— Он неплохой отец. Он не… причиняет мне боль. Ну, во всяком случае, физически.
Смертельное спокойствие овладевает Константином.
— Как он причинял тебе боль?
— Ну, он просто… многого ожидает от меня. Я должна выглядеть идеально, вести себя безупречно. Я должна была получать отличные оценки, водить красивую машину. Все, что меньше совершенства, портит его репутацию, и не раз он упрекал меня в том, что я не такая дочь, какую он хочет.
К удивлению, у меня в горле встает комок. Я ненавижу думать об этом. Я годами ходила к психотерапевту, чтобы справиться с этим, но, по-видимому, просто похоронила всё.
— Понимаю. Так вот почему ты скрывала от него свою работу. Он бы никогда не одобрил, если бы его идеальная дочь запятнала себя работой в тюрьме.
Значит, он мне верит? Я киваю.
— Да. Почему ты хочешь это знать?
— Если он и тебе причинил боль, я вспомню об этом, когда доберусь до него.
Я пристально смотрю на него. Он бы… отомстил за меня? Я не знаю, как реагировать.
Пытаюсь подавить зевок, измученная всем, что произошло. Константин переводит взгляд на кандалы над моей головой.
— Трудно спать в наручниках. Я могу снять их, но если ты попытаешься сделать что-нибудь хотя бы отдаленно глупое, я свяжу тебя и отшлепаю. Понятно?
Волна страха пронзает меня. У меня нет ни малейшего сомнения, что он так и сделал бы.
Я киваю.
— За этой дверью находятся трое вооруженных людей. Они все подчиняются моему приказу. Я заплатил хорошие деньги за хороший ночной сон, и ждал чертовски долго, чтобы рисковать этим.
Я снова киваю.
— Сначала поешь.
Я открываю рот и позволяю ему покормить меня. Сочные сыры, маленькие кусочки изысканных бутербродов и оливки, а затем вода, которую он милостиво подносит к моему рту. Я отворачиваюсь от его руки, когда напиваюсь, и он не настаивает.
Когда заканчиваю есть, он расстегивает наручники, и мои запястья освобождаются.
— Мне нужно в ванную.
— Я пойду с тобой.
Я корчу гримасу, но он только посмеивается.
— У тебя может быть определенная степень уединения, маленькая птичка, но не думай, что я тебе доверяю.
Я заставляю себя встать и разминаю ноющие конечности. Отдала бы половину своего наследства за массаж.
Я в ярости после всего, что произошло, поэтому бросаю через плечо:
— Ты сбежал из тюрьмы, засунул меня в какой-то отсек для побега, отвез меня на отвратительную скотобойню, затем допрашивал меня, и это ты мне не доверяешь?
Ахаю, когда его ладонь так сильно ударяет меня по заднице, что я чуть не спотыкаюсь. Я таращусь на него, разинув рот, но он стоит позади меня, явно готовый нанести еще одну затрещину, если я заговорю в ответ.
— Следи за своим тоном, птичка. Будешь делать то, что тебе говорят.
Мои щеки пылают. Я иду в ванную как на иголках, боясь того, что он сделает со мной дальше, но он только следует за мной и ждет за дверью. Я смотрю на себя в зеркало. Волосы растрепаны, макияж давно поблек. У меня круги под глазами и маленькие красные отметины на плечах и груди, вероятно, от того, что меня заковали в цепи и таскали повсюду, как тряпичную куклу.
Я выгляжу дикой и напуганной. Мне это не нравится. Выпрямляюсь, брызгаю водой на лицо и провожу пальцами по волосам.
Мои родители, должно быть, в бешенстве. Не могу себе представить, через что они проходят. Но если папа сделал то, что сказал Константин… возможно, он боится по совершенно другой причине.
Мне нужно поспать. Забыть о прошедшем. Подумать о том, что делать дальше, и подготовиться к тому, что сделает Константин.
Я закрываю дверь, выпрямляюсь и иду обратно в его логово.