Пастух и лисенок

Старого деревенского пастуха Василия Ивановича угостили копчёным лещом.

Когда пригрело солнце и коровы легли на траву отдыхать, пастух сел на ствол поваленной берёзы, расстегнул ворот синей рубашки, снял старую шляпу и занялся лещом.

Лещ был жирный, вкусно попахивал ольховым дымком, золотистая кожа легко отдиралась.

Пастух, почмокивая, обсасывал каждую косточку и кидал за плечо.

Вдруг за спиной кто-то стал похрустывать.

Василий Иванович повернулся — лисёнок. И хрустел он лещовыми косточками. Круглые голодные глаза глядели тревожно, напряжённо, на белом подшейке складка, смуглый нос заострён; вся фигура длинная, тощая, плоская.

— Ну вот, — улыбнулся пастух, — ещё гость. То ежихе есть ко мне дело, то белку разбирает любопытство, что это дед из прутьев вяжет, то лягушонок пожалует греться на плащ… Теперь вот — ты. Давай знакомиться. Назовись. Да скажи, не стесняйся, откуда припожаловал.

Пастух повернулся к лисёнку, тот отпрянул, но не убежал. Тогда дед кинул кусочек леща на траву:

— Угостись… А рыж ты, как молодой одуванчик. Не бойся, не трону, Одуванчик. Не желаешь открываться, откуда родом, не нужно. И так знаю. Шестеро вас было у мамки в Кичёмкинском овраге. А только чтой-то давненько не видывал её. Жива-здорова?.. Теперь кожицы лещовой отведай.

Лисёнок при каждом движении пастуха отскакивал, но тут же осторожно придвигался, не сводя глаз с подачки.

Так вместе они и пообедали лещом.

— Одуванчик, ты завтра наведайся. Припасу угощение, — пообещал Василий Иванович зверю и поднялся.

Лисёнок нырнул в березнячок и больше не показался.

На другой день Одуванчик снова объявился, точно угадав обеденный час пастуха.

— Смышлён. Эх, хе-хе-хе, давай к столу, — пастух развернул газетный свёрток, и лисёнок впервые попробовал хлеба с маслом, творогу, сдобного печенья бабки Марфы, которым был угощён Василий Иванович. — Можно жить… Хе-хе-хе, — засмеялся пастух.

Лисёнок почесал левой ногой подбрюшье, присел, доверчиво поглядывая на пастуха, и опять подался в тот же березнячок, но уже не так поспешно, как вчера.

Так вот и подружились они. Иногда пастух звал лисёнка голосом и свистом, и тот прибегал, радостно взвизгивал, подпрыгивал, когда рука с косточкой или хлебом взлетала вверх. Но чаще лисёнок находил друга сам, где бы тот ни кочевал со стадом. Обедали вместе.

— Рассказывай, где бегал? — требовал дед.

Одуванчик глядел на него, не моргая, и тогда пастух отвечал за лисёнка:

— Бегал на Зайцевское поле, мышек ловил. Так ведь? На том поле три гнёздышка с жаворонятами. Смотри мне, не разори. Певцов, Одуванчик, полагается беречь. Не тронешь? Договорились? Ладно, коли так… А теперь накормлю тебя молочной кашей.

Лисёнок пристраивался к миске, пастух вытягивался на траве и дремал.

Аппетит у Одуванчика был всегда: давали молочную лапшу — ел молочную лапшу, кильку в томатном соусе — не отказывался, угощали варёным яйцом — принимал. Но пуще всего полюбился ему сахар. На лету хватал пилёный белый квадратик и — раз! — крошил мелкими острыми зубами.

Шерсть у Одуванчика стала гладкой, рыжина загустела. Пастух, посмеиваясь, шутил:

— Откормился. Ишь, каким здоровым стал! Одуванчик, слышь, к тебе обращаюсь, а не будет так: за всё моё добро наведаешься в деревню да и стянешь у меня курицу? Ох-хо-хо… Не можешь ответить? Оно и понятно, какой с тебя, зверя, спрос?

Лисёнок садился на задние лапы и, не двигаясь, остро поглядывал, как шевелились руки пастуха, как в рядок укладывались гибкие ивовые прутья.

Теперь лисёнок не боялся побыть возле пастуха подольше. Иногда он провожал его то в лес, то на луга.

Скоро бежало лето. Вызолотились хлеба, речка с утра клубилась туманами, и однажды Одуванчик не пришёл на свидание к пастуху.

«Вырос лис. Теперь без меня проживёт… А может, ещё доведётся повстречаться? Признает ли тогда?» — подумал пастух и удивился, что грустит.