Глава шестьдесят вторая

Мы втроём бок о бок сидели у каменной стены. Наверное, как и я, таращились в непроглядную тьму. Повезло, что я не видела лица Паулины, когда она рассказывала о предательстве. Ее голос ошеломлённо подрагивал, но в нём сквозили опасные нотки, что-то среднее между отчаянием и слепой яростью. В одно мгновение мне показалось, она сломается, но нет — прониклась ужасающим спокойствием, символом дикой и неистовой жажды мщения.

Гвинет рассказала, что перед тем, как их схватили, Паулина в ужасе окликнула её с крыльца. Увидев солдат в окно, Гвинет завернула младенца в одеяло и спрятала под кроватью.

— Каден его найдёт, — голос Паулины опять задрожал от страха. — Ведь найдёт, Лия?

Когда вернется с мельницы, обязательно услышит плач, уверила Гвинет. Я поддакнула, и Паулина взяла меня за израненную руку. С моих губ сорвался стон.

— Благие боги, что с тобой?!

Как только их втолкнули в камеру, мы принялись обниматься, но моей руки в темноте она не увидела.

Я уже рассказала об отце и Кацлере, о стражниках, бросивших меня сюда. Теперь же пришло время поведать о роковой встрече с Маликом и его арбалетом.

Паулина в ужасе ахнула и оторвала кусок подола, чтобы замотать мне руку. Я почувствовала, как Гвинет прошлась по углам камеры и, вернувшись, прижала к моей ране пучок паутины. От такого лечения придворный лекарь бы, наверное, только ухмыльнулся, но кровь и правда быстро остановилась.

— Трудно было? — спросила Паулина. — Убить его.

— Вовсе нет.

Было настолько легко, что теперь я сама себе кажусь диким зверем. Тварью с клыками и когтями, готовой растерзать любого, кто войдёт в эту дверь.

— Жаль, у меня не было болта, когда Микаэль привёл к нам солдат, — посетовала она и передразнила его голос: — Понимаешь, сдать тебя велит долг. Я ведь солдат, а ты разыскиваемая преступница. — Она затянула узелок на моей повязке. — Долг ему велит! Главное, так плечами пожал, когда ему дали кошель, будто и не подозревал о награде!

— Как он узнал, что ты в лачуге у пруда? — спросила я.

— Наверное, выучил меня куда лучше, чем я его. Подозреваю, он же навёл канцлера на трактир, а, когда меня там не оказалось, стал думать, где ещё я могу скрываться. В лачуге мы с ним… — Она не договорила. Да и не было нужды.

— А я в этой сделке приятный довесочек, — усмехнулась Гвинет. — Я-то знаю, каким очаровательно порочным он может быть. — И тогда она впервые сама рассказала о Симоне. Видимо, если смерть близко, всякого тянет открыть душу.

Она фыркнула в отвращении, кажется, на саму себя.

— Я познакомилась с ним в девятнадцать. Он был старше, весь такой могущественный, и меня обхаживал. И, верите, просто очаровал! Хотя я уже и тогда нутром ощущала, что человек он небезопасный, но мне такая остринка даже нравилась. Я тогда прозябала в трактире Грэйспорта горничной. Одевался он богато, а разговаривал, как настоящий дворянин, и мне чудилось, раз мы вместе, то я с ним на одной доске. Ну я ему и доносила почти с год на гостей, — город портовый, и вельмож с купцами там хоть отбавляй. Так бы и продолжалось, если бы двух гостей, о которых я сообщила, не зарезали прямо в постелях. Вот тогда-то и дошло, с кем я связалась. Сказал только, что они «мешали». И больше он меня не будоражил, а пугал.

К этому моменту Гвинет уже забеременела. Канцлеру соврала, что нашла хорошую работу где-то в глубинке, — наверняка не такое бы сочинила, лишь бы не отдать ребёнка. Он не препятствовал. Впрочем, и не радовался, так что Гвинет не на шутку испугалась за себя и малышку. О Симоне она заботилась всего пару месяцев. Деньги быстро кончились, пойти было некуда, да и канцлер мог выслеживать, но как-то в Терравине она заметила на площади пожилую пару, с нежностью глядящую на детей. Оказалось, своих у них нет. Гвинет проследила за парой до дома. Чистого и опрятного.

— У них на подоконнике даже красная герань цвела. Я два часа на неё глядела с Симоной на руках. Тогда ещё поняла, что родители выйдут достойные. — Она замолкла и, судя по шороху, вытерла слёзы. — Два года духа моего не было в Терравине. Боялась, сопоставят, поймут, хотя и дня без мыслей о Симоне не жила. Та пара — славные люди. Мы с ними на эту тему не говорили — видно, знают, что я не горю желанием, — но хоть спасибо, что впустили меня в свою жизнь. А Симона — счастливая милая девочка. Не как я, слава богам. И не как он. — Голос дрогнул. Гвинет, стальная Гвинет больше не надеялась увидеть дочку, и от этого её надлома в груди сделалось больно.

— Перестань! — воскликнула я. — Мы выпутаемся, даю слово!

— Обязательно выпутаемся! — зло рыкнула Паулина, на что мы ойкнули, но затем я представила Паулину, сжимающую болт с именем Микаэля, и мы расхохотались.

Гвинет взяла меня за здоровую руку, больной я приобняла Паулину. Мы прижались друг к другу, лоб к щеке, подбородок к плечу, оплели друг друга, позволяя слезам и стойкости закалить наши узы.

— Выпутаемся, — прошептала я вновь, и затем повисла тишина. Все понимали, что грядёт.

Гвинет первая освободилась и прижалась к стене.

— Одного я понять не могу: почему нас ещё не прикончили?

— Ждут команды, — ответила я. — Совет наверняка уже созвали, но главный из заговорщиков почему-то тянет. Может, это королевский книжник.

— В полдень совет прерывается на трапезу, — заметила Паулина.

— Значит, времени у нас до полудня.

Или больше, если мой запасной план сработал, но чем дольше я слушала перезвон колоколов, тем сильнее убеждалась, что и он провалился.

Сердце захлестнул гнев. Надо было резануть Комизара ещё раз. мРазделать его, как гуся на праздник, показать народу его голову на мече, чтобы поняли, как этот тиран мне ненавистен.

— Почему его клевете поверили? — спросила я. — Как он убедил королевство, что я предала отряд брата и вышла за Комизара?

— Больную рану разодрал, — вздохнула Гвинет. — Люди скорбели в отчаянии. Тридцать парней, цвет знати, погибли, и канцлер просто указал, на кого сорваться. Тем более что один раз этот человек уже отвернулся от своих. Уверить было нетрудно.

И всё же не сбеги я, замыслы Комизара так и остались бы тайной. И о заговоре я бы не узнала. Жила бы себе с Рейфом без забот, пока Комизар не покусился бы на Дальбрек. И тогда больше всего меня ужаснули бы венданские дети, едва способные держать меч — жертвенные агнцы, которых Комизар бросил бы в первых рядах штурмовать ворота. Дети на поле боя станут ударом под дых морриганским солдатам. Братья cо своими воинами в жизни не поднимут руки на ребенка, скорее замрут в нерешительности, оцепенеют, а Комизар тем временем пустит в ход весь свой убийственный арсенал.

— Не все купились на ложь. — Паулина погладила меня по ноге. — Брин с Реганом и слову не поверили.

Возможно, поэтому ехали теперь в смертельную западню. Они задавали слишком много вопросов.

Мы сидели молча, каждая в своих мыслях. Рана пульсировала в такт сердцу, а от паутины руку покалывало, словно от лапок тысячи крошечных паучков. Самое, что ни есть, народное знахарство — то, к чему придворный лекарь ни за что не прибегнет по своей воле. Тьма перед газами завихрилась, и паучки взросли полем золотых цветов, из которых затем восстало спокойное и уверенное лицо.

Он не спрашивал, есть ли у меня дар, потому что знал ответ, и страшился его.

«Она изобличит нечестивых».

И мне предстал целый континент из королевств, и каждое со своим неповторимым даром. Затем лицо вновь потонуло в цветах, что затрепетали на ветру, медленно обращаясь прежними паучками.

Внезапно дверь распахнулась, и нас ослепил свет. Послышался надменный хмык канцлера, а следом показался и он сам.

— Гвинет, — протянул он с наигранным разочарованием и процыкал языком. — Не думал, что тебе хватит глупости связаться с врагами.

Гвинет свирепо глянула на канцлера, а тот лишь улыбнулся. Затем встретился взглядом со мной. Я заковыляла прямо на него, но он сдержался и не отступил, не желая показывать страх. К чему бояться раненую узницу без оружия? Но всё же на один удар сердца в его глазах мелькнуло сомнение. Он читал Песнь Венды. «Она изобличит нечестивых». Вдруг это про меня?

Канцлер опустил взгляд на мою окровавленную руку, и вновь расплылся в заносчивой ухмылке. Грозности во мне теперь ни капли. всегда была для него только помехой, которой и названия не дать, но точно не угрозой. Мимолётное сомнение в его глазах исчезло.

— Лорд канцлер, прошу вас, не надо! — взмолилась я. — Не убивайте моих братьев!

Он самодовольно фыркнул.

— Так вот зачем тебе понадобилось к отцу.

— Если мой отец умрёт…

— Не если, а когда. И не беспокойся, твою смерть он застанет. Он нам пока что нужен…

— Если сдадитесь прямо сейчас, я вас не убью.

Он влепил мне пощёчину тыльной стороной ладони. Перстни впечатались в челюсть, и я отшатнулась к стене. Гвинет и Паулина тут же вскочили, но я скомандовала не лезть.

— Ты? Не убьёшь меня? — прыснул он. — Совсем из ума выжила.

— Отнюдь, канцлер, — улыбнулась я, глядя на него. — Просто хотела дать шанс. Теперь я чиста перед богами. — И отвела глаза, словно те со мной говорили.

И опять к нему подкралось сомнение, словно зверь, который всё преследует по пятам.

— Снимай плащ, — приказал он.

Я недоумённо поглядела на него.

— Живо! — гаркнул он. — Или стража сорвет!

Я подчинилась. Плащ упал на земляной пол.

Канцлер кивнул стражникам, и те развернули меня спиной, затем один рванул мне рукав на плече. Опустилась тишина, прорезаемая лишь его медленными сдержанными вздохами. Я почти ощущала, как он прожигает меня ненавидящим взглядом.

Стражники оттолкнули меня.

— Убить их! — скомандовал канцлер. — Ночью вывезти трупы за город и сжечь. И чтобы эта наколка на плече сгорела дотла, ясно? — Он развернулся к выходу. Стражники шагнули к нам, наматывая шёлковую удавку на руки, — быстрая и бескровная расправа.

Но внезапно зазвучали колокола.