Глава 3

Вторник, 16 сентября

Солнце еще не взошло над горизонтом, а Вальтер Пуласки уже сидел в машине и ехал по В2 к южной городской окраине Лейпцига. Свет фар разрезал рассвет. Только не многие машины сейчас были в пути. Обычно, в это время, он еще лежал в кровати, но в этот раз ему позвонили домой рано, вскоре после шести, и послали в Маркклеберг.

Пуласки покинул скоростную трассу и свернул на прибрежную аллею. Он выкинул окурок сигареты через опущенное окно, и позволил свежему утреннему воздуху устремиться внутрь машины. Он должен был проснуться. Хотя Пуласки приготовил для своей дочери быстрый завтрак, но вскоре уже выехал. Здесь пахло иначе, чем в городе. Столько зелени он не видел уже давно, и вскоре сможет достичь скверов и камышовых берегов озера Кошпуденер. Когда Пуласки доедет, то сначала ему будет нужен кофе. Крепкая, черная бурда без сахара, а не дерьмовый порошковый капуччино из автомата с ароматическими добавками, от которого его живот получал спазмы.

После того, как Пуласки неоднократно пытался настроить радио с четким сигналом, он, наконец, сдался, и выключил устройство. Утренние новости уже прошли и, наверняка, еще не поведали о том, что произошло в Маркклеберге.

Минутой позже, Пуласки направил дряхлую "Шкоду" в район Кеезшер-парк. В конце тупика он доехал до двухметровой стены из грубых камней. Кованые железные ворота были открыты. Его ждали. Объектив камеры на стене снимал каждое движение. Пуласки трясло на "Щкоде" по буграм, и мужчина проехал через ухоженные сады. Лужайка блестела в утреннем сумраке. Дождевые установки шумели слева и справа, и капли воды заляпали лобовое стекло его машины. В конце щебеночной дороги Пуласки доехал до четырехэтажного кирпичного дома. Так выглядело учреждение, которое он знал только по рассказам. Длинное здание, с бунгалоподобными флигельными частями, впечатляло меньше, чем ожидалось. Тем не менее, здесь были размещены полдюжины отделений, многочисленные терапевтические залы и семьдесят палат для пациентов.

Пуласки припарковал "Шкоду" прямо у входа. Он натянул спортивную куртку, взял с заднего сидения тяжелый чемодан и поднялся вверх по лестнице к массивной дубовой двери. "Психиатрия и психотерапия Маркклеберга", стояло на вывеске. Раньше люди обозначали эту территорию просто как "страну психов". Сегодня это часто называлось "Каменным Колоколом", потому что по вечером звон колокола из часовни доносился до берега озера Кошпуденер. И это выглядело зловещим, если еще и туман лежал над водой, и тогда люди действительно крестились, когда колокол звонил. Пуласки не был суеверным, он выполнял свою работу слишком долго.

Вальтер позвонил. И инстинктивно схватил воротник рубашки, чтобы поправить галстук. Но он не надел его сегодня утром. Он лежала в офисе, и его не было дома. Неправильно. Жена как раз подарила ему галстук, но он находился в каком-то ящике, который Пуласки не открывал уже лет пять. Он даже уже больше не знал, как выглядел галстук. Врачи впустят его и без галстука. Его еще везде принимали без него — безразлично где.

После второго звонка молодая белокурая женщина в роговых очках открыла дверь. Одно долгое мгновение она смотрела на него.

Наконец, женщина указывала на вывеску с часами работы.

— Мне жаль, время посещения по вторникам только с 10…

— Я приехал сюда, чтобы увидеть труп, — прервал ее Пуласки.

Женщина вздрогнула и скептически его осмотрела. Кого она ожидала? Манфреда Круга [2]?  Собственно, скептицизм был профессией Пуласки, но врачам за этими стенами знать об этом еще рано.

Так как женщина не просила его войти, а выглянула за деверь, не привел ли он с собой кого-нибудь, Пуласки, наконец, вытащил свое служебное удостоверение из сумки и раскрыл кожаный футляр.

— Вальтер Пуласки, уголовная полиция Лейпцига. У вас найдется для меня крепкий кофе?

Кофе на вкус был совсем не плох. С дымящимся бокалом в руке, Пуласки следовал за девушкой по коридорам учреждения.

Их встретил мужчина, за тридцать, в белом халате, с черными волосами, пробором и очках. Они представились друг другу. Мужчину звали Штайдль, он был двойной врач, и главный врач взрослой психиатрии. «Возможно, немного молод для этой должности», — подумал Пуласки, но с правильными отношениями все было возможно. Медик был ему не симпатичен с самого начала. Пуласки не любил навязчивую туалетную воду. Кроме того, он заметил, что двойной врач не подал ему руку – такой мелочи было достаточно для Пуласки, чтобы составить картину.

— Где ваши коллеги? – спросил Штайдль.

— Какие коллеги?

Штайдль тяжело дышал.

– Я думал, что вы исследуете случай смерти и…

Пуласки осмотрел себя. Не выглядел ли он, например, так, как будто мог исследовать труп?

– Но ведь речь идет о самоубийстве? – поинтересовался он. По меньшей мере, звонивший в уголовную полицию, утверждал так. – Если это действительно так, то через час мы будем готовы к формальностям.

А если нет…

Каждая черта лица и прежде всего, взгляд Штайдля, которым он его рассматривал, выглядели красноречиво. Пуласки даже полагал, что мужчина не хотел скрывать свои мысли. Действительно, криминальная полиция послала к нему такого старого, видавшего виды холостяка! Мужчину, который страдал от приступов астмы, ухудшающимися из года в год, почти перед ранним увольнением на пенсию, и который по этой причине взял на себя в уголовной службе: обычные смертельные случаи, в которых не появляются сразу же судебный медик, фотограф уголовной полиции и команда криминалистов. Хватало одной обычной записи в деле, немного офисного хлама – и дело завершено. Разве только, иначе решит прокурор, тогда привлекались отдел по расследованию убийства или LKA [3] , но этого почти никогда не происходило. Суды были годами завалены работой до верху. Безумец, совершивший самоубийство, интересовал не больше, чем маратель бумаги.

— Где труп?

— В ее комнате.

— Кто ее обнаружил?

— Я.

— Когда?

— Во время утреннего обхода.

Конечно, это было понятно.

– И когда точно? – спросил Пуласки.

– Рано утром, незадолго до шести.

— Что происходит в это время?

— Отпускается доза утренних медикаментов.

— Санитары это не выполняют?

— Для некоторых пациентов я делаю сам из-за контроля полости рта.

Если это происходит таким образом, то сегодня вечером он был еще здесь. При этом проконсультировался при экстренном случае о всех рутинных случаях. С другой стороны, он не привык принимать с распростертыми объятиями. Никто не любит шпиков в своем доме.

Пуласки взял свой чемодан и проследовал за врачом в здание, пока они не достигли длинного коридора. По обеим сторонам он заметил ряд дверей.

— Кто еще знает об умершей?

— Мой медицинский директор, врач Вольф и моя ассистентка Ханна… больше никто.

Ханна была блондинкой в очках в роговой оправе, которая встретила его и затем принесла ему кофе.

Пуласки пил глотками из бокала. Мой медицинский директор, не наш медицинский директор. Опять такая мелочь.

— Как долго вы уже являетесь главным врачом? – спросил Пуласки.

Штайдль остановился. Идеальные черные брови соединились.

– Это важно?

Пуласки покачал головой.

– Неважно. – Молодой хлыщ справлялся с отделением не более четырех или пяти месяцев. Определенно, на каждом коктейле он упоминал минимум пять раз, что являлся теперь главным врачом взрослой психиатрии. Пуласки знал, что его предубеждения с возрастом становились все хуже. Его жена каждый раз напоминала ему об этом, когда они с кем-то знакомились. Но он говорил себе: «Лучше одно предвзятое мнение, чем никакого».

Штайдль остановился перед дверью с номером двадцать семь. На пластиковой табличке на стене стояло – Наташа Соммер. Красивое имя.

Пуласки вошел, пока Штайдль остановился в дверном проеме. С первого взгляда Пуласки не мог установить следы вторжения. Восходящее солнце бросало свои лучи между пластинами жалюзи. Помещение было настолько огромным, что входили кровать, шкаф, стол со стулом и умывальник с душевой. Пуласки бросилось в глаза, что на держателе не висело полотенце. На самом деле, он ожидал падение из окна, с девушкой, которая бы висела на поясе, привязанном к отопительной трубе у потолка или с пропитанной кровью простыней и вскрытой артерией, в которой торчала еще ржавая канцелярская скрепка… Но ничего такого здесь не было.

Наташе Соммер было не больше девятнадцати лет. Нежное существо, с короткими, черными волосами, незамысловатой прической и курносым носом, усыпанном веснушками. В ее красивом лице угадывались восточно-европейские черты лица. Возможно, она была родом из Румынии или Украины. Ее руки были тонкими, скорее всего, девушкка не весила даже сорок килограмм.

Малышка лежала спиной на кровати – ни следов удушения, ни рвотных масс – почти безмятежно. Если бы не ее взгляд. Этот жуткий взгляд!

Пуласски рассматривал больничную одежду. Кремовая ночная сорочка с синими горошинами, которая доставала ей как раз до колен. Левый рукав был высоко закатан. В локтевом сгибе Наташи торчала игла, на которой висел шприц объемом пятьдесят миллилитров, которым можно было бы успокоить лошадь. Безупречно поставленный укол. Внутривенно. Следы крови находились на дне и по краю поршня. Под кроватью лежала проколотая склянка. Пустая до последней капли.

На внутренней стороне запястий Наташи Пуласки заметил довольно длинные шрамы от попыток самоубийства, которые были там уже, определенно, несколько лет. Иногда проходило много времени, как это было до сих пор, и любая помощь приходила слишком поздно.

Пуласки поставил чемодан и кофейный бокал на стол, и обошел вокруг кровати. Зрачки Наташи еще не были затуманены, она была мертва не более двух часов. Он закрыл девушке веки.