ГЛАВА 8 Игра в шахматы

ТЭТЧЕР

Нет ничего, что я люблю больше, чем запах отбеливателя и антисептика. От него у меня перехватывает дыхание, когда он напоминает мне об одной из моих любимых частей моей рутины.

Уборка.

Мой отец презирал уборку после беспорядка, который он создавал. Поэтому, чтобы научить меня еще одному из его правил, а также чтобы я не делал этого сам, я отвечал за уборку. Когда он пускал меня в сарай, где держал своих жертв в заложниках, это всегда происходило после того, как он наедался досыта.

Их бесплодные трупы были подвешены к стропилам массивными цепями, которые щелкали, раскачиваясь под тяжестью мертвого веса. По их коже были разбросаны зияющие следы от порезов, кровь все еще стекала на землю.

Не помню, чтобы я когда-либо был шокирован или испуган. Эти моменты эмоций, если я их вообще испытывал, размыты в моей памяти. Я могу вспомнить каждое ведро разбавленной крови, которое я выливал в канализацию, звук швабры, размазывающей густую красную жидкость по полу. Каждую унцию отбеливателя и каждую пару перчаток, через которые я прошла, помню, чего от меня ждали, но это все.

Я также знаю, что единственная важная вещь, на которую я обращал внимание, когда дело касалось трупов, это то, насколько разными они были каждый раз. Никогда не было одного и того же типа женщины дважды. Каштановые волосы, блондинки, рыжие, черные. Высокие и низкие. У них не было никакого физического сходства, но у них была одна общая черта.

У них у всех была одинаковая кровь.

Багровая жидкость сочилась на пол каплями и густыми потоками, всегда неся с собой один и тот же аромат ржавчины.

Часами он оставлял меня там, пока переносил их тела в теплицу, чтобы подготовить к утилизации, чему я не был свидетелем до девяти лет. Он был достаточно добр, чтобы избавить меня от расчленения, пока я не начал половое созревание.

В первый раз у меня закружилась голова от запаха всех этих химикатов. Возможно, из-за силы запаха или потому, что в первый раз мне потребовалось несколько часов, чтобы убрать все улики из той комнаты.

Однако через некоторое время я научился получать от этого удовольствие.

Не то чувство, когда он будит меня от сна, всегда в четверть третьего. Или его издерганный и скребущий голос, говорящий мне, чтобы я одевался, прежде чем вести меня на работу в ночную смену, за которую мне недоплачивали.

Запах — вот что мне стало нравиться.

Отбеливателя недостаточно, говорил он. Он убивает ДНК, но не удаляет следы крови под объективом криминалиста. Поэтому мне приходилось мыть с отбеливателем, потом с щелочью, а потом с пароочистителем всю комнату из нержавеющей стали.

Теперь, будучи взрослым и имея свой собственный метод удаления улик, я обнаружил, что мне очень нравится тишина и покой, которые поселяются в моем теле. После недель выслеживания целей и часов пыток, очищение моего пространства от их существования посылает пульсацию силы по моим венам.

Возвышенное завершение еще одного идеального убийства.

— Ненавижу запах больниц, — бормочет рядом со мной Рук, ерзая на своем металлическом сиденье и пытаясь усидеть на месте дольше нескольких минут.

Я насмехаюсь над частной иронией. — А я ненавижу запах бензина. — Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, глаза немного расширены, а бровь приподнята в вопросе: — Это богохульство, брат.

— Не знал, что ты религиозен, — хмыкаю я, бросая взгляд на часы больше по привычке, чем по чему-либо еще. — Ты недавно нашел Бога между бедер Сейдж?

Пламя и жар вспыхивают в его глазах при звуке ее имени, и мне приходится сдерживаться, чтобы не выпустить рвотный позыв.

Коварная ухмылка появляется на его губах, когда он щелкает языком. — Разве ты не хотел бы знать?

Я бросаю на него пустой взгляд, который говорит о том, что я не впечатлен его сексуальной жизнью.

— Нет, вообще-то, не хотел бы, — говорю я и отворачиваюсь от его глаз, не желая продолжать этот разговор.

Никогда не понимал плотской страсти сексуального влечения. То, как люди бросаются друг на друга, свободно бродят по чужим телам в поисках разрядки. Я не встречал ни одного человека, который заставил бы меня искать его тело так, как я жажду крови.

Шарканье ног мешает мне ответить, и я перевожу взгляд на причину, по которой мы проделали весь этот путь. При виде лица Сайласа слушать металлическую музыку Алистера стало почти бесполезно.

Его тело выглядит полнее, наполняя его серую рубашку с длинными рукавами, как будто он проводит все свободное время в спортзале. Его светло-коричневая кожа наполнена цветом. До того как его приняли, его глазницы были почти впалыми от потерянного веса, но человек передо мной выглядит почти человеком.

Если бы не его глаза.

Они все еще очень мертвые.

Взгляд в них напоминает мне взгляд на кладбище. Пустое, ветхое, полное скорбящих душ.

Когда он занимает место напротив нас, я на секунду наслаждаюсь тишиной, которую он обеспечивает. Она не неловкая, она успокаивающая. Это Сайлас. Когда я обычно спорю с кем-то из парней, а Рук ведет себя несносно громко, мне стало не хватать тишины, которую он обеспечивает нашей группе.

— Ты выглядишь на удивление хорошо, — откровенно говорю я.

Голова Рука чуть не слетает с шеи, когда он поворачивается и смотрит мне в лицо.

— Что? — Я протягиваю руки в защиту, откидываясь назад на сиденье, чтобы положить одну ногу на колено. — Я просто честен.

— Ты можешь хоть на двадцать секунд перестать быть долбаным засранцем?

— Чувствую себя хорошо, — говорит нам Сайлас с шокирующей легкостью в голосе, которой не было три недели назад, когда я заходил к нему в гости.

— Значит, они обращаются с тобой нормально? Никаких проблем? — Рук толкает, его колено подпрыгивает под столом так сильно, что я боюсь, что он может опрокинуть все это.

— Я в порядке. От новых лекарств меня немного тошнит по утрам, но в остальном я в порядке, — отвечает Сайлас, глядя ему в глаза. — Как я и говорил последние десять раз, когда ты меня спрашивал.

Это вызвало усмешку у Алистера, который молчал с тех пор, как мы вошли в дом. — Рад тебя видеть, парень, — говорит он с натянутой улыбкой.

Я сижу неподвижно, пока они догоняют друг друга, просто паря рядом с ними, пока они разговаривают и легкомысленно шутят о пустяках. Сайлас, как и я, мало говорит и еще меньше показывает. Все как раньше, когда мы все ездили по вечерам в Клифф.

Если бы я очень постарался, то смог бы убедить себя, что трагедия, которая пробила себе дорогу в нашу жизнь, была ненастоящей, и мы снова стали старшеклассниками.

Но жизнь так не работает. Она всегда как-то изворачивается и напоминает, что полна варварского ужаса и страданий.

— Ты поменяла цветы? — спрашивает Сайлас, протягивая руку вверх и снимая с головы темную шапочку, обнажая свою высокую и тугую стрижку.

Рук кивает, но вместо него отвечаю я.

— На этот раз я выбрал фиалки и тюльпаны. На ее месте мне бы надоели пионы. — Я смахнул пылинку со своего костюма, прежде чем снова посмотреть на него.

— Ты их поменял?

— Да, — легко отвечаю я. — Это была твоя единственная просьба, пока тебя не было, а эти двое резвились в разных штатах, так что я был последней линией обороны от ленивых работников кладбища.

Он смотрит на меня секунду, потом еще одну, просто смотрит на меня теми глазами, которые видят гораздо больше, чем я хочу. Гораздо больше, чем я допускаю.

— Спасибо. Я уверен, что Розмари понравились бы тюльпаны и фиалки.

Розмари Донахью.

Ее смерть стала катализатором нашего возмездия Пондероз Спрингс. Город наводил ужас с того самого момента, как изгнал нас в тень. Но когда Роуз была убита, у нас не было причин сдерживать наш хаос.

Я не верю, что кто-то действительно невиновен и не заслуживает смерти. У каждого есть злые секреты, зарытые на заднем дворе, или порочная ложь под половицами шкафа.

Но если и был кто-то чистый и честный в этом дьявольском мире, то это была Розмари — легкая, изящная, и она смеялась. Я помню, как впервые услышал ее. Шутка Рука вырвалась из глубины ее живота. Это был даже не звук, вырвавшийся из ее рта.

Это было в ее глазах; они горели и мерцали. В уголках ее глаз появились морщинки, и от этого все ее тело задрожало от радости. Голос почти напугал меня, потому что я никогда раньше не видел человека, наполненного такими эмоциями.

Безупречное счастье, не запятнанное миром. Когда она умерла, тишина была ледяной, и мир стал немного мрачнее без ее смеха.

Не люблю людей, но если бы я был способен на это, она бы мне понравилась. С того момента, как она вошла в наш круг, в ней не было ни капли осуждения. Тот факт, что нас публично распяли и считали зверями, не повлиял на то, как она заботилась о Сайласе. Она не позволила городу и своей самонадеянной семье поколебать ее верность нам.

А нет ничего, что я уважаю в человеке больше, чем преданность. — Кстати, о ней.

Алистер прочистил горло. — Есть кое-что, о чем нам всем нужно поговорить.

Я знал, что этот разговор — большая часть того, почему мы отправились в путешествие как единое целое, а не по отдельности, как мы обычно делаем.

— Что случилось?

Я вздохнула, заложив руки за голову. — Маленькие игрушки Алистера и Рука сыграли в детектива. Так как девочки контролируют их члены, мы обязаны слушать, что они говорят.

В то время как я мог терпеть присутствие Розмари, я восставал против ее близняшки, Сэйдж. Подлая, лживая клубничная блондинка, которая впилась в кожу Рука, как клещ.

Вряд ли я когда-нибудь смогу смотреть на нее без желания ударить. Я потратил месяцы своей жизни на то, чтобы впиться в спину Рука из-за ее ошибок. И если он был готов простить ее ради любви, то со мной у нее такой свободы нет. И никогда не будет.

— Тэтчер, я устал говорить с тобой об этом. — Челюсть Алистера напряглась, костяшки пальцев сжались. — В следующий раз, когда ты оскорбишь Брайар, я не стану предупреждать тебя, чтобы ты следил за языком.