Дела идут плохо уже много лет, но я не обращаю на это внимания.

— Хорошо, я обещаю. — И только потому, что я знаю, что это заставит ее улыбнуться, я показываю свой мизинец. — На самом деле, клянусь на мизинчике.

Она качает головой, но ее улыбка прорывается наружу, и она сцепляет свой мизинец с моим.

В тот момент, когда мы расцепляемся, врывается мой отец.

— Убирайся. — Он смотрит на бабушку Стефи и указывает на выход. — Сейчас же.

— Следите за своим языком, молодой человек. — Бабушка Стефи берет со стула сумочку и перекидывает ручку через плечо. — Ты можешь думать, что это нормально — так разговаривать с матерью, но это не так. Ты будешь уважать меня.

— Я буду уважать тебя так же, как ты меня, — рычит он, делая шаг к ней. — Рассказать Изе, что ты сделала. Ты не имела права.

— Я не собираюсь снова влезать в это, — отвечает она так спокойно, как только может. — Я поеду домой и позвоню тебе через несколько дней, когда ты успокоишься.

— Никогда больше не звони, — кричит он ей вслед, когда она выходит из комнаты. — И ты никогда больше не увидишь Изу.

— Папа, прекрати, — шиплю я. — Оставь бабушку в покое. Она не сделала ничего плохого.

Внимание отца снова переключается на меня, и, судя по гневу в его глазах, я ожидаю, что он накричит на меня. Но когда он говорит, он тревожно спокоен.

— Мы больше никогда не будем об этом говорить. Не упоминай об этом, ладно?

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Я собираюсь упомянуть об этом. Много раз. И я буду приставать к тебе, пока ты не скажешь, кто моя мама.

Он игнорирует меня, его спина напряжена, как доска.

— Я схожу за доктором.

Прежде чем я успеваю вымолвить еще хоть слово, он выходит из палаты.

Я стискиваю зубы, ярость моя еще никогда не была такой сильной. Я даю себе еще одну клятву, что, как только вернусь домой, то обязательно найду свидетельство о рождении.