Но мой проклятый ревнивый разум этого не приемлет.

Паркер должен понять. Он должен. Потому что я не отдам Джун.

Я возвращаюсь в гостиную, где Паркер растянулся на диване.

— Я умираю, — сообщает он мне, и, несмотря на все опасения, я ухмыляюсь. У него всегда была склонность к драматизму. Может быть, потому, что он художник.

Я приношу ему высокий стакан воды, и он выпивает его большими глотками, садится и все время стонет.

— Итак, прошлой ночью, — устало говорит он. — Гребаное дерьмо. Что, черт возьми, мы делали?

Мое сердце бьется быстрее, и я готовлюсь заговорить громче.

— Мы больше никогда не будем пить эту дерьмовую текилу, — морщится Паркер, и я нервно смеюсь.

Возможно ли, что он совершенно забыл о нашем разговоре? Мы были сильно пьяны… Паркер не упоминает о плане ни единым словом. Он даже не упоминает Джун. Я в замешательстве, но считаю, что лучше держать рот на замке. Собираясь в офис, чувствую нервозность и облегчение одновременно.

Я желаю Паркеру отличного дня.

— Скоро протрезвеешь! — Кричу я, выходя, и смех Паркера сопровождает меня, когда я закрываю дверь.

Улыбка появляется на моем лице, когда я поднимаюсь по лестнице в вестибюль. Неужели мне только что, сошла с рук, эта чертова, пьяная ошибка?