Пролог

ЭМЕРСОН

Средняя школа Белвью, 2007 год

Последний год обучения

Большая игра

6:30 вечера

— Эмерсон! — Миллер хлопнул ладонью по двери в раздевалку, раз десять, остановился, а затем начал снова; на этот раз это звучало так, словно он стучал бутсами. — Я знаю, что ты там!

— Эмерсон! — снова крикнул Миллер. — Я сломаю эту дверь!

— Просто уйди!

— Нет!

— Ты — заноза в заднице!

— Ну, у тебя классная задница, — пошутил он.

Я улыбнулась.

— Ты улыбаешься, да? — спросил он вкрадчивым тоном.

Я фыркнула и попыталась вытереть со щек горячие слезы.

— Не борись с этим. Ты меня любишь.

— Я тебя ненавижу.

Когда вставала и открывала дверь, я уже вовсю улыбалась.

Миллер распахнул ее, толкнув.

— Ты должен разогреваться вместе с командой, — прошептала я. — Что будет делать наша школа без своего героя?

— Кому ты рассказываешь. Именно ты прячешься в раздевалке, потому что позволила какой-то тощей суке добраться до тебя.

Я вздохнула.

— Возможно, в следующий раз я дам ей печеньку.

Миллер возвышался надо мной, со шлемом в одной руке, а другой, опираясь на косяк двери. Всю свою жизнь я была крупнее, чем большинство девушек. Миллер же единственный человек, способный заставлять чувствовать себя малышкой. Он протянул свою огромную руку и поднял мой подбородок.

— Ты тоже была бы злючкой, если бы относилась к хлебу как к дьяволу.

Я натянула на лицо жалкую улыбку.

— Ты прав. Извини.

Он уронил руку.

— Эм…

— Ой-ой, что за взгляд? — поддразнила я, уже чувствуя себя немного лучше. Как иначе, когда передо мной стоял Миллер Квинтон?

Миллер был самым сексуальным парнем, на которого можно запасть в средней школе «Белвью» с… да всегда. С кожей цвета мокко и ясными голубыми глазами. Было практически невозможно не смотреть на него, не чувствуя при этом себя неудобно. Его мама, родом из Эфиопии, была убийственно красивой; смешайте это с испанским наследием со стороны отца, и получите внешность модели, гигантские мышцы и убийственную улыбку, способную сделать даже мой дерьмовый вечер совершенным блаженством.

— Я — твой лучший друг, так? — Миллер подошел ближе, потянувшись к моей руке, схватил ее и прижался раскрытыми губами к ладони. Его губы были теплыми, а улыбка нежной.

— Почему я чувствую себя так, словно прямо сейчас ты собираешься проводить со мной беседу о сексе?

— Тебе понравилась та беседа о сексе, что у нас была в прошлом году. Я перевернул твой мир, показав те фотографии. — Он подмигнул, и я почувствовала, как щеки стали горячими и покрылись пятнами. — Но серьезно, Эм. Ты когда-нибудь думала, что ты прекрасна такая, какая есть?

Воздух вылетел из моих легких, когда снова подступили слезы. Униформа на мне ощущалась тесной и вызывающей зуд. Действительно, хреновая часть заключалась в том, что Ларисса — мой заклятый враг, была права. По сравнению с прошлым годом моя грудь выросла, и я превратилась в женщину с изгибами, которую не узнавала. В ту, которая никогда не влезет в сорок четвертый размер, или в сорок шестой, или даже в сорок восьмой.

— Улыбнись, Эм.

— Как скажешь, Миллер. — Я натянуто улыбнулась.

— У меня в друзьях только классные чуваки, верно? В этом списке нет лузеров. — Боже, он такая высокомерная задница. — Что также означает… — Миллер схватил меня за плечи и повернул в сторону поля. — Я не выиграю эту игру, пока ты не начнешь очень громко за меня болеть, пупсик.

Я громко застонала.

— Больше никогда так не говори. Никогда.

— Пупсик, — расхохотался он. — Кажется, я только что потерял клетку мозга.

— Не говоря уж обо всем моем уважении.

— Ну, мы хорошо поболтали. — Он сжимал мою руку, пока мы возвращались на поле. — Кричи громко, девочка из группы поддержки.

— Не оторви ничью голову, тупой футболист. — Я крепко его обняла.

Миллер мотнул головой в сторону Коэна.

— Кроме его головы, да? Потому что у меня с первого дня руки чесались оторвать ему голову.

Я проследила за его взглядом, на Коэна, подававшего длинный пас через поле.

— Он — твой квотербек (Примеч.: Квотербек — позиция нападения игрока команды в американском и канадском футболе).

Миллер сжал челюсть и указал на поле своим шлемом.

— После того, как закончится этот сезон, я надеру задницу этому слабаку.

— И разрушишь свои шансы поступить в колледж, потому что его отец подаст на тебя в суд за то, что ты коснулся его сокровища?

Миллер поморщился.

— Так что ты в нем нашла?

— Бицепсы. Хороший рот. Убийственное тело...

— Жуткий характер… склонность к изменам? — закончил Миллер. — Когда ты, наконец, признаешь, что у тебя есть ко мне чувства, и отбросишь осторожность, а? — Ямочки на щеках сменились широкой улыбкой, когда он постучал себе по лицу пальцем в перчатке. — Хорошо, подари мне немного... платонической любви. Исключительно на удачу.

Я потянула его голову вниз, готовая поцеловать в щеку, но Миллер повернулся и обрушил свой рот на мой.

Я сделала вдох. Вдохнула его аромат.

Миллер прервал поцелуй и пожал плечами.

— Упс, — подмигнул он, глядя поверх моей головы, где, уверена, стоял мой разъяренный парень.

— Он ненавидит, когда ты так делаешь. — Я ударила Миллера рукой по груди.

— Привилегии быть твоим лучшим другом. Этот рот, — он повернулся и побежал, крича мне: — он всегда был моим. Я просто жду, когда ты покинешь темную сторону.

Игнорируя то, что он сказал (как и всегда), я крикнула ему вслед:

— Хорошей игры.

— Вперед, Рыцари, вперед! — Миллер поднял вверх кулак, напоследок одарил дерзкой улыбкой, а затем надел шлем.

Раздался сигнал будильника, и я подскочила в постели. Конечно же, в ночь перед отбором в группу поддержки футбольной команды «Смельчаки» мне снился именно Миллер. В глазах стояли слезы. Он всегда мне снился, когда я находилась в состоянии стресса, и эти сны лишь добавляли масла в огонь, подпитывая пламя моей боли до тех пор, пока не хотелось кричать. У меня и так достаточно проблем. Почему мои мысли всегда возвращались к Миллеру? От него невозможно сбежать, а я хотела лишь одного — передышки. Почувствовать себя нормальной. Забыть прошлое. Забыть его. Но Миллер был постоянным напоминанием, постоянным шилом в заднице.

На улице было темно, поэтому я проверила время на телефоне. Еще четыре часа сна, прежде чем я должна явиться на отбор. Еще оставалось четыре часа, чтобы выкинуть из головы (и из сердца) все мысли и воспоминания о Миллере Квинтоне, изгнать самые счастливые воспоминания вместе с агонией плохих.

Он не стоил моего времени.

Или места в моей голове, или все еще не исчезнувших крошечных трещин на сердце.

С таким же успехом Миллер мог бы быть мертв… Точно так же, как умерла наша дружба, в ту минуту, когда он пообещал, что я никогда не буду плакать из-за него, и навсегда ушел из моей жизни.