А ковер уже был соткан. Она собрала все листья, которые находились в сфере зеленого света, и теперь они стояли на голой с выпирающими голыми корнями земле. Ковер был соткан из нескольких слоев листьев, и сам напоминал по форме огромный лист, с удобной выемкой посредине. Таня прошептала листу несколько слов, после чего отпустила - он не упал, но повис в воздухе перед нею.

- Пора. - прошептала она - словно птица в вечернем лесу последнюю песнь заходящему солнцу пропела. - Теперь он уже совсем близко...

Михаил прислушался, и понял, что земля, окружающие деревья, ветви, сам воздух - все часто-часто вздрагивает от все нарастающего топота. Ветер грохотал в изгибающихся, выпускающие последние листья кронах; черное, изгибающееся небо стремительно проносилось над их головами, и там в разрывах по прежнему зияли внимательные красные глаза. Некие, едва уловимые, но грозные тени метались на некотором отдалении среди ветвей.

Тут налетел какой-то особый, необычайно резкий, похожий на удар порыв леденящего ветра, и весеннее сияние Тани не то чтобы отступило, но как-то отступило, стало незначительным против того ужаса который надвигался.

Завороженный, смотрел он на то, как тьма в одном месте сложилась в некий темный контур, который показался ему исполинским - выше самих деревьев. Контур надвигался столь стремительно, такая в нем мощь чувствовалась, что всякая надежда на спасение тут же оставила Михаила. Вот уже распахнулась пасть - это был некий непроницаемый, в бездну уводящий темный зев. Раздался оглушительный рык, ударил порыв смрадного ветра.

Так бы и стоял Михаил до самого конца, но его взяла за руку Таня, и вдруг, как сестра, нежно поцеловала в щеку, промолвила:

- Лети же, Миша... А я задержу его...

И тогда он обернулся, увидел ее нежный, неземной лик, и поддавшись порыву, поцеловал ее в губы - от этого поцелуя почувствовал небывалый приток сил, и тут же бросился к окруженному зеленоватым сиянием ковру-листу уселся на него.

- Не оборачивайся... - молвила Таня, но он тут же обернулся.

Ковер стремительно нес его вперед по аллее, и в то же время, все выше поднимал в небо. То, что он успел увидеть заняло не больше мгновенья, но и это мгновенье многое в себя вместило.

Брунир вылетел на ту освобожденную от листьев поляну, в центре которой стояла, окутанная нежным зеленоватым сиянием Таня. И, хотя этот пес не был выше деревьев - он все-таки был много выше любых псов - он по крайней мере на две головы возвышался над Таней, которая на фоне его перекатывающихся, из тьмы сотканных боков казалась необычайно хрупкой. У Михаила был даже порыв бросится назад, погибнуть вместе с нею - такой прекрасной. Но он не успел этого сделать, так как в то же мгновенье, окружающее это место многочисленные листья встали стенами, стремительно, со свистом закружились, и вдруг, словно морские валы метнулись на штурм утеса - Брунира. Раздался яростный вой этого чудовищного пса, а дальнейшего Михаил уже не видел.

* * *

Раньше чем Михаил успел опомнится и парк, и город его остался далеко позади. Ковер нес его с невероятное скоростью, при которой встречный ветер сразу бы должен был вырвать его, закружить, метнуть на землю. Однако, Михаил совсем не чувствовал ветра - его лица касалось солнцем согретое, благоуханное дыхание, и все казалось ему, что рядом с ним по прежнему Таня.

Он смотрел назад, и видел как там в отдалении стремительно тает электрическое, отражающееся от низких туч свечение родного города. Низкие то тучи низкие, но, по крайней мере, двести метров их отделяло от земли, и на этой же высоте, едва не касаясь этих стремительных, грозящих посыпать снегом увалов нес его стремительный ковер. Вот сияние города померкло в отдалении, теперь на фоне темно-серой земли отлетали назад непроницаемо черные леса, перелески; словно трещины в великую бездну вытягивались там черные реки. Еще несколько слабых электрических пятен отлетели назад - это были деревеньки; затем долгое время никакого света не было, и только по почти неуловимо отлетающим назад лесным массивам, понял Михаил, что ковер еще ускорил свое движение.

Некоторое время он смотрел на все это, таящее позади, и ни о чем не думал. Потом задумался: "На сколько я уже отлетел?.. Ведь он несется гораздо быстрее любого самолета, даже сверхзвукового, и уже так долго это продолжается. Вон поле промелькнуло в одно мгновенье, а ведь широченное поле - часа два надо, чтобы ногами его пройти... Должно быть, уже за тысячу километров, а то и за две..." - Тут вздыбилась и тут же исчезла позади рокочущая, вздымающаяся пенными брызгами прибрежная полоса, и вот потянулось под ним бурное, темное море. Весь этот простор был покрыт высоченными валами, они рокотали, с грохотом падали. Там, среди них, виделись маленькие, слабенькие крапинки - огни попавших в эту бурю кораблей. И Михаилу стало жалко тех людей, захотелось им помочь, а вместе с тем стало жалко и себя, он почувствовал себя одиноким, оторванным от дома. И ему было бы намного, намного тяжелее, если бы не нежное весеннее дыхании весны-Тани, которое согревало его.

Вот осталось позади море, некоторое время, почти касаясь ковра мелькали изодранные ветром верхушки скал - но вот они откинулись назад, и вновь потянулись поля да перелески - кажется, ковер еще увеличил свою скорость.

- Довольно! Довольно! - взмолился тогда Михаил. - Ты уж так далеко унес меня от дома!.. Так далеко, что и за целый год не возвратится...

Говоря так, он позабыл о том, что в мире существуют такие средства передвижения как самолет, или, на худой конец, поезд. В последнее время его окружало столько необычного, сказочного, что он и мир уже стал воспринимать как сказочный, и вспоминались ему те истории, которые еще мама читала, когда он был совсем маленьким. Там герой и год, и три года, и тридцать лет мог странствовать по белому свету, мог сносить при этом множество пар лаптей, и даже какой-то железной обувки. Вот и представлялось ему, что придется все это огромное расстояние проходить ногами. И он молил ковер:

- Опустись же к земле. Этот Брунир никогда нас теперь не найдет. За тридевять земель теперь Брунир...