40. Сара Б.

Утром он ушел.

Конечно, он должен был уйти. Тем не менее, мое сердце болит, как будто его бросили.

Я никогда не хранила девственность, потому что от меня этого ждали. Я не придерживаюсь мнения, что это дар, который нужно подарить. Я просто никогда не находила человека, с которым мне было бы интересно это испытать. Это уязвимо. Интимно. И хотя я дурачилась с мальчиками в прошлом, не было никого, кого бы я считала равным себе.

До него.

В дверь резко стучат, и я растягиваюсь под одеялом, мои внутренности скручивает от боли. Прежде чем я успеваю произнести хоть слово, дверь распахивается, и все три мои дамы вальсируют внутрь, как будто уединение — это то, чего я не заслуживаю.

Марисоль направляется прямо к большим окнам в дальней части моей комнаты и распахивает тяжелые шторы, позволяя тусклому свету мрачного саксумского неба влиться в помещение.

— Проснись и пой, — поет Шейна, проходя мимо меня, ее глаза такие же яркие, как ее светлые волосы.

Нахмурившись, я сажусь на кровати, острая боль между ног пронзает меня, как меч, и я задыхаюсь от этого ощущения. Офелия прочищает горло и придвигается ко мне, прижимаясь к краю матраса.

— Миледи, — шепчет она, ее глаза переходят на спину Марисоль, а затем снова на меня. — Вы в порядке?

Я наклоняю голову, полагая, что она имеет в виду все, что произошло за последние двадцать четыре часа. Правда в том, что я не в порядке — липкие пальцы горя так просто не отпускают, — но я не хочу показывать это всем. Проявление эмоций — это слабость, а я не могу позволить себе выглядеть слабой, особенно сейчас.

— Конечно, Офелия, — улыбаюсь я ей.

Она наклоняется ближе, ее брови втягиваются.

— На Ваших простынях кровь.

Ее голос тихий, как будто она пытается не допустить, чтобы остальные услышали. Смущение накатывает на меня, и я опускаю взгляд, понимая, что одеяла сползли, красные пятна усеивают ткань, окруженные крошащимся, затвердевшим воском.

Мои щеки вспыхивают, и я хватаюсь пальцами за одеяло, натягивая его на беспорядок, пока прочищаю горло.

— Спасибо, Офелия.

Она усмехается и наклоняет голову.

— Чем мы сегодня занимаемся? — спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие, несмотря на то, что мое сердце вырывается из груди. Глупо было вот так заснуть.

Марисоль поворачивается ко мне, ее глаза сужаются.

— Ваш дядя и Его Величество желают отобедать с Вами.

Ее слова резкие и жалящие, они хлещут меня по лицу. Я не знаю, от чего это зависит — от тона ее голоса или от мысли, что мне придется разыгрывать из себя короля, когда меня только что лишил невинности его брат, но в любом случае это больно.

Она хлопает в ладоши и идёт в мою сторону. Мои внутренности сжимаются, и я хватаюсь за плед повыше, понимая, что под простынями я голая.

— Вставайте с кровати, миледи, чтобы мы могли Вас одеть и подготовить.

Офелия подходит к Марисоль и соединяет их руки вместе, увлекая ее в умывальную комнату.

— Мы нальем Вам ванну. Я уверена, что после вчерашнего Вам не помешает расслабиться.

От напоминания о вчерашнем у меня щемит в груди, но я улыбаюсь, благодарная за то, что она, кажется, на моей стороне. Как только они исчезают, я медленно выдыхаю, поворачиваюсь и вижу, что Шейна ухмыляется мне с другого конца комнаты, халат в одной руке, другая на бедре.

— Не смотри на меня так, Шейна. Иди сюда и помоги мне, — шиплю я.

Она издала небольшой смешок, прежде чем подойти и протянуть его мне.

— Марисоль, наверное, слепа как летучая мышь, — укоряет она. — Твои волосы — абсолютное крысиное гнездо, и на тебе явно нет никакой одежды, — ее глаза сверкают.

Причитая, я хватаю шелковый халат из ее рук, прикрываясь как можно лучше, когда отбрасываю плед и встаю, чтобы надеть его. Мои мышцы стонут в знак протеста, и снова острый удар пронзает центр моего тела, заставляя меня вздрогнуть от боли.

Мне нравится это ощущение.

Странно, но боль успокаивает; напоминает о том, что Тристану не все равно. Из всех в моей жизни, включая Шейну и дядю, он единственный, кто пришел и обнимал меня всю ночь. Кто отвлек мой разум и позволил мне сломаться в его объятиях, давая мне свою силу, потому что он знал, что у меня её нет.

— Тихо, — огрызаюсь я, хотя не могу сдержать ухмылку, которая кривится в уголках моего рта.

Она хихикает.

— Ну, хотя бы сотри со своего лица свежеоттраханное выражение.

Я задыхаюсь, пихаю её в плечо, позволяя улыбке вырваться на свободу.

— Следи за языком, Шейна! Господи, что случилось с моей подругой? Я никогда не слышала, чтобы ты разговаривать так грубо.

Завязывая пояс халата, я оглядываюсь вокруг, сокрушаясь, что кровать в таком беспорядке.

— Не волнуйся, — говорит она. — Я позабочусь об этом.

Вздохнув с облегчением, напряжение спадает с моих плеч, и я протягиваю руку, взяв ее предплечье в свою ладонь.

— Мы можем провести этот вечер вдвоем?

Надежда расцветает в моей груди, я хочу почувствовать хоть какое-то ощущение нормальности, зная, что у меня ее не было с тех пор, как я приехала в Саксум и начала это долгое, мучительное путешествие.

Ее глаза закрываются, и она отводит взгляд.

— Конечно.

Моя грудь вздымается, улыбка исчезает с лица из-за отсутствия энтузиазма.

— Если ты занята...

— Для Вас, миледи? Никогда, — она усмехается, сжимая мою руку. — Твоя ванна, наверное, уже готова.

Беспокойство разливается в воздухе и оседает на мне, как одеяло, когда я смотрю, как она перемещается к моей кровати и снимает простыни, и это чувство остается до конца утра; пока мой корсет затягивается, волосы укладываются и закалываются, а на щеки наносятся свежие румяна.

Единственное, что отвлекает меня, — это поход в столовую, где мы сталкиваемся с Полом.

Мое сердце замирает при виде его.

— Пол.

Я спотыкаюсь и останавливаюсь посреди тускло освещенного зала, Марисоль, которая решила, что это ее обязанность — сопровождать меня сюда, останавливается позади меня.

— Миледи, — говорит она. — У нас нет...

Я поворачиваюсь к ней, мои глаза сужаются, а челюсть сжимается.

— Марисоль, столовая прямо там, — я указываю на двери в конце коридора. — Ты была отличной сторожевой собакой, и я ценю, что ты привела меня сюда. Но ты свободна.

Уголок лица Пола слегка приподнимается, хотя легко заметить печаль, наполняющую его глаза.

— Сейчас, — шиплю я, когда она не двигается.

Она хмыкает.

— Вы не можете оставаться наедине с мужчиной в коридоре, миледи. Это неприлично.

— Позволь мне побеспокоиться об этом.

Я делаю шаг к ней, и она напрягает плечи.

— Я устала от того, что ты всегда споришь со мной. Я вижу, что быть главной для тебя важно, и хотя я уважаю это, я любезно напоминаю тебе, что ты никогда не будешь командовать мной.

Ее губы истончаются, но она сгибается в реверансе, прежде чем отправиться по коридору, скорее всего, чтобы настучать на меня, как на ребенка. Я поворачиваюсь обратно, чтобы уделить внимание Полу, моя грудь напрягается, когда я замечаю глубокие хмурые морщины на его лице.

— Пол, там...

Он качает головой, сморщив нос, когда смотрит вниз.

— Они даже не собираются похоронить его должным образом, — он скрипит зубами, его глаза сверкают. — Вы можете в это поверить?

— Что? — моя рука летит к груди. — Они должны, они... он королевский гвардеец.

Вода оседает на его веках, и моя грудь трескается, когда я подхожу ближе, беру его руки в свои и сжимаю.

— Пол, — эмоции забивают мне горло. — Мне так жаль, это была моя вина, и я...

— Не беспокойтесь, миледи, — он отстраняет одну из своих рук и приподнимает мой подбородок. — Он умер, делая то, что хотел.

Я выдыхаю с неверием, закатывая глаза, чтобы остановить слезы.

— Что, будучи мучеником?

Он улыбается.

— Защищая Вас.

Мой желудок сводит судорогой, и я вдыхаю, мое лицо скривилось от того, как тяжело прозвучали эти слова.

— Знаете, — шепчет он, его хватка крепчает вокруг моих пальцев. — Я не уверен, кто хуже, люди, которые убили его, или те, кто не хочет чтить его память.

Он колеблется, убирая другую руку, чтобы вытереть одинокую слезу, которая стекает по его щеке.

— По крайней мере, мятежники заботятся о своих.

Мои нервные окончания напрягаются, и я наклоняю голову.

— Откуда ты это знаешь?

Пол отпрянул назад, провел рукой по своим рыжим волосам, избегая моего взгляда.

— Сара.

Глубокий голос прорезает напряжение, и я оглядываюсь, чтобы увидеть дядю Рафа, стоящего в коридоре, одна рука в кармане, другой он опирается на трость.

Я улыбаюсь.

— Дядя, я как раз шла к тебе.

— Миледи, — бормочет Пол, спеша по коридору.

Он не поворачивается и не здоровается с моим дядей, и это не проходит незамеченным: Раф смотрит в спину Пола, когда тот удаляется по коридору.

— Ты планируешь заставлять короля ждать весь день? — спрашивает он.

У меня внутри все переворачивается от отвращения, но я шагаю дальше, понимая, что сейчас, как никогда, важно действовать осторожно. Если он узнает, что я делала прошлой ночью, я не уверена, как он отреагирует.

В лучшем случае, он назовет меня предательницей и отречется меня от семьи.

А в худшем? Я даже не уверена.

Тревога бурлит в моем нутре, пока я пробираюсь к нему, я боюсь, что когда я подойду слишком близко, он почувствует запах Тристана на моей коже. Заметит разницу в моей походке или новый ритм моего сердца, кричащего о том, что принц Фааса владеет моей душой и телом.

Мне до боли хочется найти его, даже сейчас, и чувство вины от этого зарубцовывается в горле, пока не разбухает.

Когда я достигаю его, я жду... хотя чего именно, я не знаю. Может быть, осознания того, что кто-то пытался покончить с моей жизнью всего за день до этого. Может быть, признания того, что я не в порядке.

Но оно так и не приходит.

И когда мы входим в столовую, и он провожает меня за длинный стол, за которым не менее двадцати мест, а над нами сверкают нарядные хрустальные люстры, я просто чувствую пустоту.

Майкл сидит во главе стола, одетый в дорогие вечерние одеяния, на его лице улыбка, и отвращение накатывает на меня; самое сильное, какое когда-либо было.