это не ненавистно. Это место стало домом для мамы в последний месяц, и где бы она ни находилась, я хочу быть рядом.

— Уилла Роуз! — мама опускает книгу и широко разводит свои худые руки.

— Привет, мама, — я посылаю ей воздушный поцелуй, затем снимаю толстовку и исправно мою руки. Мама на препаратах, подавляющих иммунитет, а студенты колледжа — это ходячий рассадник микробов, по словам доктора Би, так что я скребу кожу до самых локтей, а потом на всякий случай выдавливаю себе на руки несколько порций санитайзера.

Наконец, я могу наклониться и принять её объятие. Оно крепкое и долгое. Она как всегда сцепляет пальцы за моей спиной и хорошенько стискивает меня.

— Как твой день, дорогая? — спрашивает она.

Мама откидывается назад и встречается со мной взглядом. Когда я смотрю на свою мать, я всегда благодарна за напоминание, что я её копия, если не считать неуправляемых волос. Это позволяет мне притвориться, что я появилась на свет от одной лишь мамы, и что я только её.

— Неплохо, — я аккуратно сажусь на край кровати и кошусь на поднос с нетронутой едой.

Она машет рукой.

— На вкус как отходы из помойки.

— Но мама, если не будешь есть, у тебя не будет сил. А силы тебе нужны.

Вздыхая, она сжимает мои пальцы.

— Знаю. Барбара из той церковной программы поддержки попозже принесет мне домашний куриный суп.

Слава Богу за эту церковную программу, потому что она прикрывает мои пробелы. Домашнюю еду для мамы должна готовить я, а не какая-то милая леди-лютеранка по имени Барбара, но я смирюсь с этим. Это питает маму, и она получает приятный визит от незнакомца. В отличие от меня, мама не теряется при разговорах с другими и действительно наслаждается светской беседой.

Мы с мамой остались одни, и это не кажется мне плохим; что есть, то есть. За годы мы слишком много переезжали, чтобы завязать крепкую дружбу, и мы обе по характеру одиночки. Моя семья всегда состояла из бабушки Роуз и мамы. Бабушка Роуз умерла, когда я училась в старших классах, и я до сих пор скучаю по ней. Она была той ещё роковой женщиной, которая любила выращивать овощи и цветы, всегда побеждала в играх-викторинах, беспрестанно курила и материлась как сапожник. Видимо, я унаследовала её нрав.

— Ладно, — я достаю апельсин и начинаю чистить. Как только я уберу все тонкие ниточки с долек, мы с мамой съедим его пополам. Это наша традиция. — Какие новости? — я не отрываю взгляда от апельсина, срывая кожицу и посылая терпкие брызги в воздух. Я боюсь, что увижу выражение в глазах мамы, когда она сообщит мне плохие новости.

— Какие новости? — переспрашивает она.

Я резко поднимаю взгляд.

— Не прикидывайся дурочкой, Джой Саттер.

Она улыбается, и от этого её глаза мерцают.

— Биопсия дала не очень хорошие результаты, но у доктора Би есть для меня план. Он у меня три в одном — мозги, яйца и красота.

Я резко оборачиваюсь, убеждаясь, что у порога палаты никого нет.

Мама усмехается.

— Он знает, что я шучу. Но я правда очень высокого мнения о нём, и он бессовестно этим пользуется, заставляя меня есть обеды и прогуливаться по коридорам.

— Умный мужчина, — бормочу я. — Высокий, рыжий и привлекательный — это всегда было в твоём вкусе.

— Что поделаешь, таковы мои вкусы. Рыжие не получают в этом мире всей любви, которую заслуживают. А теперь поговори со мной о жизни, школе, команды, — мама меняет позу и старается скрыть гримасу. — У меня такое чувство, будто в последнее время я вообще не в курсе событий.

Я рассказываю, что вчера вечером Руни пыталась приготовить пад тай, и вся квартира воняла гнилой рыбой, а лапша была такой жёсткой, что я едва не сломала зуб.

Мама смеётся, пока смех не переходит в приступ кашля. Заглядывает медсестра, даёт маме кислородную маску и награждает меня взглядом, который говорит «Сбавь обороты, Саттер».

Решив, что больше не буду так её смешить, я рассказываю маме о приближающемся матче, и что мы будем придерживаться более агрессивной стратегии. До сих пор мы играли по стратегии, где я выполняла роль «блуждающего форварда», так что если наши противники умны, они попробуют противопоставить мне двух членов команды. Мы поставим Руни со мной как второго форварда вместо её обычного места в центре поля. Если Руни будет впереди, отвлекая на себя их защиту, то есть надежда, что вместе мы сумеем забить пару голов.

— Звучит здорово, — говорит мама, кладя в рот дольку апельсина и улыбаясь. — Скоро ведь придут агенты, чтобы понаблюдать за тобой, да?

Я тоже жую дольку апельсина.

— Ага, — говорю я с набитым ртом. — Если меня допустят к игре.

Редеющие брови моей мамы взлетают вверх.

— Прошу прощения, Уилла Роуз, я что-то пропустила? Ты старательная и ответственная студентка. Твоим оценкам раньше ничего не грозило.

Застонав, я падаю вбок, пока моя голова не оказывается на её коленях. Ладонь мамы забирается в мои волосы, пытаясь сделать порядок из хаоса.

— Расскажи мне, дорогая.

Всё вываливается сплошным потоком. Как я наивно ожидала, что профессор МакКормак поведёт себя как все остальные мои педагоги, а потом я поняла, что это не так, и занервичала просить его о необходимом. Я не успеваю рассказать о засранце-лесорубе, прежде чем мама цокает и качает головой.

— Ты никогда не умела вести сложные разговоры, — мама вздыхает. — Не знаю, откуда это в тебе. Если бы кто-то позволил меня зарабатывать на жизнь спорами, я бы с радостью согласилась.

Её руки так успокаивают, что я позволяю себе закрыть глаза и наслаждаться ощущением её пальцев, ритмично скользящих по моим волосам. Когда она закончит, мои дикие волосы будут не такими запутанными, но распушатся вдвое. Но я не возражаю.

— Из тебя получился бы отличный адвокат, мама. Учитывая тебя и Руни, я окружена ассертивными личностями...

— Вот оно! — мама тянется к кроссворду и, прикусив кончик языка, прописывает буковки. — Ас-сер-тив-ный. Ох, Уилла, спасибо. Теперь я могу утереть нос доктору Би, когда он заглянет в следующий раз.

Я поднимаю голову и смотрю ей в глаза.

— Так это доктор Би подсадил тебя на кроссворды? — она уже несколько недель помешалась на них, в любое время дня и ночи пишет мне сообщение, чтобы спросить, не знаем ли мы с Руни нужное ей слово.

— Ну, он сказал, что если я буду нормально есть и не похудею ещё сильнее, он отпустит меня на твой матч за звание чемпиона.

— Мама, нам ещё нужно пройти через отборочные и плей-офф...

— Нет. Нет. Нет, — мама поднимает ладонь, повелевая мне замолчать. — Чему я тебя учила?

Я вздыхаю.

— Я могу сделать всё, на что настроюсь умом и сердцем.

— Вот именно. Ты хочешь сыграть в матче за звание чемпиона, Уилла, и у тебя получится. Как я и говорила, если я сохраню вес, мне разрешат прийти, но если я за день разгадаю кроссворд из Нью-Йорк Таймс, то он сам отвезёт меня в своей навороченной спортивной машине.

Я резко выпрямляюсь.

— Но в этом году финал будет в Сан-Хосе. Разве это не опасно? Ну типа, дорога тебя утомит, и внешний мир кишит микробами, и...

— Уилла, — мама переплетает наши пальцы и ободряюще улыбается. — Всё хорошо. Он доктор, он лучше знает.

Мои плечи напряжены, нутро скручивает беспокойством. Мне ненавистно, что мама так больна, что вынуждена лежать в больнице. Но мне нравится знать, что она здесь в безопасности, и о ней заботятся. С моей точки зрения пусть лучше она будет здесь, получая весь необходимый уход столько, сколько потребуется. К счастью, бабушка Роуз оставила нам неплохие сбережения, и мамина военная пенсия помогает. Практически все наши деньги уходят на это — на её лечение от рака, чтобы она как можно скорее поправилась.

Учитывая это, в финансовом плане я сама по себе, и я не возражаю. Уже много лет я каждое лето работала в местном книжном магазине, где и узнала такие слова, как «темпераментный» и «ассертивный». Независимый книжный магазин также подаёт кофе и выпечку, и в летние месяцы он переживает всплеск активности из-за туризма, так что я получаю хорошие чаевые вдобавок к достойной почасовой оплате. То, что я зарабатываю за лето, становится моим доходом на учебный год. Мои затраты покрываются академической и спортивной стипендиями, и благодаря аккуратному расходованию денег, мне хватает на продукты и коммуналку в квартире, которую я делю с Руни.