Глава 27

Когда знаешь, что умираешь, но не знаешь, когда именно, необходимо урегулировать множество долбанных юридических вопросов. Не то, чтобы вокруг не умирают люди, или как там говорят, типа банальной чуши: «завтра тебя может сбить машина», для этой херни «carpe diem»⁴² у Майка нет времени.

Конечно, завтра его может сбить машина, но это совсем другое, чем жить с диагнозом, который гарантирует, что со временем все станет только хуже или прочую херню, но точно не будет: «однажды ты чудесным образом исцелишься», и «сегодня лучший день в твоей жизни», и так далее, и тому подобное. Одни дни будут лучше, а другие хуже, но Майк точно находится на нисходящей траектории, которая закончится его смертью или состоянием, где он не будет понимать, что происходит вокруг — когда вряд ли можно будет считать его живым по-настоящему.

Он не умрет от последствий сотрясения мозга. Он не умрет от хронической травматической энцефалопатии, которая у него наверняка есть, хотя окончательный диагноз поставят после его смерти. Это не убьет тебя, просто… Ладно. Убивает тебя. Есть целая куча косвенных способов лишения жизни — болезнь Паркинсона, слабоумие, все это забавная хуйня, которая, как правило, оказывает не очень большое влияние на продолжительность жизни. Но возрастает вероятность того, что симптомы станут настолько тяжелыми, что единственная возможность остановить разрушение себя — это просто… остановиться. Покончить с этим самому.

Многие выбирают этот путь, и Майк не будет отрицать, что рассматривает его в моменты, когда болезнь атакует наихудшими способами: сильная мигрень, настолько сильная, что он, блядь, ничего не видит вокруг, когда нет сил встать с постели, даже для прогулки, в которой нуждается Белла; или его тошнит; или его руки так сильно дрожат, что он не может нормально прикоснуться к щеке Лиама или погладить шерсть Беллы.

Он не станет этого делать. Иногда хочется, и он знает, что со временем желание будет только возрастать. Что те моменты, когда Майк думает, что лучше просто сдаться, пока «плохого» не стало больше, чем «хорошего», эти моменты будут приходить все чаще и чаще, пока не станут всем, что он будет чувствовать и желать. Но все же он не собирается этого делать. Он не сможет так поступить с пацаном.

В конце концов, именно по отношению к Лиаму это будет жестоко. Держаться дальше. Только какая ему польза от оболочки? Что хорошего? Когда болезнь пойдет дальше, он не сможет встать с постели, сделать глоток воды, не пролив ее на себя или вспомнить день рождения Лиама? Что причинит Лиаму большую боль, веревка или пистолет? Что бы Майк ни выбрал, трусливый конец или способность помнить, что Лиам значит для него?

Он начал забывать простые вещи, слова вертятся на кончике языка и остаются там же. Кроссворды, которые они обычно решали вместе: Майк называл ответы на все вопросы, а Лиам записывал их, потому что клетки были слишком маленькими для нетвердой руки Майка — в последнее время Лиам делал их сам. У него это неплохо получается. И почему Майк удивлен? Это чертовски глупо — недооценивать Лиама Фитцджеральда.

Врачи не знают, сколько времени осталось у Майка. Прогноз всегда колеблется: от десяти до двадцати лет, от пятнадцати до тридцати лет, «…честно говоря, мы просто, блядь, гадаем, у нас нет ни малейшего понятия…». Майк не понимает, что предпочтительнее: в пятьдесят умереть от пневмонии или в сорок пять посмотреть на Лиама и не сразу вспомнить его. Но они ни хрена не знают. И он ни хрена не знает.

С медицинской точки зрения Майк в жопе с тех пор, как ему исполнилось тридцать два года, и теперь, приближаясь к сорока трем, он пережил абсолютно худшие сценарии развития событий, и начал спотыкаться на пути к лучшим. В самом оптимистичном случае он доживет до своих гребаных шестидесяти, и, вероятно, под конец это будет не очень хорошая жизнь. Эта долбанная шутка, и совсем не смешная.

Лиам был медицинским доверенным лицом Майка в течение многих лет, и его прописали во всех документах, как только это стало логичным. Мама жила в двух часах езды от него, как и брат. Она уже в годах, а у Тома семья. Если кто-то собирается решить, будет ли он жить или умрет, когда он сам больше не будет способен сделать выбор, это должен быть человек, которому придется жить с этим грузом каждый день.

Хотя просить об этом было нечестно, но Лиам воспринял это так, словно Майк сделал ему подарок. Не то, чтобы у него было много вариантов: у Майка указано во всех его файлах и документах «Не реанимировать», и он знает, что Лиам уважает его решение, как бы оно ему и было ненавистно.

Это забавно, потому что иногда Лиам говорит об этом… м-м-м, не бесстрастно, а может быть — спокойно? С принятием. В конце концов, у Лиама было много времени, чтобы привыкнуть. Почти столько же, сколько у Майка. А иногда, если Майк едва намекнет, что не доживет до ста лет, Лиам не разговаривает с ним до конца дня. Отрицание никогда никому не приносило пользы, отрицание не удержит рядом, но Майк понимает. У него есть сколько-то времени, прежде чем все станет своего рода чистилищем. Майк уже принципиально мертв и просто ждет, когда упадет топор.

У него есть время. Он не знает, сколько, но… у него еще есть время.

В последнее время худшее — это секс. Или, может быть, просто секс показывает, насколько сильно он изменился. Не в лучшую сторону. У него никогда не было такой безграничной энергии, как у Лиама, но это было скорее результатом разницы в возрасте: Лиаму восемнадцать, а Майку не двадцать. Сейчас? Лиаму столько же лет, сколько было Майку, когда они встретились, и он уже не тот озорной маленький засранец, который пытается залезть на Майка по десять раз в день. Но все равно Майк не может за ним угнаться.

Он не может, как раньше помыкать Лиамом в постели так, как тому всегда нравилось, не может удержать его и дать, что ему нужно. Дело не в том, что он не доверяет своей силе, потому что она не вся ушла (хотя, конечно, это уже не то, что было раньше), но он не доверяет своему равновесию, своей выносливости. Раньше он мог разобрать Лиама на части, а потом, пока тот переводил дыхание, приступал ко второму раунду. Теперь он может терпеть поражение от нескольких гребаных лестничных пролетов, так что единственное, как можно охарактеризовать хренотень, которой они занимаются — это неторопливость, и Лиам все еще останавливается и проверяет, справляется ли он. Обычно он может. Не всегда.

Лиам не заставляет Майка чувствовать себя плохо из-за секса, что, честно говоря, заставляет его ощущать себя еще хуже. Майк помнит, как Лиам говорил о его руках, как о чертовом откровении. Теперь они ни на что не годятся. Ими били так же сильно, как били его голову, а иногда и сильнее, так что, возможно, Майк потерял контроль над ними так же, как потерял контроль над своей головой, но они всегда были у Майка. Есть так много вещей, которые он считал само собой разумеющимися, пока не потерял их. Но больше всего он скучает по своим рукам.

Скучает по ним, скучает абстрактно по времени, которого у него, возможно, не будет. Через пять, десять, двадцать лет он не увидит то, чего ему будет не хватать.

Он хочет увидеть, когда у Лиама начнут редеть волосы. Поседеет, как Майк, или останется таким же песочно-коричневым, каким был всегда? Он хочет увидеть, понадобятся ли ему очки для чтения. Хочет увидеть, будет ли его чувство юмора таким же детским в шестьдесят лет, каким оно было в восемнадцать, такое же, как и сейчас. Майк хочет увидеть, прибавит ли Лиам в весе после завершения карьеры, станет ли мягче его тело. Хочет увидеть его с морщинками вокруг рта от постоянной жизнерадостной улыбки. Они уже обозначились, но Майк хочет, чтобы они были глубже, хочет увидеть, как они станут глубже.

Он хочет все это увидеть, но не увидит, и это чертовски несправедливо. Так было всегда, но иногда это подкрадывается к нему незаметно. Иногда, сидя на диване или лежа в постели, чистя зубы или потягивая кофе, он так чертовски злится, что плывет зрение, потому что однажды он остановится, а Лиам будет продолжать идти, и Майк не увидит, кем он станет.

Майк знает, что для Лиама это еще хуже. Он знает, что еще хуже — осознание того, что ему придется продолжать жить без Майка. Если бы их роли поменялись местами… нет, Майку не нравится думать об этом.

Если бы их роли поменялись местами, Майк знает, что он не остался бы рядом, не смог бы, зная, что все в итоге закончится, как бы сильно он ни держался за Лиама, понимая, что каждый лишний день сделает конечный результат еще невыносимее. Но, с другой стороны, Лиам всегда был сильнее Майка. Упрямее, глупее, храбрее и намного сильнее. Для Лиама ничего не останется — для Лиама уже почти ничего не осталось. Майк уже не тот парень, в которого Лиам влюбился двенадцать лет назад, даже близко не тот — жалкая версия самого себя — и все же Лиам остается рядом.

Майк немного ненавидит его за это. Он не хочет оставлять его, но у него нет выбора, и если Лиам просто уйдет первым…

Иногда он сильно ненавидит Лиама за это.

Все остальное время он так чертовски благодарен и не знает, как примирить эти чувства. И, наверное, не сможет.

***

— Знаешь, — говорит Лиам. — Мне нравится жизнь на содержании.

Хрен знает, что означает это заявление. Лиам иногда такой непостижимый. Его разум с огромной скоростью скачет от одного к другому, и он никогда не утруждает себя тем, чтобы соединить одно и другое для кого-то еще, просто выпаливает случайное. Майк уже привык к этому, научился подхватывать разговор, с чего бы Лиам его ни начал. Тем не менее идея чертовски смешная, учитывая, какие деньги зарабатывает Лиам.

— Ты зарабатываешь больше четырех миллионов долларов в год, а я — ноль, сопляк, — отвечает на это Майк. — Не думаю, что ты квалифицируешься как «сладкий крошка» или что-то в этом роде.