- Эй?

Ничего. По моей спине пробежал холодок. Взрослый мужчина, а испугался леса и тумана. Мой отец рассмеялся бы в могиле, если бы узнал, какой эффект оказывают на меня его рассказы. Я развернулся и поспешил обратно в гостиную хижины. Оказавшись внутри, я снова придвинул кресло к двери и отошел подальше.

БАХ!

Я подпрыгнул. Удар пришелся в то же место, в заднюю стену. Я подошел к тому месту, откуда, как я полагал, он донесся, и положил руку на стену. Я снова подпрыгнул, когда что-то, что бы это ни было, еще раз стукнулось о стену. Что бы это ни было, оно кажется увесистым. Наверняка, когда я утром осмотрю стену, на ней останется след. Что это может быть? Я затаил дыхание, ожидая нового удара, но его не последовало. Прошла минута, но ничего не произошло.

БАХ!

Удар раздался из соседней комнаты - спальни, расположенной рядом с гостиной. Я вбежал в спальню, остановился посреди комнаты и принялся ждать. Ну же, сукин сын. Где ты?

БАХ!

Я вернулся в гостиную. Пройдя через нее, я отодвинул кресло от входной двери хижины. Если бы я остановился и немного подумал, то понял бы, какая это дурацкая идея - пытаться схватить то, что стучит в стену. Насколько я знал, это мог быть один из пациентов психушки... Не будь таким глупым. Через несколько секунд я снова стоял за дверью, но там по-прежнему ничего не было видно.

-Эй?

На мой зов отозвались только шелестящие от ветра листья. Больше ничего.

- У меня есть пистолет! - крикнул я на всякий случай, если там был еще кто-то, кроме шелестящих листьев.

Я подождал немного дольше, чем это было необходимо, предоставляя возможность тому, кто там был, проявить себя, но никто не появился, и ничего не произошло. Вспомнив о пистолете, я понял, что как бы я не ненавидел оружие, я был рад, что у меня есть пистолет.

Я пошел в хижину и достал пистолет с того места, где положил его раньше.

Я прикрыл дверь, но на этот раз не стал блокировать ее креслом. Я должен быть заранее подготовлен, если шум повторится. Я не хотел выдавать, кем бы оно ни было, что я приближаюсь к нему. Я выбегу наружу и выстрелю несколько раз в темноту. Может быть, мне следует так и поступить, не дожидаясь повторения шума.

Если там кто-то есть, он быстро скроется, когда я начну стрелять. Кроме того, это продемонстрирует, что я не боюсь применять оружие, а это не так уж и плохо, даже если я и не собираюсь никого убивать. Прошло еще несколько минут, в течение которых ничего не происходило, и я понемногу начал расслабляться - ну, насколько это было возможно в данных обстоятельствах.

БАХ!

Звук послышался со стороны кухни в хижине. Я выбежал через дверь хижины и побежал в ту сторону здания с пистолетом, поднятым вверх - направленным в темное небо.

- Пошел на хуй! - крикнул я.

Я дважды нажал на спусковой курок, выстрелив двумя патронами в туман. С пистолетом в руках я замер и ждал, прислушиваясь, не раздастся ли звук бегущего человека.

Ничего.

Либо там действительно никого нет, или я схожу с ума, и мне все слышится, либо - что бы там ни было - оно не боится пуль. Если последнее, то я не хочу знать, что это за существо и что ему нужно. Прошло еще несколько безмолвных секунд. Я опустил пистолет и пошел назад, к входу в хижину, не переставая пристально вглядываться в лес.

Возвратившись в хижину, я придвинул более массивное кресло из гостиной к сломанной двери. А кресло, которым я блокировал раньше дверь, передвинул в другой конец комнаты. Затем я задернул шторы на окнах. Вид снаружи только распалял мои детские фантазии о чудовищах в тумане. Покончив с этим, я снова сел в кресло и положил пистолет себе на колени.

- Ты же понимаешь, что снаружи никого нет, - говорил мне отец в те ночи, когда мне было так страшно, что я не мог заснуть из-за его рассказов; в те ночи, когда он рассказывал слишком страшные истории.

- Там никого нет, - повторил я его слова вслух. - Там никого нет.

БАХ!

Прошло минут двадцать или около того, и вокруг все стихло. Кто бы там ни был, ему, должно быть, стало скучно, и он ушел. Вероятно, это был человек или люди, виновные в нанесении граффити и причинении значительного ущерба. Скорее всего, они пришли сюда и увидели меня... Возможно, они пытались меня напугать, чтобы потом укрыться в своем логове.

- Видишь, я же говорил тебе, что все в порядке, - сказал бы мой отец, как только бы удостоверился, что снаружи нет никого, кто ожидал когда я закрою. Мне так жаль, что его сейчас нет рядом, что он не может меня успокоить - не потому, что снаружи кто-то есть, несмотря на мое слишком бурное воображение, я знаю, что снаружи никого нет. По крайней мере, ничто не поджидает и не пытается схватить меня. Я хотел бы, конечно, услышать от него, что все будет в порядке, когда я завтра встречусь с шерифом. Я бы все отдал, лишь бы услышать его голос. Что угодно.

Вчера я не мог дождаться, когда приеду в хижину и смогу насладиться тишиной и покоем. Немного побыть в одиночестве. А сейчас я хочу только скрыться. Одиночество, в сочетании с чувством вины, губительно действует на меня и все чаще заставляют предаваться воспоминаниям, которые я предпочел бы забыть. Хижина должна была напомнить мне о прекрасных временах общения с отцом, а также обеспечить мне покой, необходимый для написания книги, а не вытягивать на поверхность дерьмо, которое я предпочел бы забыть.

- Как долго ты с ней встречаешься? - спросил я отца, после того как вбежал в его кабинет - маленькую комнату, где он обычно сидел и писал свои романы.

Я помню, как отец повернулся в кресле и посмотрел на меня. Он даже не поднялся. Он сидел в кресле наклонил голову и смотрел на меня поверх очков в черной оправе.

На его лице появилось выражение отрицания, но глаза выдавали его, как это всегда случалось, когда он был в чем-то виноват или искажал правду, выставляя себя в более благоприятном свете.

Мама уже много лет подозревала, что у отца есть другая женщина.

Каждый год он получал открытки на День святого Валентина, написанные тем же почерком, что и открытки на день рождения, о которых, как он полагал, мы никогда не узнаем; тайные открытки, которые он прятал в своем кабинете, хотя все остальные выставлял на всеобщее обозрение в нашей гостиной. Зачем вообще что-то прятать, если не затем, чтобы скрыть угрызения совести?

Но хуже всего было то, что женщина, которую он предпочел моей собственной матери, оказалась не такой уж и особенной. Всего лишь дешевой шлюхой, которая любила одеваться в дорогую одежду и носить драгоценности, стремясь казаться особенной. Впрочем, драгоценности, скорее всего, были куплены моим отцом. Неважно, как ты разукрашиваешь дерьмо, но... дерьмо всегда останется дерьмом.

Я никогда не разговаривал с мамой. Я никогда не рассказывал ей, как нашел письма отца и той женщины. Папы не было дома. Должно быть, он ушел за чем-то или отправился по своим делам, и попросту забыл закрыть свой кабинет, как он обычно делал. Он часто выходил из дома, не запирая кабинет, но всегда вспоминал об этом и возвращался, чтобы закрыть его как можно скорее, даже если из-за этого он мог опоздать на встречу. Однако в этот раз он не вернулся, а непрерывный звонок будильника порядком мне надоел, поэтому, несмотря на то, что он не любил, когда кто-то заходил в его кабинет, когда его там не было, я зашел. На его столе были повсюду раскиданы какие-то бумаги.

Большинство из них, похоже, были связаны с новой книгой, над которой он работал, но одна из них особенно привлекла мое внимание. Естественно, я решил взглянуть на нее поближе. Я всего лишь человек. Лучше бы я не смотрел. Если бы я не обратил внимания на записку, я бы никогда не узнал о переписке с той женщиной. С этим куском дерьма, другом семьи.

Самым двуличным человеком, какого только можно себе представить. В многочисленных письмах они признавались друг другу в любви и называли друг друга своими вызывающими тошноту ласкательными именами.

Несмотря на то, что я вбежал в кабинет к отцу, я так и не сказал ему, что видел письма. Я надеялся, что он проявит мужество и признается мне, что изменяет моей маме. Его жене.

Но он не способен был даже на это. Ему не хватило мужества. Забавно, я всегда полагал, что он должен быть мужественным, учитывая его неприязнь к всему недостаточно "искреннему". Может, причина в том, что я вломился к нему? Может быть, если бы я повел себя по-другому, он бы ответил честно? Я был совсем юным, и не слишком контролировал свои эмоции. В особенности, если речь касалась людей или ситуаций, причиняющих боль моей маме.

Я никогда не смогу простить отца за то, как он поступал за спиной моей мамы, но я до сих пор жалею, что не смог наладить с ним отношения до случившегося у него сердечного приступа. Наши последние слова были сказаны в гневе, и это терзает мою душу. Я откинулся на спинку стула и вытер слезу с глаза. Так много воспоминаний о счастливых днях.

Я закрыл глаза и попытался выбросить все это из головы: чувство вины за случившееся ранее, глубокое сожаление о том, что не смог наладить отношения с отцом до случившегося у него сердечного приступа... Я даже ощутил себя виноватым за то, как относился к Джейми в последний год. Очевидно, что она переживала сложные времена, пытаясь разобраться в себе, а я лишь выводил ее из себя, при первой возможности комментируя ее поступки. Но чаще всего я просто закрывался в своем маленьком кабинете и работал над своими произведениями. Между мной и Сьюзaн время от времени возникали напряженные отношения... Я становлюсь похожим на своего отца? Надеюсь, что нет. Я обещал себе, что никогда таким не стану. Я обещал себе, что буду хорошим отцом и отличным мужем, но в данный момент мне кажется, что я не справляюсь с обеими поставленными задачами.

Как только я снова увижу их, я начну исправляться.

Еще одно обещание самому себе.