Глава 24

– Здравствуй, – сказал Суслов, заходя в кабинет Брежнева. – Говорил с ним?

Недавно они обращались друг к другу на вы, но после последних событий Брежнев отбросил формальности, включив Суслова в число друзей.

– Вчера посылал за ними машину, – сказал Леонид Ильич. – То-то у внучки было радости!

– Привязалась к ним?

– Я сам к ним привязался, особенно к Геннадию. С ним весело и интересно, даже не учитывая его знания. Интересная смесь мальчишки и взрослого человека.

– И что он сказал?

– Он считает, что лучше тебя этого не сделает никто. Так и сказал, что в Политбюро Михаил Андреевич самый принципиальный человек.

– Как же он оценил мою принципиальность, если, по его же словам, меня не знает? – хмыкнул Суслов.

– По отношению к детям. Так и сказал, что о человеке можно судить по его детям. Потом вспомнил о моей Галине и смутился. Я спросил, что он имел в виду, и получил ответ, что ты не помогал пробиваться ни Майе, ни Револию. Они всего в своей жизни добьются сами. Дочери, говорит, мог дать квартиру, достаточно было одного звонка, а вместо этого пустил жить с семьёй к себе. И ещё сказал, что мне это будет трудно сделать. Вы, Леонид Ильич, слишком мягкий человек, особенно по отношению к друзьям. Вы тянете их за собой и не хотите видеть недостатков, а потом отстаиваете, несмотря на всю очевидность прегрешений.

– Неужели у него совсем нет страха? – удивился Суслов.

– Он боится, но старательно это скрывает. Но боится больше тебя, чем меня. Меня он раскусил и знает, что я не трону без веской причины. Он у меня сейчас вроде совести: может говорить всё, что хочет. Лишнего, правда, не говорит. Когда я спросил, были ли обо мне анекдоты, ответил, что были, но не хотел рассказывать. Не было в них, говорит, ничего смешного. Народ раздражали ваш возраст и немощность, их в анекдотах и высмеивали. А над чем здесь смеяться? Здесь плакать надо. Сделаете всё, как надо, и не будет никаких анекдотов.

– Но ты из него хоть один вытянул?

– А как же, о твоих похоронах. На поминках по Суслову выступает его лечащий врач и говорит: «Наш главный враг – склероз – вырвал из рядов строителей коммунизма лучшего сына отечества!» «Наш главный враг – недисциплинированность, – ворчит Брежнев, – мы уже час сидим, а Суслова всё нет».

– Действительно нечему смеяться, – сказал Суслов. – Это не смешно, а страшно. Когда будешь в следующий раз говорить с этим любителем анекдотов, скажи ему, чтобы он меня не боялся. Будет нормально работать, во многом пойдём навстречу. Он мог без всякого риска и ограничений как сыр в масле кататься, а вместо этого, рискуя головой, полез спасать страну. Такое нельзя не оценить. Только уж больно тяжёлую роль он для меня выбрал. Точно назовут Аракчеевым или инквизитором. Он прав в том, что чистка нужна, а как чистить? Ну есть в его списке полторы сотни мерзавцев или тех, кто им станет. Я думаю, что если начнём копать, то всё подтвердится. А как быть с тысячами других, о которых ничего не известно? Нужно создавать аппарат контроля чистоты партийных рядов, а в него подбирать кристально чистых людей. Ты много таких знаешь? Я знаю десятка три, и они на своих местах!

– Он высказал несколько мыслей. Можно составить список мероприятий, призванных навести порядок в управлении в части того, что касается кадров. Но без периодической порки провинившихся не обойтись.

– И пороть придётся мне. Что он придумал?

– Сокращение льгот и привилегий и усиление ответственности за результаты работы. Нужно уменьшить приток в руководящие кадры детей, как он выражается, чиновников, в первую очередь партийных. Протекция в престижные ВУЗы, обучение в них бездарей, уклонение от армии и использование своего положения для того, чтобы выгодно пристроить сынка и обеспечить его быстрый служебный рост.

– Меня убьют, – сказал Суслов. – Если создать службу с такими полномочиями, в неё сразу полезет всякая шваль. Это ведь власть над властью! Мне придётся больше бороться со своими работниками, чем делать дело.

– Наш консультант сказал, что если мы сделаем всё келейно, то так и будет, поэтому борьба за чистоту рядов должна проводиться открыто и нужно отстаивать равенство всех перед законом. Ещё и привёл мне слова Ленина о том, что совершивший преступление коммунист должен отвечать дважды: и как гражданин перед законом, и как член партии перед своими товарищами. А мы в его прошлой жизни убрали эту ответственность с партийного руководства. Только Машеров взялся наводить порядок, за что и поплатился.

– А теперь поплачусь я. Здесь понятно, с чего начинать, а что делать со среднеазиатскими республиками, я пока даже не представляю.

– Давай собирать группу при ЦК. И самих работников ЦК в ней должно быть чуть. Надо набрать людей на периферии. Озадачить тех секретарей обкомов, в которых мы с тобой не сомневаемся. Пусть присылают людей и отвечают за свои рекомендации. Начнём работу с членами Политбюро. Я думаю, что хватит Косыгина, Мазурова, Шелеста и Полянского. И нужно присмотреться к работе Пельше в Комитете партийного контроля. У кого ни спрошу, никто не в курсе, чем они там занимаются, похоже, что ничем.

– Как молодёжь восприняла ограничение в свободе?

– С пониманием. Да и нет там больших ограничений. Три дня назад проехались по магазинам и накупили много всего на осень. Взяли и гитару, теперь развлекаются. Были уже две консультации учёных. Келдыш сказал, что решили много неясных моментов.

– Он специально не всё писал?

– Я тоже об этом спросил. Ответ был такой, что, по его мнению, всё самое основное было написано, а если расписывать в подробностях, ему не хватило бы и года. И он не был уверен в том, что записи попадут в нужные руки. Мол, если учёные не хотят думать сами, сейчас по ряду вопросов можно дополнить записи.

– А что у них с любовью?

– Я спросил, когда мы были одни. Ответил, что будут терпеть. Но в ласках зашли далеко, это заметно. Надо будет им помочь. Пусть разделаются со школой, а потом...

* * *

– Завтра приезжают ваши родители, – с грустью сказала Елена.

То, что для нас было радостью, у неё вызывало печаль. Не знаю, чем она занималась в Комитете, а с нами отдыхала, попробовав себя в роли матери. О себе говорила неохотно, но мы узнали, что своих детей у неё нет. За прошедшие дни я ещё раз консультировал Келдыша и мы съездили за покупками. Вскоре должны были попасть в семьи, поэтому деньги не экономили. Себе я купил не очень много, но Люсю приодели по полной программе. Купили и гитару, на которой я теперь подбирал мелодии к песням, а потом мы разучивали их вдвоём. Елена была из тех, кого посвятили в мою историю, поэтому от неё не таились. Так и проходили дни. С утра, после медитаций и завтрака, садились за учебники и, если не было визитёров, просиживали с ними до обеда. После него смотрели телевизор, разучивали новые песни, занимались йогой, а я ещё и своей гимнастикой. Вечером ужинали и уединялись в одной из комнат. Разговаривали, целовались и просто сидели, обнявшись, мечтая о не столь уж далёком времени, когда Люсе исполнится шестнадцать. Пять месяцев было и мало, и так много!

– А можно сдавать экстерном не всё сразу, а по одному предмету? – спросила Люся. – Так было бы намного легче.

– Скорее всего, нельзя,– ответил я, – но нам могут пойти навстречу. Ты учишь материал и сдаёшь экзамены, просто это растягивается во времени. Сделать для всех не получится, а если в виде исключения, то почему бы и нет? Сдал предмет и больше не ходишь на эти уроки, а используешь время для подготовки к сдаче следующего. У тебя усилилась память после медитаций? Ты ведь давно занимаешься, а я почувствовал этот эффект уже через два месяца.

– Не знаю. Спать стала меньше и почти не устаю, как ты и говорил, а память... Она у меня и раньше была очень хорошая. Нет, не заметила. Послушай, ты соскучился по родителям?

– И по родителям, и по сестре, и даже по тестю с тёщей, – пошутил я. – Завтра приедут. Надеюсь, что контейнеры с вещами не задержатся, иначе придётся сидеть здесь ещё несколько дней. Завтра, во всяком случае, не отпустят.

– А к Брежневу больше не поедем? Мне хочется увидеть Вику.

– Такая большая девушка и подружилась с такой малявкой. Не боишься, что она подрастёт и отобьёт мужа?

– Разница только в два года, а ты от меня никуда не денешься!

– У Брежнева много своих дел и друзей, поэтому не рассчитывай на частые приглашения. Эти поездки могут помочь, а могут и навредить. Нас уже многие узнают, поэтому скоро по Москве пойдут гулять сплетни о новых любимчиках генсека. И твоя Вика наверняка не молчала. Брежневу на это плевать, а я сразу не подумал её предупредить, чтобы не болтала. И не факт, что она послушалась бы. Такой повод похвастать! Да её разорвало бы, если бы приказали держать рот на замке.

– Никогда не думала, что может настать время, когда люди будут хвастаться знакомством со мной, – засмеялась подруга, – да ещё родственница Брежнева, пусть даже малолетняя. А всё ты!

Шутливая борьба, которая закончилась на ковровой дорожке, чуть не привела к срыву. Люся, сидя на мне верхом, наклонилась и поцеловала в губы. Очнулся я, когда она лихорадочно расстёгивала мне пуговицы на рубашке, а мои руки сами ласкали её там, куда я их раньше не допускал. Сил сопротивляться желанию не было. Не знаю, как я смог остановиться сам и остановить её.

– Это надо прекращать, – сказал я, стараясь не смотреть на пунцовую подругу. – Я еле удержался.

– Извини, – сказала она, – не знаю, что на меня нашло. – Я оторвала тебе несколько пуговиц на рубашке. Потом пришью.

Я немного посидел, чтобы прийти в себя и не показываться таким Елене, а потом ушёл в свою комнату. Вечером следующего дня начались звонки. Звонили родители и сёстры, которым дали номер нашего телефона. В квартиры они заселились и перевезли вещи из контейнеров, но не успели расставить.