Пролог Райк Мэдоуз

Каждый понедельник был чертовски похож на предыдущий. Неважно, было ли мне десять или двенадцать лет. Пятнадцать или семнадцать. Водитель по имени Андерсон заезжал за мной в полдень в пригородный дом. Десять минут спустя он высаживал меня около загородного клуба, мой отец сидел за тем же гребаным столом в дальнем углу, у того же гребаного окна с видом на два красно-зеленых теннисных корта. Он заказывал ту же гребаную еду (филе-миньон со скотчем столетней выдержки) и задавал одни и те же гребаные вопросы.

— Как дела в школе?

— Хорошо, — ответил я.

Мой средний балл был 4,0. Мне было всего семнадцать, и представители разных университетов предлагали мне присоединиться к их командам легкоатлетов. В своё свободное время я занимался скалолазанием, я увлекался им и легкой атлетикой в равной степени. Я построил этот план в своей голове еще со старшей школы. Я собирался поступить в институт, чтобы заниматься легкой атлетикой. И тогда я бы не взял ни цента его гребаных денег. Я бы позволил своему трастовому фонду сгнить. Я бы уехал так далеко от своих родителей, как только мог. И наконец обрел бы покой и забыл о всей лжи, в которой я тонул.

Мой отец потягивал скотч.

— Твоя мама не рассказывает мне, как у тебя дела, а ты открываешь свой чертов рот, чтобы произнести только односложные слова. Так что же мне остается делать? Звонить незнакомцам, чтобы узнать о тебе? Может твоему учителю? Чтобы они подумали, что я чертовски ужасный родитель?

Я сидел, опустив свой взгляд на стол. Я и пальцем не притронулся к своему сэндвичу с курицей. Я принимал от него еду, когда мне было десять. Я всегда ел бургеры, когда мне было одиннадцать. Но когда мне исполнилось пятнадцать, я очнулся и, наконец, понял, что сижу и ем с гребаным монстром.

— Мне нечего сказать, — ответил я ему.

— Ты что, внезапно оглох? Как прошла твоя неделя? Чем ты, чёрт возьми, занимался? Не так уж и сложно ответить, — он опустошил свой стакан. — Чушь какая-то, — пробормотал он, указывая на меня пальцем руки, которая все еще держала стакан. — Предполагалось, что умным сыном будешь ты.

Затем он подозвал официанта, чтобы тот принес еще одну порцию скотча.

Мои мышцы напряглись при упоминании Лорена, подавляемая ненависть наполняла и раскаляла полностью мое тело.

Я не мог контролировать этот гнев. Он просто поглощал меня, словно гребаный лесной пожар.

— Мы можем уже закончить? — спросил я. — Мне, черт возьми, нужно еще кое-куда.

Подошел официант и наполнил стакан отца на четверть. Тот приказал не останавливаться, и вот стакан был полон уже почти до краев.

— И ему тоже налей, — сказал мой отец.

Джонатан Хэйл плавал в миллиардах долларов, заработанных Hale Co., компанией детских товаров. Он платил за молчание персонала загородного клуба, чтобы те закрывали глаза на распитие алкоголя несовершеннолетними. Это, блять, было уже в порядке вещей.

Мой желудок сжался при виде алкоголя. Всего четыре дня назад я решил бросить пить. Я знал, что каждый понедельник мой отец будет устраивать мне проверку, если я ему об этом скажу. Но он об этом не узнает. Не хочу вообще говорить на эту тему. Я просто буду избегать алкоголь. Игнорировать его.

Официант налил мне стакан скотча и закупорил хрустальный графин.

Он оставил нас наедине, не проронив ни слова.

— Пей, — настаивал мой отец.

— Я не люблю скотч.

Отец наклонил голову: — С каких это пор?

— С тех самых, как он стал твоим любимым гребаным напитком.

Он покачал головой: — Вы с братом любите бунтовать, словно какие-то мелкие панки.

Я уставился на него.

— У меня нет ничего общего с этим придурком.

— Тебе-то откуда знать? — с легкостью парировал он. — Ты же никогда с ним не виделся.

— Я просто, блять, знаю, — я схватил свое колено, начавшее подергиваться. Мне хотелось убраться отсюда поскорее. Я просто не выношу разговоров о Лорене. Я всегда знал, что у меня есть сводный брат. Было чертовски нетрудно догадаться, что ребенок Джонатана Хэйла — тоже мой родственник. У нас, черт возьми, был общий отец. Но мои отец и мать мне не рассказывали об этом до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать. После того, как моя мама пожаловалась на этого ребенка-ублюдка, я попросил отца рассказать подробнее. И наконец, он открыл мне три факта, которые прояснили уже формировавшуюся в голове у меня картину.

Первый: Джонатан изменил Саре, моей маме, с какой-то другой женщиной, когда мне было несколько месяцев.

Второй: «Другая» женщина забеременела. Лорен родился через год после моего рождения, и эта женщина оставила его Джонатану. Исчезла. И больше не появлялась.

Третий: Я жил с Сарой. А мой сводный брат жил с нашим отцом. И весь гребаный мир думал, что ребенок Сары — Лорен Хэйл. Не я. Я был Мэдоуз. У меня была фамилия маминых родственников-неудачников из Нью-Джерси, которые с ней не хотели иметь ничего общего.

Мою маму звали Сара Хэйл.

Моего отца — Джонатан Хэйл.

Я же был ничьим сыном.

После того, как мне раскрыли правду, мой отец всегда поднимал тему о Лорене. Он всегда задавал один и тот же гребаный вопрос, и сегодня у меня не было желания его слышать.

Он махнул рукой, в которой держал стакан.

— Почему ты стал таким слабаком?

У меня стали раздуваться ноздри. Я не мог поверить, что в девять лет я считал его чертовски крутым. Он вел себя так, как будто мы были близки, и позволял мне пить виски из его стакана. Отец и сын. Казалось, он любил меня достаточно сильно, что позволял мне нарушить какие-то гребаные правила. Но я задавался вопросом, не была ли это просто-напросто уловка, чтобы сделать меня подобным себе, таким же жалким и несчастным.

— Я попал в аварию, — внезапно сказал я ему.

Он поперхнулся скотчем и откашлялся.

— Чего? — он сердито посмотрел. — Почему я слышу об этом только сейчас?

Я пожал плечами: — Спроси у мамы.

— Эта сука...

— Эй, — я его перебиваю, мои глаза горят. Я пиздец как устал слышать, как он ее унижает. Я чертовски устал слышать гадости, которые говорит про него моя мать. Я просто хочу, чтобы они оба прекратили. Они развелись, когда мне не было еще и года. Когда они уже прекратят враждовать?

Он закатил глаза, но посмотрел на меня уже серьезным, обеспокоенным взглядом. Если в груди Джонатана Хэйла и было сердце, то оно, блять, было уже заспиртовано.

— Что произошло?

— Я въехал в почтовый ящик соседа, — я вообще не помню, как я добрался домой. Видимо, я четыре раза проехал на красный. Я блять сбил забор. Я буквально потерял сознание за рулем и проснулся только, когда я во что-то врезался.

Нет, я не ехал домой с гребаной вечеринки.

Я напился в одиночку на футбольном поле школы, где учился Лорен. Я чертовски ненавидел Академию Далтон. Я был вынужден ходить в частную школу Мейбелвуд, которая находилась в часе езды от моего дома, потому что моей матери не хотелось, чтобы я видел лицо Лорена каждый гребаный день. Плюс ко всему, так никто не мог узнать, что я ее сын.

Так, Лорен ходил в ближайшую школу, туда где я должен был учиться, в то время как я был выброшен и забыт.

И я чертовски ненавидел Ло. Я, блядь, ненавидел его всеми клетками своего гребаного тела. И моя мама приложила немалые усилия, чтобы разжечь этот гнев внутри меня. Она постоянно говорила: «Твой самовлюбленный брат купается в наших деньгах. Если не хочешь в жизни чего-то добиться, то, конечно, тебе стоит общаться с этим паршивцем, сыном Джонатана Хэйла».

Я кивал и думал: Да, вот ублюдок.

Дни проходили, и я начинал все подвергать сомнению.

Может быть, мне следует с ним познакомиться.

Может, мне стоит поговорить с ним.

Но он же избалованный богатенький мальчишка.

Как и я.

Нет, не как ты.

Он не заботится ни о чем, кроме самого себя.

Как и я.

Нет, не как ты.

Он пьющий неудачник.

Как и я.

Вчера я думал о том, чтобы поехать к маме и поговорить. Я думал о том, чтобы попросить ее просто покончить с этой идиотской враждой, перестать постоянно говорить о неверности Джонатана Хэйла и прекратить настолько сильно интересоваться жизнью его незаконнорожденного ребенка.

 «Ты слышал, Лорена Хэйла отстранили от школы за то, что тот пропустил слишком много занятий», — спрашивала она меня с бешеным блеском в глазах. Его неудача означала неудачу Джонатана. А для нее это было равносильно гребаному успеху.

Но я ничего не мог сказать. Кто я такой, чтобы говорить женщине забыть о подобном? Ей изменили. Она могла злиться сколько угодно, но мне же пришлось наблюдать, как эта ненависть съедала ее изнутри почти два десятилетия. Ее боль была несправедлива. Моя мать была так одинока.

Но глубоко внутри, я просто желал, чтобы мама, наконец, смогла отпустить эту ситуацию, а следом за ней и я.

Так что да. Мой отец, блять разрушил мою маму. И, возможно, если бы она была сильнее, она смогла бы двигаться дальше. А может быть, если бы я был сыном получше, я мог бы помочь ей.

Я проезжал мимо Далтона, и меня охватила сильнейшая ярость. Потому что в Мейбелвуде никто не знал настоящего меня. Они видели Райка, блядь, Мэдоуза, звезду американской легкой атлетики, отличника, и парня, которого каждый второй день оставляли после школы за использование матерных слов.

По документам Лорен имел обоих родителей, моих родителей.

У него была их фамилия.

У него было наследство в миллиард долларов.

Я даже не знал, как много они ему рассказали — знал ли он вообще обо мне. Я старался не зацикливаться на этом. Я все не мог смириться с тем, что он украл у меня моих родителей. Единственное, что было у меня — крики и вопли о сложном разводе. Я был настоящим гребаным ребенком Джонатана и Сары Хэйл.

Так какого же хрена я должен был притворяться незаконнорожденным ублюдком? Почему у Лорена была та жизнь, которая предназначалась мне?

На поле я залпом выпил бутылку виски. Алкоголь обжег все тело. Я разбил бутылку о стойку ворот, надеясь, что Лорен футболист, надеясь, что стекло порежет его гребаные ноги, так, чтобы каждый раз, когда он будет чувствовать боль, это было моих рук дело.