— Не-а. Я потратила два часа на прическу, чтобы выглядеть так великолепно.
— Если ты будешь прятаться от дождя, ты все пропустишь.
— Я лучше пропущу, чем испорчу волосы и одежду. Даже вся еда уничтожена.
Я поднимаю плечо и снова закрываю глаза.
Анника, вероятно, идет вниз, чтобы высушить волосы. Я не удивлюсь, если у нее где-то валяется сменная одежда. Она всегда готова к таким ситуациям.
Всегда стремится выглядеть наилучшим образом, как будто меньшее — прямое оскорбление ее личности.
Медленная классическая музыка наполняет воздух, прежде чем маленькая рука скользит в мою, и аромат мягкой фиалки наполняет мои ноздри.
— Если я собираюсь испортить прическу, тебе лучше потанцевать со мной.
Я открываю глаза и смотрю на ее маленькое лицо, которое насквозь промокло. Капельки воды скользят по ее щекам и шее. Ее белый топ стал прозрачным, прилегая к лифчику без бретелек и открывая намек на ее круглые, пышные сиськи.
Я делаю мысленную пометку отдать ей свою толстовку, прежде чем мы спустимся вниз, чтобы никто не увидел ее в таком виде.
— Я не танцую, — говорю я ей.
— Не волнуйся. Я научу тебя. — Она кладет руку мне на плечо, а мою кладет себе на талию, затем начинает медленно двигаться в ритм музыке.
Она чувствуется такой маленькой и правильной в моих объятиях.
Потребность пировать на ней, пожирать ее, съесть ее к чертовой матери пульсирует во мне, как порыв.
И дальше.
И дальше.
И, блядь, дальше.
Она, должно быть, видит животную потребность на моем лице, потому что ее губы раздвигаются. Воздух сжимается, сжимаясь от невыносимого напряжения, которое растет с тех пор, как я отшлепал ее, и она кончила от этого.
Она не только не возражала против боли, но и возбудилась от нее.
Интересно, как далеко я могу завести ее, прежде чем в конце концов найду предел ее возможностей.
Интересно, остановлюсь ли я на таких пределах?
— Теперь ты кружишь меня, — шепчет она, ее голос звучит слишком громко в тишине. Затем она использует мою руку, чтобы кружить свое тело с изяществом перышка.
Я пойман в ловушку ее элегантности и тем, как правильно она чувствует себя в моих руках, как мне хочется прижать ее к себе, поэтому я тяну ее назад, и она разбивается о мою грудь.
В тот момент, когда она задыхается, я опускаю голову и захватываю ее губы своими. Анника прижимается ко мне, ее рот слегка приоткрыт, вероятно, от шока, и я использую эту возможность, чтобы просунуть свой язык внутрь.
Я пирую на ней, как будто изголодался по ее вкусу.
Поцелуй.
Мои губы прижимаются к ее губам, мой язык захватывает ее, облизывая, посасывая, покусывая, покусывая и покусывая.
Она хнычет, ее руки замирают на моих плечах, и это может быть равносильно приглашению съесть ее заживо.
Я целую ее так, как никогда не целовал раньше, потому что я никогда никого не целовал раньше, никогда не считал этот акт ценным — до тех пор, пока этот разрушительный шар не ворвался в мою жизнь.
Мои губы пируют на ее губах с энергией ненасытного зверя, пока она не задыхается, пока ее тело не прижимается к моему. Пока я не смогу определить, где начинается она и заканчиваюсь я.
Дождь бьет по нам, как свидетель этого момента.
В тот момент я решаю, что Анника Волкова не сможет убежать от меня.
Даже если она захочет.