Она вытерла руку о плащ Шлепателя. От землеворта их будет тошнить целую неделю. Месяц, если они проглотят слишком много. Она подумала о том, чтобы оставить свой кинжал в шее копейщика, но все-таки пошла за ним, вытащив клинок с дрожью отвращения. В следующее мгновение она уже бежала к деревьям с красным клинком в руке.

• • •

ЯБЛОКО ВСЕГДА БЫЛА именно учительницей, ей не хватало железа для самых темных оттенков серой работы. Чайник, однако, никогда не отказывалась делать то, что требовалось, без удовольствия или жалобы. Совершенное оружие. Когда долг призывал ее, она могла запереть свою милую природу в ящик, чтобы снова открыть, когда миссия будет завершена. Лишь подумав о том, чем может оказаться то, что заставило ее вызвать помощь, Яблоко вздрогнула. Чайник никогда бы по доброй воле не заставила Яблоко перестать выполнять приказ настоятельницы. Арабелла Йотсис теперь находилась в дикой природе одна, без присмотра.

Яблоко поднажала, используя всю свою решимость, чтобы идти быстрее, а не бежать. Впереди мили. Она петляла между деревьями, некоторое время шла по оленьей тропе, а потом свернула к ручью, покрытому гнилым льдом.

Чайник присматривала за Ноной. Что-то случилось с ребенком? Нона была бесстрашна, свирепа и быстро соображала, но в Коридоре были более опасные существа, чем Нона Грей. Возможно, это Ноне нужна помощь... Яблоко отогнала эту мысль: боль была от Чайник, как и страх.

Появился клубящийся туман, поднятый где-то фокусом луны и, возможно, несколько дней несомый лед-ветром. Лес цеплялся за нее, на каждом шагу пытался повалить на землю, заманить более легкими тропинками. В слепой белизне Яблоко нашла свой путь, следуя за слабым эхом крика Чайник через тень.

Многие мили стали немногими и, когда туман рассеялся, обернулись единственной оставшейся. Лес перешел в пустошь, почва которой была слишком жидка и кисла для посевов. Далеко разбросанные фермы занимались овцами да козами; лишь несколько домов встали настолько рядом, чтобы видеть друг друга. Яблоко набрала скорость, теперь гоня себя через неровную землю, разделенную тут и там заросшими травой дорожками и развалившимися заборами сухой кладки. Впереди земля понижалась. Ручей прокладывал свой путь между деревьями, растущими в широкой долине, прежде чем затеряться в более густом лесу. Чайник ждала среди этих лесов, Яблоко чувствовала это; близость возлюбленной тянула за шрам, оставленный ее тень-криком.

Яблоко замедлила шаг, приближаясь к первым деревьям. Раньше она вела себя неосторожно: поспешность привела ее в руки людей, которых она могла бы обойти незамеченной, если бы не отвлеклась. Она прошла между двумя вязами, тени обтекали ее тело, текли вокруг воздетых рук. Тень-работа всегда давалась ей легко. Темнота собралась в ее ладонях. Когда тени откликались на ее волю, ей казалось, что она вспомнила какое-то имя, которое давно ускользнуло от нее, или узнала разгадку загадки, испытывая что-то вроде душевного облегчения, почти радости. В лесу творилась и другая тень-магия. Пустые пространства дрожали от ее эха. Там лежал крик Чайник, резкий и глубокий, но были и другие следы, следы кислой работы ной-гуин. Яблоко уже пробовала их раньше, в Сладком Милосердии, в ту ночь, когда Туран Таксис послал двоих из них убить Нону. То, что они не справились с этой задачей, было выше ее понимания.

Яблоко завернулась в темноту и стала искать терпение Серой Сестры. Госпожа Путь научила ее мантрам двадцать лет назад, и Яблоко сделала их частью своего собственного фундамента, вплетенного в ее сердцевину. Однако сегодня, когда тревога Чайник пульсировала в тени, терпение пришло с трудом.

Подлесок царапался, рвался и шуршал с каждым шагом Яблоко. Она чувствовала себя такой же грубой, как любая послушница, ее лес-искусство заржавело от неупотребления, она была уверена, что ее приближение будет услышано любым врагом в радиусе тысячи ярдов. Наживка в ловушке. Тактика такая же старая, как убийство. Оставь раненого товарища, друга, возлюбленного, а потом жди и наблюдай. Ной-гуин мог лежать среди ветвей любого дерева, с арбалетом наготове, с болтом, смазанным ядом.

Чайник не стала бы меня звать, если бы это было правдой. Яблоко двинулась вперед, оставив терпение позади, но принеся с собой тени.

Единственное, что привлекло ее внимание к Чайник, — связь между ними. Монахиня лежала у подножия огромного мороз-дуба, ее тело соответствовало изгибам корней. Листья покрывали ее поход-пальто, листья и грязь, головной убор исчез, разметавшиеся волосы цвета воронова крыла открывали только тонкие ломтики бледного лица. Она лежала, распластавшись, как мертвая, часть лесной подстилки, камуфляж, которым гордилась бы любая Серая Сестра.

— Чайник! — Яблоко подошла к ней, страх перед луком убийцы был подавлен уверенностью, что Чайник мертва и что у нее не осталось никакой цели в этом мире. Она взяла грязные пальцы Чайник своими, потрясенная их холодностью. — Чайник... это я. — Она подавилась словами, ошеломленная, в то время как другая ее рука, все еще спокойная, с привычной легкостью нащупывала пульс монахини. Ничего. Нет... не ничего, шепот.

Яблоко потянулась к Чайник, чтобы поднять ее с холодной земли, но увидела рукоять ножа, торчащую из ее бока чуть выше бедра. Она прикоснулась пальцем к навершию, железному шару. Рукоятка оплетена кожей. Она узнала кинжал. Чайник показывала ей такой же после того, как его отобрали у Ноны. Ной-гуин, точно. Та, которая сбежала. Яблоко усадила возлюбленную к себе на колени и некоторое время сидела, обнимая ее, крепко зажмурив глаза от слез. Через несколько секунд она сделала глубокий судорожный вдох и попыталась успокоиться.

Думай.

Яблоко посадила Чайник обратно на землю и сняла собственное поход-пальто. Положив Чайник на пальто, она осмотрела ее на предмет других повреждений, проверяя цвет кожи, поднимая веки, прислушиваясь к дыханию, наблюдая за скоростью, с которой кровообращение возвращалось к ее конечностям, когда их щипали. Она взяла тонкую кожаную трубку из коллекции, хранившейся в ее рясе, и сломала печать. Холод уже заставлял ее дрожать. Она вылила жидкость в рот Чайник, села и стала наблюдать. Кроме раны от ножа никаких других не было. Клинок, наверняка, был покрыт ядом, но не было никаких признаков, явных настолько, чтобы сузить выбор.

В течение самой длинной минуты в жизни Яблоко ничего не происходило. Деревья вокруг нее стонали от ветра, их листья бурлили. Потом Чайник дернулась, захлебнулась и начал задыхаться. Яблоко схватила за голову.

— Полегче! Просто дыши.

— Г-где? — Любой дальнейший вопрос потерялся в кашле и удушье. Одна рука вцепилась в поход-пальто как раз над ножом. — Болит.

— Я же сказала тебе дышать, идиотка.

— Я-Ябби? — Чайник повернула голову и прищурилась, как будто свет был слишком ярким. Кожа у нее была белая, как кость, губы почти синие. — Сестра. — Слабая улыбка.

— Я дала тебе адрин, это ненадолго. Скажи мне, что ты приняла. Быстро!

— Нона. Она заставила меня позвать. — Чайник невнятно произнесла эти слова, глядя мимо Яблоко на листья, черные на фоне белого неба. — Теперь ушла.

Яблоко встряхнула ее:

— Что ты приняла? Это очень важно!

— Ч... — Чайник моргнула, пытаясь сосредоточиться. — Черное лекарство. — Ее дыхание стало поверхностным и быстрым. — И... калеворт.

— Калеворт?

— Мне... было холодно. Подумала, что это... может быть ночь-трава

— Кто намазывает клинок ядом из ночь-травы? — Яблоко покачала головой. — Где ассасин?

— Ушла. — Глаза Чайник закрылись, голова откинулась назад.

Яблоко закусила губу. Черное лекарство должно было подавить все, что могла использовать ной-гуин. Она почувствовала вкус крови и нахмурилась. В голове было пусто. Ничто из ее огромного запаса знаний не указывало на причину или лекарство.

Отчаяние сомкнулось вокруг Яблока. Ее губы шевелились, произнося яды, ни один из которых не соответствовал симптомам. Щупальца тени обвились вокруг Чайник, двигаясь по ней клочьями. Яблоко уставилась на тени, нахмурив брови и лихорадочно соображая. Поход-пальто Чайник поглотило почти всю ее руку, но на обнаженном белом дюйме запястья линия тени следовала по пути самой большой вены.

— Нет? — Яблоко жестом послала собравшиеся вокруг нее тени вперед, и они, словно темное море, омыли Чайник. Когда они отодвинулись, следы теней остались, удерживаемые ее венами, как магнит держит толченое железо, обнажая невидимые линии своего действия. — Да!

Она схватила лицо Чайник обеими руками.

— Проснись! Чайник, проснись! — Чайник лежала, такая же бескостная, как дарнишцы на дороге. Яблоко отвесила ей пощечину: — Проснись! Это был темный яд.

— Значит, я мертва. — Чайник широко раскрыла глаза. — Мне очень жаль. — В уголке ее глаза заблестела слеза. Она подняла руку, как будто это была самая тяжелая вещь в мире, к щеке Яблоко. — У тебя кровь идет.

Яблоко взяла ее пальцы и поцеловала их:

— Ты — моя кровь.

Вокруг них начала расти темнота, тени устремились к Яблоко, сгущаясь вокруг нее.

— Что... ты делаешь? — Гладкий лоб Чайник нахмурился, и ее рука снова опустилась.

— Спасаю тебя, — сказала Яблоко. От усилия призвать так много теней и так быстро ее голос напрягся. Она почувствовала холод в костях, боль в глазах.

— К-как? — Чайник нашла ее глаза. — Нет способа.

— Есть. — Сейчас Яблоко видела Чайник только потому, что темнота была так глубоко в ней. Ночь окутала их обоих, кулак тьмы в глубине леса становился все светлее по мере того, как исчезали его тени. — Я должна толкнуть тебя в тень.

— Нет. — Чайник с трудом покачала головой. — Предок...

— Я должна. Это единственный способ. — Яблоко руками собирала темноту вокруг себя, пока даже для ее ночного зрения руки не стали дырами, вырезанными в ее теле, без глубины и контраста. Ной-гуин толкали лучших из своих убийц в тень, так далеко, насколько их разум мог это вынести. Это сломало некоторые из них. Другие затерялись в темных уголках за миром. Но ценой, которую Чайник боялась заплатить, была ее душа. Церковь учила, что те, кто заходит слишком далеко в тень, никогда не присоединятся к Предку.