23. Себастьян

Посещение дома Миколаша и Нессы оказало на меня странное воздействие.

Когда я уходил, Несса спустилась попрощаться со мной. Она стояла в парадном холле, тяжело дыша от напряжения, выбившаяся из пучка прядь влажных волос свисала на один глаз.

Миколаш протянул одну из своих тонких, покрытых татуировками рук и нежно заправил ее за ухо. Эта рука, вероятно, убила сотню человек, но Несса не уклонялась от нее ни на мгновение. Она посмотрела в лицо Миколаша, ее глаза сияли доверием и обожанием.

Кто бы мог подумать, что такой монстр, как Миколаш, может быть любим таким ангелом, как Несса?

И все же ясно видно, что их связывают узы, которые не может разорвать никто и ничто.

Я думал, что это то, что было у нас с Еленой.

Сейчас, возвращаясь к дому моего отца, я понимаю, что у нас действительно что-то есть.

Потому что глубоко внутри себя я чувствую притяжение, более сильное, чем магнетизм, более сильное, чем гравитация. Чем ближе я подъезжаю к дому, тем сильнее он становится. Я вынужден спуститься обратно по длинной винтовой лестнице в камеру.

Я хочу видеть Елену.

Мне нужно ее увидеть.

Я сказал себе, что мои предыдущие визиты были для того, чтобы разозлиться на нее, а затем получить информацию.

Но если быть честным с самим собой, мне нужно еще раз взглянуть на ее лицо. В эти глаза цвета сумерек, и эти губы нежнее всего, к чему я когда-либо прикасался, и это тело, которое преследует меня во снах, когда я лежу, обливаясь потом, в своей постели, не в силах уснуть.

Я хочу ее, и она нужна мне больше, чем когда-либо.

Направляясь на кухню, я почти сталкиваюсь с Гретой, несущей корзину с одеждой из прачечной.

Грета ставит книгу на кухонный стол, настороженно глядя на меня.

— Куда ты идешь? — она говорит.

— Вниз.

— Как долго ты намерен держать ее там взаперти? — Грета требует. — Это неправильно, Себастьян.

Я разворачиваюсь к ней лицом, пытаясь сдержать ярость, которая постоянно кипит прямо под поверхностью.

— Как ты думаешь мне следует поступить, Грета?

— Прости ее или отпусти! — Грета говорит.

— Я не могу ее отпустить, — говорю я. — И я НИКОГДА ее не прощу.

Я говорю это с полной уверенностью. Но когда слова слетают с моих губ, они не кажутся правдой.

Я спрашиваю себя, что бы мне потребовалось, чтобы простить ее?

Она уже рисковала своей жизнью, чтобы спасти мою. Чего еще я хочу от нее?

Хочу ли я, чтобы она умоляла? Унижалась? Что докажет мне, что она действительно сожалеет?

Пока я размышляю об этом, Грета в отчаянии разводит руками:

— Это не ты, Себастьян! Что ты делаешь? Ты позволяешь Енину превратить себя в какого-то монстра.

Я могу сказать, что она не хотела мне этого говорить, выражение ее лица несчастное. Но все равно она говорит серьезно.

Я смотрю на Грету без гнева, только со всей серьезностью.

— Во мне всегда был монстр, — говорю я. — Енин просто выпустил его.

Грета качает головой, глядя на меня, ее бледно-голубые глаза обвиняюще смотрят.

— Тебе лучше не причинять ей вреда, — говорит она.

Я прохожу мимо нее, не давая никаких обещаний.

Я на мгновение останавливаюсь у двери прачечной. Я вижу тяжелую стиральную машину и сушилку промышленных размеров и аккуратный ряд баночек Греты с моющими средствами, кондиционером и прищепками для белья.

Импульсивно я открываю последнюю банку и, схватив пригоршню прищепок, засовываю их в карман рядом со своим складным ножом.

Затем я спускаюсь по лестнице, мимо гаража, до самого нижнего и наиболее скрытого уровня этого дома. Под нашим оружием, под нашим сейфом, глубоко под землей.

Там меня ждет моя невеста.

Я рывком открываю дверь, пугая ее так, что книга выпадает у нее из рук. Это была одна из книг моего отца, я узнаю обложку с изображением розы и черепа в стиле иллюстрированной рукописи.

Как она всегда делает, Елена изучает мое лицо, пытаясь прочитать мои намерения еще до того, как я открою рот.

Сегодня она их не угадает.

Я делаю шаг к ней, и она поднимается мне навстречу, ее руки подняты в инстинктивном защитном жесте. Я отталкиваю их в сторону. Я хватаю ее сзади за шею, держу и грубо целую.

Она застывает от шока.

Я просовываю свой язык между этими нежными, мягкими губами, целую ее так сильно, что ощущаю вкус крови во рту.

Когда я отпускаю ее, она смотрит на меня, встревоженная и смущенная.

— Ты все еще любишь меня? — я требую.

— Да, — выдыхает она.

— Что бы ты сделала для меня?

Она отвечает без колебаний.

— Все, что угодно, — говорит она.

— Ты уверена? — я спрашиваю ее.

— Да.

— Не говори этого, если ты действительно не уверена.

Елена смотрит на меня с таким ясным и серьезным выражением, какого я никогда у нее не видел.

— Я совершила ошибку, Себастьян. Я была эгоистичной и глупой. Но я люблю тебя. И я сделаю что угодно, чтобы доказать.

Я смотрю на нее, стоящую там, самую красивую женщину, которую я когда-либо видел, и самую свирепую. Даже полуодетая, запертая в камере на несколько дней, она остается непокорной. Она не подчинится. Не этому чудовищу Родиону и не ее отцу-психопату.

Но она просто может подчиниться мне.

Я закрываю за собой дверь камеры. Она закрывается со зловещим металлическим лязгом. Комната освещена только одним мерцающим потолочным светильником. Это сырое и унылое место. Но прямо сейчас это кажется идеальным. Это ощущается правильным.

Я делаю шаг к Елене. Она выглядит взволнованной. Что тоже правильно, она должна нервничать.

Даже истощенная, оправляющаяся от пули в плечо и запертая в этом подвале на несколько дней, Елена настолько красива, что на нее больно смотреть. Ее серебристые волосы свободно спадают на спину, спутанные, но все еще красивые. Она бледнее, чем когда-либо, с бетонной пылью, размазанной по ее коже, и темными кругами под глазами. Это только подчеркивает, насколько чистая и сияющая на самом деле ее кожа под слоем грязи. Ее глаза кажутся больше, чем когда-либо из-под прямых темных бровей, а полные губы слегка дрожат.

На ней пижама, которую Грета принесла, из мягкого хлопка с пуговицами спереди.

— Сними это, — рявкаю я.

Настороженно наблюдая за мной, Елена начинает расстегивать пуговицы. Она возится с первыми несколькими, потому что у нее дрожат пальцы. Но ей удается расстегнуть все, и она выскальзывает из верхней части, затем из нижней.

Теперь она стоит в одном лифчике и трусиках, демонстрируя то тело, за обладание которым мужчины сражались бы и умерли. Сильное, высокое и непокорное тело, которое в данный момент полностью под моим контролем.

С той минуты, как я встретил ее, я думал, что она похожа на принцессу-воительницу.

Что ж, теперь она захвачена варваром. Теперь она принадлежит мне.

Я забрал ее. Я женился на ней. И теперь она принадлежит мне.

Она говорит, что любит меня?

Что ж, она, блять, может это доказать.

— Встань у стены, — приказываю я.

Я вижу дрожь в горле Елены, когда она тяжело сглатывает. Тем не менее, она повинуется мне, отходя от матраса и прижимаясь спиной к холодной бетонной стене.

Я поднимаю кандалы с пола, где они лежали с тех пор, как я снял с нее их.

Я снова застегиваю их вокруг ее запястий и лодыжек. Они закрываются с металлическим щелчком. Я вижу маленькие мурашки, покрывающие ее руки, от холода или от нервов. Я туго затягиваю цепи, так что она привязана к стене, ее лодыжки разведены в стороны, а руки могут двигаться только на несколько дюймов.

Я вижу, как у нее на горле подскакивает пульс. Я слышу ее учащенное дыхание, хотя она пытается вести себя тихо. Я даже чувствую резкий вкус ее адреналина, смешанный с соблазнительным натуральным ароматом ее кожи.

Она боится, и это именно то, чего я хочу от нее. Я хочу, чтобы она почувствовала хотя бы малую часть тех страданий, которые я испытал за последние несколько дней. Мне нужно знать, действительно ли она хочет отдаться мне, или она сломается под давлением.

Итак, я достаю нож из кармана и открываю лезвие.

Елена смотрит на острое, как бритва, лезвие, когда я подношу нож к ее ребрам. Она не уклоняется. Она остается совершенно неподвижной, стиснув челюсти.

Я наклоняюсь и касаюсь губами ее уха.

— Я собираюсь довести тебя до предела, Елена, — говорю я ей. — В любой момент, когда захочешь, ты можешь сказать мне остановиться. Я остановлюсь и уйду. Но если ты хочешь, чтобы я остался... если ты хочешь быть моей... на этот раз будет не так просто. Я хочу ВСЮ тебя. Я хочу каждую твою гребаную частичку. Телом и душой ты принадлежишь мне. Я хочу, чтобы ты была обнаженной, уязвимой и желающей. Я хочу знать, что на этот раз ты ничего от меня не скрываешь. Ты понимаешь?

Она медленно кивает, ее глаза широко раскрыты и не моргают.

Она действительно не понимает.

Но она поймет достаточно скоро.

Одним быстрым взмахом ножа я разрезаю ленту ее бюстгальтера без бретелек. Бюстгальтер спадает с ее тела, обнажая эту мягкую, полную грудь. В тот момент, когда они оказываются на холодном воздухе камеры, ее соски твердеют и слегка поднимаются вверх, как будто приглашая меня взять один из них в рот.

Я возьму. Но пока нет…

Вместо этого я разрезаю и ее остальное, срывая остатки трусиков с ее бедер. Теперь ее узкая маленькая киска обнажена, губы слегка приоткрыты, потому что ее лодыжки прикованы к стене на расстоянии двух футов друг от друга. Она не может сомкнуть ноги. Она вообще едва может двигаться.

Невероятно эротично держать ее прикованной, полностью в моей власти. Еще более эротично видеть выражение решимости в ее яростно прищуренных глазах.

Она думает, что справится с этим вызовом.

Я думаю, что собираюсь сломать ее.

Скоро мы узнаем, кто прав.

Грубо я ощупываю ее обнаженную грудь руками. Я прижимаю ее к стене весом своего тела. Я сильно сжимаю ее соски, пока она не начинает задыхаться, и рычу ей в ухо:

— Это больно? Ты хочешь, чтобы я остановился?

— Нет! — говорит она, ее упрямство встречается с моим.

Я достаю прищепки из кармана. Я открываю одну, затем позволяю ей сомкнуться вокруг ее левого соска. Елена резко втягивает воздух, но не кричит. Я вижу, как сжимаются ее кулаки, прикованные цепями к стене по бокам от нее.