Участники турнира были яростными, многие герои погибли. Но Тошинака уцелел. Поражения сделали его сильнее. Как только его последний противник пал, Тошинака прошел вперед и потребовал награду у императора — дуэль с величайшим героем Ипии, с Ночной Песнью, чтобы доказать, кто лучше. Император согласился и приказал Ночной Песни выйти на поле.

Два воина бились. Два шинтея, обученных в Небесной Лощине, проживших разные жизни. Они сталкивались снова и снова, катаны высекали искры в свете луны, и каждый раз Ночную Песнь отталкивали. Тошинака был в ярости, избивал Ночную Песнь большей силой, лучшими навыками и опытом того, кто бился, проигрывал и снова бился. Ночная Песнь стал ленивым, и Тошинака уничтожил его на глазах императора и всей Ипии.

Ночная Песнь лежал, избитый, в крови на полу арены, его семья и друзья, как и император Ипии не могли понять, как такое было возможно. Как чемпион смог победить лучшего? Как его мог одолеть тот, кто уже устал от множества боев? Неужели мастера Небесной Лощины выбрали не того?

Тошинака вонзил меч в землю рядом с головой Ночной Песни. Он отвернулся и ушел. Он не объяснял свою ненависть к Ночной Песни, и как он смог победить того, кто когда-то был намного сильнее него, который должен быть сильнее всех. Но шинтеи, которые смотрели, знали.

Ночная Песнь проиграл, потому что он выбирал биться только с теми, кого мог одолеть. Он научился побеждать, а не биться.

* * *

— Ну как, старик? — спросил Гуан.

Харуто пожал плечами.

— Ты растянул историю.

— Поэту можно.

Кира хотела больше. Стены, мимо которых они шли, были покрыты похожими записями, и она гадала, сколько интересных историй тут скрывалось.

— И, — продолжил Харуто, голос был острым, как клинок. — Каждый раз, когда я слышу Историю о Ночной Песни, остальной истории не хватает. Ее всегда выдают как предупреждение не почивать на лаврах, не лениться. Ночную Песнь изображают дураком, а Тошинаку — трудолюбивым героем, — он фыркнул. — Расскажи остальное. Расскажи, как Ночная Песнь хотел жить мирно вдали от жестокости постоянных боев. Расскажи, как Тошинака сделал его врагом, думал о гневе. Расскажи им. И как Тошинака не смог отпустить свою ненависть. Как унизительного разгрома для Ночной Песни не хватило. Как Ночная Песнь вернулся домой, оправившись, и увидел, что его дом сгорел, а жену убили, — Харуто остановился и ударил ладонью по стене. — Они всегда упускают эту часть истории Ночной Песни и Тошинаки.

Харуто звучал печально, и Кира хотела помочь ему, но ни Янмей, ни Гуан ничего не сказали. Они, наверное, знали лучше. Они понимали людей лучше, чем она. Но ему было больно, и она не хотела, чтобы он страдал. Янмей говорила, что хорошие помогали другим, даже если они не понимали, что нуждались в помощи.

Кира ускорилась и зашагала рядом с Харуто. Она выждала, и он посмотрел на нее. Она улыбнулась.

— Мне жаль, что так случилось с твоей женой.

— Видимо, я сам открылся, — сказал он. Его боль будто ускользнула. Он ответил ей пустой улыбкой. — Я хочу, чтобы история Ночной Песни заканчивалась, как на стене, но это не все. Есть куда больше.

Все притихли, и Кира искала, что сказать.

— Ты хотя бы это помнишь, — сказала она, уже подозревая, что это неправильно говорить. — Я не помню ничего до того, как Янмей спасла меня из зеркала. Думаю, там… Думаю, я вредила людям.

Харуто фыркнул.

— Радуйся, что ты не помнишь. Ты была ёкаем, монстром. Мстительным духом, который мог только нести другим боль.

Кира не ощущала себя монстром. Даже в смутных воспоминаниях из зеркала она не считала себя монстром. Она не хотела быть монстром. Она ощутила на плече ладонь Янмей, поняла, что замедлилась, Харуто уже шагал впереди нее.

— Он не хотел этого, — тихо сказала Янмей, обняла Киру, не сбавляя шагов. Хотя это ощущалось естественно, когда Кира была меньше, это было немного неловко теперь, когда они были почти одного роста. — Некоторые могут справиться с болью, только передав ее другим. Это не правильно, но некоторые могут только так. Он не хотел тебя задеть, он просто пытался справиться со своей болью.

— Что я могу сделать? — спросила Кира.

Янмей молчала мгновение. Кира расслабилась в ее объятиях, наслаждаясь ее знакомым теплом.

— Тебе нужно решить, говорил ли человек всерьез. Если он хотел просто передать боль, ты ничего не можешь поделать. Если он не хотел, то нужно дать время, быть рядом, когда ты будешь нужна.

Кира вздохнула.

— Быть хорошей тяжело. Быть плохой проще?

Янмей прикусила губу. Она всегда так делала, когда Кира задавала трудные вопросы.

— Нет. Не проще. Там просто другие проблемы.

— Впереди додзе, — сказал Харуто поверх плеча. — Мы сможем срезать и найти лестницу наверх, в крепость, если там не идет урок.

Гуан догнал его.

— Разве тут не тихо, старик?

Кира увидела, как Харуто кивнул, но он молчал.

Когда они дошли до додзе, стало ясно, почему было так тихо. Тела лежали на полу. Некоторые были почти целым, другие были изорваны, словно их растерзали, кровь пропитала вытоптанную солому. Оружие лежало тут, быстро вытащенное из подставок у стен додзе. Судя по виду, оружие не помогло. Кира еще не видела такой резни. Многие мертвецы были юными, почти ее возраста. Это было как в Хэйва. Ученики мастера бились вместе и умерли вместе, их кровь смешалась, текла по неровному полу и собиралась лужей у дальней стены.

Харуто медленно шел между телами, смотрел на каждое, словно запоминал лица. Гуан обошел резню, держась близко к стене, не подходя к крови.

Янмей опустилась на колени у почти целого трупа.

— Тут еще есть тепло. Мало, но… это произошло недавно. Пару часов назад.

Харуто смотрел на нее. Его лицо было мрачным, таким его Кира еще не видела. Огонь от его факела бросал на лицо резкие тени.

— Тогда они еще тут, — прорычал он. Кира узнала в нем гнев, ненависть, удушающую жажду мести. Это задело что-то внутри нее, и она услышала треск стекла, ощутила зуд под кожей. Оммедзи плюнул на пол и выбежал из додзе.